Вокруг сновала стайка горластых ребятишек, уже игравших в догонялки и в прятки. Они лишь иногда оглядывались на взрослых, следя за тем, чтобы, уезжая, родители не забыли прихватить их домой, не оставили бы преждевременно вместе со стариками в богадельне.
— Гришка! А вы свою бабку чего сюда свезли? — спросила рыжая конопатая девчонка щербатого мальчишку.
— Не знаю. Мамка так захотела. Мне она не мешала. Мы с ней дружили. А мамка спорилась. Да кто их поймет? Я к бабке приходить буду. А когда вырасту, заберу к себе насовсем.
— А наша — пьяница! Так все ее зовут. Она по дому ногами не ходит. Только на карачках. Ползает целый день, потом головой в угол воткнется, бодает его. Если не оттащат, там заснет. Когда проснется, ползет на кухню. Там у нее бражка запрятана повсюду. Опять налижется — и бац на карачки. Она уже разучилась ходить нормально. Видишь, опять ползет. Ночью я ее пугалась. Папка и не выдержал…
— А наша со всеми перегрызлась. И дома, и с соседями. Она Степана помоями облила. Даже милиция к ней приходила. Бабка сказала им: жаль, что все помои на Степку извела…
И только двое ребятишек сидели молча, тесно прижавшись к полнотелой, аккуратной бабуле, обняв ее, недобро смотрели на мать, худосочную, злую бабу, требовавшую директора громче всех.
Старушка сидела на скамейке спокойно, гладила плечи, головы внучат, уговаривала их не печалиться, не серчать на мать, слушаться ее во всем и не выскакивать из дома раздетыми. Она не плакала. Молча наблюдала за происходящим.
— Бабуленька! Как же мы станем жить без тебя? — всхлипнула девчонка, глянув в улыбчивое лицо старушки.
— А ништяк. Обвыкнетесь понемножку. Мамка вам будет книжки читать. Она их много накупила. А надоедят — телевизор включите! Но вязать не бросай. И готовь. Сама. Там у меня в тетрадке все прописано. Для тебя. Ну и ты, Колюнька, в огороде мамке помогай. Одной ей тяжко будет…
— А я с тобой останусь. Не хочу домой! — сопнул мальчишка, прижавшись цыпленком к бабкиному боку.
— Нельзя, голубочек мой. Рано тебе в богадельню. Тут едино негожие доживают. Ты еще и не жил…
Кузьма даже приостановился, услышав такое. Глянул на бабку, хотел отчитать, но язык не повернулся.
В глазах ее застыла внутренняя боль, которую еле сдерживала, чтобы ничего не поняли и не увидели дети. Их она берегла…
Глава 4. Баба Надя
Всем старухам нашлось место. Каждой — по койке и тумбочке. И только ей не повезло. В комнате, куда надо было поселить, заканчивался ремонт, и старушка осталась без места.
— Идите ко мне покуда. На раскладушке внука поспите. А доведем комнату, вы и перейдете в нее, — предложил Кузьма.
И женщина, взяв с собой сумку, пошла следом за столяром.
— Директор завтра утром приедет. Он за харчами отправился еще вчера. Людей кормить надо. Кто, кроме него, про то позаботится? А и он нынче иного не придумает. У меня ей спокойно будет, — убедил дочь старушки. И, приведя в свою комнату, предложил: — Располагайтесь.
Бабка вскоре простилась со своими. Пока Кузьма сходил на завтрак и вернулся, в комнате, кроме старушки, не было никого.
— Есть хотите?
— Нет, — ответила тихо.
— Как зовут вас? Меня — Кузьмой.
— А я — баба Надя. Так все кличут…
— Ничего, баб Надя, все образуется. У нас не худо. Никто не жалится. Иные, когда их домой забирают, даже не хотят вертаться. Люди тут сердечные, хорошие. Не без тепла, — успокаивал женщину и сам себе дивился. Ведь вот впервые увидел. А потянуло к ней, как к давно знакомой и родной. Ему показалось, что именно ее он знает лучше самого себя. И сразу пришлась она ему по душе. От нее пахнуло добрым теплом. Кузьма вскоре сам принес ей завтрак, уговорил поесть, напоил чаем.
— Добрый ты человек. Оттого Господь тебя видит. И берегет, — сказала баба Надя. Кузьма с сомнением покачал головой и спросил:
— Дочка у вас одна?
— Не-ет, мил человек! Трое их у меня. Два сына и дочка. Семья большая. Грех жаловаться. Бог детьми не обошел.
— Трое? — застряло в горле недосказанное ругательство.
— А что с них спросишь? Старший — пьет. С семьей не ладит. С работы его погнали. Средняя — Лилька — в церковном хоре поет. И младшенький — вовсе несчастный. Глупый с родов. Так уж Бог определил. Дал свою судьбу каждому.
— А старик имеется?
— Нет его давно. Младшему пять годов было, когда мой на мине подорвался.
— На какой?
— Да вишь ты, немец, когда отступал от нас, пакостей наделал. Минами поля обложил. А мужик мой в колхозе трактористом работал. Сколько годов прошло с войны… В других местах подрывались люди. Мово до поры судьба берегла. Он это поле много весен пахал и сеял. А тут картоху посадили. Детвору по осени пригнали на уборку. Мой картоху в хранилище возил. А тут подъехал, глядь — ребятня в кучу сбилась, в земле ковыряются скопом. Подошел, а там мина, агромадная, он еле успел цыкнуть на детвору, отогнать от беды. Сам даже лечь не успел, как она рванула. Его в куски порвало. Трое ребят оглохли. Еще двоих осколками задело. Каб не отогнал, никого в живых бы не осталось. Он же хотел вывернуть ее из земли, убрать с поля от беды. Едва тронул, она и рванула. Так-то и остались мы без хозяина. Сами бедовали, — рассказывала женщина без слез, без жалоб, тихо.
— Пенсию хоть получали за него?
— Да что ты, Кузьма! О том я не знала. Едино, когда пошла в собес, меня и спросили: «Его посылали мину выковырнуть?» Я ответила, что нет. Да и кто на поле успел бы одуматься? Учительница, что с детьми была в тот день, со страху, как увидела мину, так и обоссалась. «Почему он саперов не вызвал?» А откуда им взяться на поле? Да и не видели мы их никогда. Кто они? У нас ведь как? Про мину узнавали, когда уж разминировалась она, сгубив кого-то. Да и кому мы нужны? Кто придет? Сами обходились. Детей вот берегли, как могли. Вот мне и сказали, что только пьяный может так поступить. Грамотный человек не стал бы мину голыми руками брать. А как будто рукавицы уберегли б его от погибели. Плюнула я на собесников и боле к им не кланялась. Сама детей растила. В свои две руки. И Господь подмог. Каб не то, не одюжила… — Помолчала старушка и достала из кармана кофты потрепанную колоду карт.
— Вы гадаете? — усмехнулся Кузьма.
— А ты не смейся! Я этим и сама, и детей кормила. Еще в войну. А и после нее этим подрабатывала, — призналась бабка.
Кузьма глянул мимоходом, как та раскладывает карты. То улыбается, то хмурится, то смеется тихо.
— Во! К Лильке моей опять гости придут. Ее бабы. Какого-то человека предложат в знакомство. Она откажет ему. И верно. Негодный, пьющий мужик.
— Неужели верите этому? — рассмеялся Кузьма.
— А почему бы нет? Ко мне большие люди издалека приезжали, чтоб погадала. Вывески на доме не имела. А люди друг с дружкой делятся. Так вот и дошло про меня. Кто гадать, другие подлечиться приходили. Я травками, опрежь всего молитвами больных выхаживала.
— Чего ж старшего сына от запоев не вылечили? — спросил Кузьма.
— На то его согласье надо? Насильно не стала. Пусть разумом дозреет.
— А гадаете давно?
— С войны, детка! С самой что ни на есть. Беженку я тогда взяла к себе в избу. Она совсем бедолагой была. Хаты не стало. Родня — кто погиб уже, о других вестей не шло. Вот так-то сядем на печке, она за карты и гадает. Мне говорит: «Нечем мне платить тебе за хлеб и кров. Ничего не имею. Но научу гадать. Учись! Копейку получишь, сыта станешь». Я и начала приглядываться да запоминать. А поначалу не верила. Молодая была. Но однажды раскинула она на меня и сказывает смеясь: «Ну, час твой настал. Скоро судьбу повстречаешь. Нынче иль завтра…» Так оно и стряслось. С тех пор я и сама учиться у ней стала. Сначала на себя. Потом соседи прознали. И пошло. Мужик погиб. А мы, слава Богу, в голоде не сидели. Дети росли не хуже, чем у других. Изба в порядке была. Кого вылечу, иль по картам скажу, во всем помогали. Было, с заграницы приезжали ко мне.
— Да бросьте! — отмахнулся Кузьма, громко рассмеявшись.
— Чего рыгочешь? Иль не веришь? А мне на что брехать? Я ж старая. Одной ногой в могиле стою. К чему бы лишнее плести? А хошь, давай садись-ко насупротив. Разложу на тебя. Глянем, что было, что ждет? — взялась за колоду.
Кузьму разобрало любопытство.
— Червонным тебя ложу! — вытащила короля из колоды. И, положив карты вокруг, руками всплеснула: — Так ты вдовец! Жену схоронил недавно. Троих детей имеешь. И внуков!
Кузьма рот открыл от удивления, подумав, кто ж это успел бабке все о нем рассказать.
— Дом у тебя имеется. В ем сын нынче живет с семьей. У его дите недавно померло. Мужеского полу. Ну да ништяк. Все наладится. А вот у дочки твоей неприятность на пороге. Мужик захворает. Шелапутный человек! — внезапно рассмеялась бабка во весь голос, так что слезы выступили.
— Что там? — насторожился Кузьма.
