двух местах, частные ученики. Просто не замечал беспорядка. В упор его не видел. Мать вздыхала, но ссор не было.
Алик знал, что у папы до них уже была одна семья. Отец окончил физфак в Новосибирске, женился, работал в знаменитом ИЯФе – Институте ядерной физики, занимался ускорением частиц. Но чем больше ускорял эти частицы, тем больше замедлялась и теряла заряд его собственная жизнь; стал пить, ушел из семьи; ИЯФ с его коридорами стал ему невыносим. Отец плюнул на всё, растер по институтскому линолеуму и уехал в Ташкент, в Институт физики Солнца. В «Солнце» он тоже не усидел; кто-то пригласил его в ТашГУ, там он и осел, доцентствуя в пыльном аквариуме физфака. Студенты его, правда, любили; а одна аспирантка записывала за ним не только лекции, но и вообще – мысли, высказывания. Вскоре эта аспирантка переехала в его однокомнатную, вымела весь мусор и смастырила такую шурпу, что суровый доцент, проглотив первую ложку, чуть не прослезился. Родители аспирантки-мамы долго не давали согласия на брак – разница в возрасте, внешний вид отца. Но отец уже понял, какая жар-птица сама спланировала ему в руки. Завязал с выпивкой, купил галстук. Спорт, кефир, здоровый образ жизни… В общем, ради нескольких запиленных тактов Мендельсона почти взлетел над собой. Даже зубы стал чистить. Правда, только тогда, когда мама не забывала приготовить ему щетку с выдавленной – с конца тюбика! – пастой.
Напившись балтийской синевы, Алик перевернулся на живот и рванул кролем. Плыть было легко; смешно, что он так долго уговаривал себя идти купаться. Тело обжилось в воде, во рту был веселый соленый привкус, на ресницах горела радуга.
Проплыв еще, решил выйти. Нащупал дно, сразу встать не удалось, постоянно ускользало из-под ног из-за волн. Встал, огляделся – народу почти никого. Совершив в воду одно невинное преступление, пошлепал к берегу.
Теперь нужно было найти папу, рассказать ему, как плавал, и съесть заслуженный бутерброд. Найти их место было сложно, очки остались на полотенце, зрение – минус шесть. Сморгнул с глаз радугу, сощурился. Присматриваясь к лежащим и загорающим, поплелся искать отца.
Почувствовал, что на него смотрят; и не так, как он это воображал до того, как бросился в воду («…мышцы подкачать!»), а по-другому.
Еще раз, чуть наклонившись, еще сильнее сощурясь, пригляделся к лежащим. И уперся глазами в огромную тетку. Она сидела, совершенно голая, с мокрою седой головой, валиками жира, и чистила яйцо. Он даже увидел, как скорлупа падает на песок и отползает на ветру. Рядом сидела еще одна, тоже вся обвислая, без купальника, с кусочком газетки на носу. Еще несколько таких же женщин, старых, уродливых, спокойных, смотрели на него.
Бросился к воде, чуть не налетев на еще одну голую тетку в темных очках; услышал, как она – или не она? – захохотала ему вслед. Влетел в воду, подняв вокруг целое облако брызг.
– А вода вокруг тебя не закипела?
Отец слушал с улыбкой; судя по взгляду – продолжал мысленно подыскивать нужное для кроссворда слово.
– Не, пап, ну они же совсем старые! Ты бы видел, что у них тут… Что – тут…
– Тише, на тебя уже смотрят.
Алик стал ковырять пальцем песок.
– А что, – отец поднялся, – если бы они были молодыми и красивыми, было бы лучше?
Алик тяжело дышал. Обвислости всё еще колыхались у него перед глазами.
– Ладно, Казанова. Пойду искупнусь. Вода хорошая? Что молчишь?
– Хорошая…
Алик поглядел на его фигуру, на двойной подбородок, седую шерсть на груди. Сжал губы, лег на живот. Песок приятно согревал – сквозь плавки; врылся в него немного. Полежал. Поднялся, выудил из пакета бутерброд. Сам сделал его утром по маминому способу – колбаса, половинки яйца. Откусил. Нет… Положил обратно.
Вечером ходили слушать музыку. Позади Музея янтаря, в розарии, играл камерный оркестр. Отец музыку не любил, но на концерты ходил и пластинки покупал. «Культурный человек обязан…» Дальше у отца шел список «обязанностей»; классическая музыка стояла под номером три, после чтения художественной литературы и знания иностранного языка. Откуда у отца, родом из русско-татарской деревни на Урале, сложился этот список, отец, кажется, и сам не знал. Кстати, художественную литературу он почти не читал – только по специальности; а иностранный – английский – был у него в таком состоянии, что, когда он попытался помочь Алику с домашним заданием, как говорила потом мама, было неясно, кто кому объясняет.
А вот Алик музыку любил; он и в музыкалку пошел по собственному (подчеркнуть) желанию и выбрал флейту. Устав иногда от линейных уравнений, ставил Баха или Генделя, «подвякивал» им на флейте. Но в этот вечер в розарии, под небом, музыка почему-то не слушалась.
– Пап…
– Что?
– А для чего люди загорают раздетыми?
– Считается полезно.
– А ты так когда-нибудь загорал?
– Не мешай слушать…
Но лицо у отца было такое, словно он всё еще продолжал разгадывать кроссворд, – память у него была фотографической.
– Когда уже мама приедет, – Алик попытался снова погрузить себя в музыку.
В перерыве отец достал «Огонек» и быстро вписал разгаданные слова. Потом вдруг потерялся. Нашелся, когда уже начали второе отделение. Прошел, сел рядом.
Ночью Алик не мог уснуть: одеяло горячее, горло болело. Перед глазами проплывали пляжные старухи. Отец тоже ворочался.
Алик проснулся больным.
– Перекупался, – отец рылся в сумке, отыскивая аптечку.
Алик хотел объяснить, что дело не в этом. Но промолчал, перевернулся на другой бок. Отец сказал, что пойдет в аптеку, и исчез. Вернулся после обеда.
– Как ты тут без меня, старик?
Вечером стало легче. Алик съел котлету и вышел во двор. Они снимали комнатку на улице с непроизносимым названием; во дворе – стол, георгины, хризантемки. Хозяйка – огромная, с голыми красными руками – что-то мыла. Отец обнял его за плечи.
– Ну как, Аль, легче? Ну, что раскис…
– Легче.
– Пойдем поужинаем. Тут есть такие кафешки…
Алик вдруг представил, как они заходят в кафе, садятся за столик, заказывают что-то вкусное – и заплакал.
– Ну, ты что? – отец наклонил к нему лицо. Алик заметил, что отец гладко выбрит, что было с ним не часто.
Алик гулял по сосновому парку. Вспоминал Каунас – съездили туда вчера с отцом. Музей витражей, Музей чертей, готический Дом Перкунаса. «Вот бы в Ташкент такой домик», – говорил Алик. (Один раз они сбежали с урока и полезли на руины католического костела искать клад; руины, конечно, тоже были исторические, но не такие, как Дом Перкунаса; пахло мочой, и, конечно, не нашли никакого клада.)
