Да,
Так империя потерялавыдающегося полководца,Но в сражении кровь бездарныхвместе с кровью мудрейших льется.
Предки наши, будучи не в состоянии сдержать печаль, сложили такие трогательные стихи:
Не предвидит воин в сраженье,быть победе иль пораженью;То ль война, то ль мир наступает —провиденье одно решает,Не дожил до триумфа воин,пал, – он памяти нашей достоин.Мы скорбим, а речные водымчатся мимо долгие годы.
А вот романс о нем на мотив «Турачьи небеса»:[1780]
Он был твердыней оборонной,Отчизны и опорой твердой,Мечтал в порыве благородномРассеять вражеские орды.Борьбу за родину считал онСвоею кровною борьбою,Знал тайны «Сокровенных планов»,[1781]Тигровый знак[1782] носил с собою.Несметны варварские орды,Их даже не окинуть глазом,А наше войско непокорноНевежд напыщенных приказам…На поле битвы пало знамя —То полководец умирает,Но гнева праведного пламяВ его душе навек пылает.
Как только комиссар Чжан Шуе узнал о гибели в бою командующего Чжоу, он отдал приказ бить отступление. После выяснения числа убитых и раненых войска были отведены на оборонительные рубежи под Дунчан. Той же ночью комиссар доложил о положении императорскому двору, но не о том пойдет речь.
Воины доставили тело убитого командующего в Дунчанскую ставку. Все домочадцы от мала до велика во главе с Чуньмэй, сотрясая громкими воплями небо, присутствовали при положении во гроб останков хозяина. Они возвратили в ставку мандаты и печати командующего, а потом Чуньмэй и Чжоу Жэнь перевезли гроб для погребения в Цинхэ, но не о том пойдет речь.
Тут наш рассказ делится. Расскажем пока о Гэ Цуйпин и Хань Айцзе. После отъезда Чуньмэй они, продолжая хранить верность покойному мужу, жили скромно: пили жидкий чай и довольствовались постной пищей.
Прошла весна и наступило лето. Обновилась природа. Дни стояли длинные, и молодые женщины, утомившись за рукоделием, на досуге не спеша вышли в сад. Близ западного кабинета вокруг беседки пышно распустились букеты цветов, щебетали иволги и шептались ласточки. Ликующая природа ранила сердце. У Гэ Цуйпин родилось желание излить душу, а Хань Айцзе, охваченная тоскою по возлюбленному Чэнь Цзинцзи, была настроена меланхолично, и все, что она видела вокруг себя, только усиливало ее скорбь и печаль. Ведь уста глаголют то, что волнует сердце, а изливают волнение в песнях или стихах.
Первой начала декламировать Цуйпин:
На рассвете в тихом дворике цветы,В доме комнаты просторны и чистоты.Серебрит мне ширму трепетный восход,Мерно иволга на ясене поет.
Ей вторила Айцзе:
Отцвела моя весна, в разгаре лето.Пополудни вышла в сад полуодета.Наряжаться лишь на кладбище теперь,Только духам открывать глухую дверь.
Цуйпин продолжала:
С удовольствием смотрюсь я в зеркала,Брови тонкие изящно подвела,Но куда мне легкой поступью идти —Лишь гранат увядший встанет на пути.
Айцзе декламировала дальше:
Почему судьба скупа и так сурова?!Пред кем покрасоваться мне обновах?Перед кем мне обнажить свою красу?Яшму белую в могилу унесу.
Цуйпин продолжала:
Статный вяз меж лебеды и мотыльков,Семена ронял горстями медяковВместе с ивою кудрявою молодойСпал, листами зеленя её ладонь
Айцзе заключила:
Как туман, как сон-дурман растаял ты.Не достичь сердцам небесной высоты.Не поднять нам к светоносам головы,Мы навеки две поблекшие вдовы.
Излив думы в стихах, Цуйпин и Айцзе не удержались и заплакали. Вошедший к ним Чжоу Сюань, младший брат Чжоу Сю, стал их уговаривать:
– Не надо так убиваться, сестрицы! Бодритесь! Мне последнее время снится нехороший сон. Вижу знамя, Поломанное древко, а на нем висит лук. Не знаю, к чему такой сон.
– Может, на границе с его превосходительством что неладное… – заметила Айцзе.
Пока они строили догадки, к ним вбежал, запыхавшись, одетый в траур Чжоу Жэнь и сообщил о случившейся беде.
– Вот какое несчастье! Седьмого дня в пятой луне на пограничной заставе в бою пал наш хозяин. Хозяйки с прислугой привезли останки убитого.
Чжоу второпях распорядился прибрать в передней зале, где был установлен гроб и расставлены жертвы. Рыданиями огласился дом. Плакали все – от мала до велика. Справляли поминальные седмицы. Для отпевания покойного приглашали буддийских и даосских монахов. Цзиньгэ и Юйцзе, одетые в холщовые платья, блюли глубокий траур.
Проститься с покойным приходило много народу. Потом в благоприятный день были устроены похороны. Тело Чжоу Сю погребли на родовом кладбище, но говорить об этом нет надобности.
А пока расскажем о Чжоу Сюане, младшем брате командующего. Выступая от имени шестилетнего племянника Цзиньгэ, он обратился с письменным прошением ко Двору. В нем он испрашивал у Императора почтить память павшего полководца и жаловать его сына чином по наследству. Государь передал прошение военному ведомству, ответ коего гласил:
«Покойный Чжоу Сю, командующий пехотой и конницей, отдал жизнь, защищая Отчизну, пал смертью храбрых на службе государевой. За преданность и отвагу он заслуживает высоких наград. Посланцу Его Величества поручается свершить поминальный обряд с жертвоприношением и возвести посмертно в чин главнокомандующего. Его сын, как полагается, будет находиться на особом обеспечении казны, а по достижении совершеннолетия получит должность по наследству».
Чуньмэй продолжала жить в довольстве, и неуемная страсть в ней разгорелась пуще прежнего. То и дело оставляла она у себя в спальне Чжоу И, ни на шаг не отпуская от себя. Целые дни проводили они вместе. Безмерные плотские наслаждения довели Чуньмэй до истощающей лихорадки и чахотки. Она потеряла аппетит, принимала всевозможные лекарства, но жизненные силы покидали ее. Она высохла, как щепка, однако похоть не давала ей покоя.
И вот однажды, когда прошел день ее рождения и настал шестой месяц, период летней жары,[1783] Чуньмэй с утра отдалась усладам в постели с Чжоу И. Но после истечения семени, из носа и рта вышло холодное дыханье, излилась в избытке телесная влага и стекла через нижнее устье. Так испустила она дух, распластавшись на Чжоу И. Год смерти был двадцать девятым в ее жизни.[1784]
Убедившись, что Чуньмэй мертва, Чжоу И, не чуя своих рук и ног, достал у нее из сундука золото, серебро и драгоценности и, прихватив с собой сколько мог, скрылся. Горничные и кормилицы не решились скрывать пропажи и доложили Чжоу Сюаню. Тот распорядился впредь до обнаружения похитителя задержать его отца Чжоу Чжуна. И что странно! Чжоу И укрылся не где-нибудь, а у своей тетки, откуда его, связанного, и привели. Выяснив обстоятельства смерти хозяйки, Чжоу Сюань решил их скрыть, чтобы, как говорится, сор из избы не выносить и не вредить будущей карьере Цзиньгэ. Чжоу И ввели в залу и без допроса выпороли четырьмя десятками больших батогов. Он не выдержал и протянул ноги.
Цзиньгэ был отдан на воспитание Сунь Второй. Чуньмэй похоронили на родовом кладбище Чжоу рядом с мужем. Кормилиц и горничных Хайтан и Юэгуй выдали замуж. Только Гэ Цуйпин и Хань Айцзе, как их ни уговаривали, не хотели покидать дома.
И вот однажды орды чжурчжэней заняли Восточную столицу Бяньлян.[1785] Отрекшийся от престола император-отец и правящий государь Мира и Благополучия, плененные, были увезены на север. Срединная равнина[1786] оказалась без правителя. Кругом царили беспорядки и смута. Повсюду шли бои и сражения. Жители искали спасения в бегстве. Простые люди обливались слезами, терпя невообразимые муки.
А несметные полчища варваров тем временем докатились до рубежей Шаньдуна. Мужья теряли жен, а жены – мужей. Стенали демоны, и плакали боги. Отец не мог позаботится о сыне, а сын – помочь отцу. Гэ Цуйпин взяли к себе родители, а Хань Айцзе идти было некуда. Пришлось ей собрать кое-какие пожитки и, одевшись в скромное дорожное платье, покинуть уездный центр Цинхэ. Она направилась к пристани Линьцин в кабачок Се Третьего, где думала найти своих родителей.
Кабачок оказался закрыт. Даже хозяин и тот бежал. Случайно повстречалась она с Чэнем Третьем.
– А твои родители еще в прошлом году отбыли в Хучжоу, – сказал он. – Их господин Хэ с собой увез.
И Айцзе отправилась в Хучжоу. По дороге она играла на лунной цитре[1787] и пела. Ее мучили голод и жажда. На ночь останавливалась, а с рассветом снова пускалась в путь. Бежала, будто бездомная собака, торопилась, как ускользнувшая из сети рыба. Но как тяжело и мучительно было ей передвигаться в изогнутых кверху крошечных туфельках!
