– Ну их ко всем чертям! – машет рукой управляющий и снова смотрит на болото.
– После сенокоса, – говорит он, – надо будет здесь канаву прорыть и спустить лишнюю воду. А потом поперечными канавами и трубами болото совсем осушим.
– Как бы там ни было, – отзывается Либле, – а перво-наперво с хлевом покончим, там видно будет, что дальше делать.
– Правильно, – подтверждает Тоотс. – Прежде всего хлев. А не лучше бы все-таки сразу новый строить?
– Нет, – качает головой Либле. – Тише едешь – дальше будешь. Немного деньжат надо на другие работы приберечь. Имейте в виду, господин Тоотс, начнете здесь хозяйничать, так и увидите, что много есть дел более спешных, чем новый хлев. Не стоит! Сами же говорили: большим куском подавишься.
– Ладно! Сперва починим старый.
Поднявшись на холм, они узнают, что Кийр уже исчез. Мари, вышедшая навстречу, чтобы сообщить им эту весть, добавляет, что у портного было очень кислое, прямо-таки перекошенное лицо. Ах да, верно, он еще говорил – пусть Йоозеп зайдет к ним, если завтра или в воскресенье будет в Паунвере.
– Скорее у них порог сорняком зарастет, – бормочет Тоотс, – чем я туда ногой ступлю.
Проводив звонаря, Тоотс вместо бархатной куртки надевает красную русскую рубашку, подпоясывается ремнем и начинает мастерить носилки для камней. Красную рубаху управляющий приобрел в Тамбове в честь знаменитого русского писателя и называет ее про себя «толстовской блузой». Обтесав несколько жердей, он замечает, что ладони покрылись волдырями, а спина начинает так страшно ныть, что даже трудно выпрямиться. Управляющему становится ясно, что самая пустячная работа, самое малое начинание на первых порах оказывается гораздо труднее, чем ты предполагал раньше. А тут еще, как назло, у батрака все время находятся какие-то дела к управляющему и парень всякий раз окидывает его ироническим взглядом. Тоотс делает вид, что и не замечает таинственных усмешек Михкеля; не хотел батрак раньше слушаться – не нужна его помощь и сейчас. Пусть себе идет и делает, что хозяин прикажет. А он, Йоозеп, и сам справится с этой работой, хоть и руки уже в волдырях, и спину не разогнуть. Разумеется, лучше было с самого начала оставить в покое батрака и батрачку, но кто мог думать, что они тут такие строптивые, даже приказа не слушаются. Нет, в Заболотье сколько ни приказывай, сколько ни командуй – ничего не сделаешь, это ему надо было сразу понять. В этом запущенном хозяйстве работники нужны, а не указчики.
Но под вечер, когда батрак, не говоря ни слова, тоже берется сбивать носилки, управляющий принимает эту помощь. В то же время барин из России замечает, что в руках у батрака дело спорится куда лучше, чем у него самого. Эта на первый взгляд простая, нехитрая работа требует известной сноровки.
Родителям Тоотс до конца дня ничего не говорит о своих планах. Вообще после поездки в город он целыми днями молчит и словно бы не замечает своих домашних. Он молчит, но зато и не говорит ничего лишнего.
Вечером отец сам подходит к сыну, разглядывает носилки и, попыхивая трубкой, спрашивает:
– Что это ты, Йоозеп, – камни надумал таскать?
– Да, – заканчивая работу, отвечает сын. – Мы с Либле решили камни дробить, подведем под хлев каменный фундамент.
– Охота тебе возиться, – замечает старик. – Мы и сами починим.
Похвальба эта злит и возмущает Тоотса-младшего. Он даже готов ответить какой-нибудь колкостью, но в разговор вовремя вмешивается мать.
– Гляди, какой починщик нашелся! – бросает она, проходя мимо. – Ты который уже год обещаешь хлев поправить?
– Да я и не перечу, – уступает хозяин. – Пускай чинит, коли хочет.
II
На паровом поле Заболотья начинается кипучая работа. Первый камень выкапывает из земли до половины сам Либле; он принимается с таким усердием дробить его, что и высморкаться некогда. Управляющий тоже выкапывает камни, он идет с того края поля, что примыкает к дороге, и все больше расширяет круг. Вчерашние волдыри на ладонях лопаются один за другим и сильно болят, но управляющий не обращает на это внимания. Перед глазами его все еще маячит язвительная усмешка батрака, а в ушах гудит многозначительная фраза отца: «Пускай чинит, коли хочет». Ясно, что старик хотел этим сказать: ремонтный азарт у сына скоро минует. Но как бы не так! Раз дело неотложное и взялись за работу серьезно, то надо ее довести до конца. Тоотс обвязывает платком пылающую от боли ладонь и продолжает копать землю, тихо мурлыча про себя песенку: «Готовься, о душа моя…».
Оба трудятся без передышки до самого завтрака. Либле изредка на скорую руку свертывает цигарку и, сунув ее в рот, продолжает долбить камни с еще большим усердием. К завтраку на многих камнях уже виднеются более пли менее глубокие дыры, смотря по тому, какой величины камень. Управляющий решил копать весь день. В понедельник утром он раздобудет еще один молоток и будет помогать Либле.
Лишь перед завтраком, по дороге домой, работникам удается переброситься словом-другим.
– Ах да, – накидывая на плечи пиджак, говорит Либле. – Между прочим, господину Тоотсу передавали привет из Рая. Просили зайти, когда времечко выпадет.
– Хм-м! – бормочет в ответ Тоотс.
– Ну да, говорят – пообещали вы к ним заглянуть, как из города вернетесь. Теперь каждый день ждут.
– Хм-м! Может, и пойду, когда время будет.
– Ну да, завтра бы. За один заход два дела сделаете.
– Три. На хутор Сааре тоже надо заглянуть. Арно просил передать, чтобы прислали денег.
– Ага. Значит, и с Арно повидались? Ну, что он говорил и чем так занят, что и домой не едет?
– Обещал скоро побывать в Паунвере.
– Ну, а об этой самой… сердечной истории ничего не известно?
– Да нет, об этом разговора не было. Не хотелось расспрашивать.
– Ясное дело.
К полудню пошел дождь. Красная «толстовская блуза» Тоотса темнеет и облипает тело. Хозяйка приносит сыну пиджак на поле, но тот, свернув его, кладет на камень и продолжает работать в рубахе. После обеда копать становится еще труднее: земля раскисает, тяжелые комья грязи липнут к лопате и сапогам. Управляющий идет домой, находит где-то маленький топорик, который и пользуется затем вместо молотка, долбя камни. Разумеется, обухом топорика много не сделаешь, но управляющий трудится так ревностно, что от спины прямо пар валит. Время дорого, даже в обед не отдыхали, а переделывали носилки: Либле остался ими не совсем доволен. Чтобы укрыться от дождя, звонарь приладил с наветренной стороны старую рогожу, и теперь непогода ему не страшна.
Вечером оба довольны тем, что сделано за день. С огромным наслаждением парятся они в баньке Заболотья, причем так усердно поддают пару, что, того и гляди, волосы на голове сами в кудри завьются. Время от времени, когда от жары им становится уже дурно, то один, то другой выбегают из бани, чтобы отдышаться, и всякий раз поглядывают на поле – диковинный зонтик, который смастерил Либле, все еще стоит около камней, словно в карауле. Жаркая баня оказывает свое действие: управляющий чувствует себя приятно разморенным, на душе становится веселее. Еще больше поднимается у него настроение, когда он думает об ужине, который по субботам – так уж повелось издавна – бывает вкуснее, чем обычно в будние дни. Выйдя в предбанник, Тоотс роется в карманах брюк, обнаруживает там огрызок карандаша и пишет на входной двери бани стишок, как бы в назидание и молодым и старым.
Хоть до дыр себя протри —не отмоешься внутри.Но тогда хоть не ленисьИ снаружи крепче трись.
Затем нагой поэт еще раз медленно перечитывает стихи и, склонив голову набок, к первой строке добавляет еще вторую, а потом и третью:
Поддай жарку и мойсяи веника не бойся,а коль березовым не впрок —тащи крапиву на полок.Слышно из бани шлепок за шлепком.Спасибо! спасибо! С полка кувырком.Грешное тело получит сполна.Спасибо за баньку! До чего хороша!
Словно в благодарность за собственное рифмоплетство, наш купальщик, хлестнув себя еще раз веником по голым ляжкам, возвращается в баню. После ужина беседуют о том о сем, и наконец Либле собирается домой.
– Ну, молодой барин Йоозеп, – говорит он Тоотсу, – завтра пойдем в церковь и помолимся богу, чтобы ниспослал нам в понедельник погодку получше. А вечерком пойдем, конечно, на помолвку – ведь нас приглашали.
– Идет! – отвечает управляющий, давая звонарю на дорогу папиросу.
* * *
Поравнявшись с домом портного, Тоотс в изумлении останавливается – со двора кто-то кричит ему:
«Тоотс, Тоотс! Погоди!». Калитка с треском распахивается, и на шоссе выбегает Жорж, перепуганный, без шапки.
– Ну, что случилось? – хмуро спрашивает управляющий.
– Ты… идешь в Рая, да? – пыхтя и отдуваясь начинает рыжеволосый. – Ах да, здравствуй! Уф, уф… Видишь ли, милый друг, лучше не ходи туда сегодня, потому что… потому… Ну да, я уже позавчера приходил в Заболотье предупредить, что сегодня идти не стоит, так как Тээле больна и…
