– возбуждающего любовного питья. Оргия завершается «свадьбой» Гитона и служанки Квартиллы Паннихис, которую с иронической торжественной организуют жрицы Приапа.
«…Гитон стоял тут же и чуть не вывихнул челюстей от смеха. Тут только Квартилла обратила на него внимание и спросила с любопытством:
– Чей это мальчик?
Я сказал, что это мой братец.
– Почему же в таком случае, – осведомилась она, – он меня не поцеловал?
И, подозвав его к себе, подарила поцелуем.
Затем, засунув ему руку за пазуху и найдя на ощупь неиспользованный еще сосуд, сказала:
– Это завтра послужит прекрасной закуской к нашим наслаждениям. Сегодня же «после разносолов не хочу харчей».
При этих словах Психея со смехом подошла к ней и что-то неслышно шепнула.
– Вот, вот, – ответила Квартилла, – ты прекрасно надумала: почему бы нам сейчас не лишить девства нашу Паннихис, благо случай выходит?
Немедленно привели девочку, довольно хорошенькую, на вид лет семи, не более… При всеобщих рукоплесканиях, по требованию публики, стали справлять свадьбу. В полном изумлении я принялся уверять, что, во-первых, Гитон, стыдливейший отрок, не подходит для такого безобразия, да и лета девочки не те, чтобы она могла вынести закон женского подчинения.
– Да? – сказала Квартилла. – Она, должно быть, сейчас моложе, чем я была в то время, когда впервые отдалась мужчине? Да прогневается на меня моя Юнона, если я хоть когда-нибудь помню себя девушкой. В детстве я путалась с ровесниками, потом пошли юноши постарше, и так до сей поры. Отсюда, вероятно, и пошла пословица: «Кто снесет теленка, снесет и быка».
Боясь, как бы без меня с братцем не обошлись еще хуже, я присоединился к свадьбе.
Уже Психея окутала голову девочки венчальной фатой; уже кинэд нес впереди факел; пьяные женщины, рукоплеща, составили процессию и постлали ложе покрывалом.
Возбужденная этой сладострастной игрой, сама Квартилла встала и, схватив Гитона, потащила его в спальню. Без сомнения, мальчик не сопротивлялся, да и девочка вовсе не была испугана словом «свадьба». Пока они лежали за запертыми дверьми, мы уселись на пороге спальни, впереди всех Квартилла, со сладострастным любопытством следившая через бесстыдно проделанную щелку за ребячьей забавой.
Дабы и я мог полюбоваться тем же зрелищем, она осторожно привлекала меня к себе, обняв за шею, а так как в этом положении щеки наши почти соприкасались, то она время от времени поворачивала ко мне голову и как бы украдкой целовала меня…»
* * *
Петроний совсем не склонен морализировать или обличать окружающее общество. Он стремится лишь развлечь читателя беспощадной откровенностью описаний, далеко выходящих за пределы того, что считалось пристойным в серьезной литературе.
Нанизывая анекдотические и новеллистические ситуации, Петроний создает произведение больших размеров, отличающееся живостью изображения и широким бытовым охватом. Сохранившаяся часть начинается с 14-й книги и далеко не доходит до конца повествования. Имеющиеся в нашем распоряжении отрывки содержат значительные пропуски и лишены связи между собой. Повествование разнообразно по тону: то оно выдержано в стиле полной жизненной натуралистичности, то приобретает характер карикатуры и пародии на другие жанры, то переходит в фантастический гротеск и более всего напоминает комический роман нравов.
Из сохранившихся сцен особенно великолепно выписан эпизод «пира у Тримальхиона». Хозяин пира – бывший раб и вольноотпущенник, наживший торговлей огромное состояние. Описывая его дворец, Петроний в каждом поступке вскрывает безвкусицу, невежество, чванство и суеверие. Вместе с тем, Тримальхион совсем не злой человек, но каждый его поступок, продиктованный то ли природным добродушием, то ли спесью новоиспеченного богача, постоянно обличает в нем бывшего раба.
По ходу повествования автор мастерски вплетает в основной сюжет несколько вставных новелл, демонстрирующих мастерство Петрония-рассказчика. Большинство из них, как и сам роман, имеют фривольное содержание.
НОВЕЛЛА ОБ УСТУПЧИВОМ МАЛЬЧИКЕ
Эту историю рассказывает Энколпию нищий поэт Эвмолп. Сюжет ее был не нов и имел, по-видимому, восточные корни. Однако здесь он получает явно пародийное преломление: вместо обычного в таких рассказах предмета любви – девушки, у Петрония фигурирует мальчик.
«Приехав в Азию на иждивение квестора, я остановился в Пергаме. Оставаясь там очень охотно, не столько ради благоустройства дома, сколько ради красоты хозяйского сынка, я старался изыскать способ, чтобы отец не мог заподозрить моей любви. Как только за столом начинались разговоры о красивых мальчиках, я приходил в такой искренний раж, с такой суровой важностью отказывался позорить свой слух безнравственными разговорами, что все, в особенности мать, стали смотреть на меня, как на философа. Уже я начал водить мальчика в гимнастическую школу, руководить его занятиями, учить его и следить за тем, чтобы ни один из охотников за красавцами не проникал в дом. Однажды, в праздник, покончив уроки раньше обыкновенного, мы возлежали в триклинии, – ленивая истома, последствие долгого и веселого праздника, помешала нам добраться до наших комнат. Среди ночи я заметил, что мой мальчик бодрствует.
Тогда я робким шепотом вознес моление:
– О, Венера, – сказал я, – владычица! Если я поцелую этого мальчика так, что он не почувствует, то наутро подарю ему пару голубок.
Услышав награду за наслаждение, мальчик принялся храпеть. Тогда, приблизившись к притворщику, я осыпал его поцелуями. Довольный таким началом, я поднялся ни свет ни заря и принес ему ожидаемую пару отменных голубок, исполнив, таким образом, свой обет.
На следующую ночь в удобный момент я изменил текст молитвы:
– Если дерзкой рукой я поглажу его, и он не почувствует, – сказал я, – я дам ему двух лучших боевых петухов.
При этом обещании милый ребенок сам придвинулся ко мне, опасаясь, думаю, чтобы я не заснул. Успокаивая его нетерпение, я с наслаждением гладил все его тело, сколько мне было угодно. На другой же день, к великой его радости, принес ему обещанное. На третью ночь я при первой возможности придвинулся к уху притворно спящего.
– О, боги бессмертные! – шептал я. – Если я добьюсь от спящего счастья полного и желанного, то за такое благополучие я завтра подарю мальчику превосходного македонского скакуна, при том, однако, условии, что он ничего не заметит.
Никогда еще мальчишка не спал так крепко. Я сначала наполнил руки его белоснежной грудью, затем прильнул к нему поцелуем и, наконец, слил все желания в одно. С раннего утра засел он в спальне, нетерпеливо ожидая обещанного. Но сам понимаешь, купить голубок или петухов куда легче, чем коня; да и побаивался я, как из-за столь крупного подарка не показалась бы щедрость моя подозрительной. Поэтому, проходив несколько часов, я вернулся домой и взамен подарка поцеловал мальчика. Но он, оглядевшись по сторонам, обвил мою шею руками и осведомился:
– Учитель, а где же
