– На Онорской дороге это было, только взаправду. – Колесо подмигнул Морошке, который теперь глядел на него, как кролик на удава. – Бежало трое каторжников, по сговору. И проводник их ждал подкупленный с припасами, и лодка была приготовлена. Только вот то ли мало заплатили гиляцкому охотнику и струсил он, то ли попросту заплутали беглецы, теперь неведомо. Так что оказались они в тайге без жратвы и без помощи. Шли-шли, хотели до воды добраться, а там – как повезет. А тут, как назло, возьми один из них да и захворай. Кашляет, как старый пес, идти не может, бросьте меня, говорит, знать, конец мне пришел. А то как же, бросим, подельнички его переглянулись, пошептались да и зарезали его быстренько, чтобы не мучился. А после куски мяса, что получше, срезали, нарвали крапивки молодой и сварили щи из своего приятеля. Тем и выжили. Добрались до побережья, да там и сдались солдатам, дело-то нехитрое, дальше Сахалина не сошлют. Только об деле этом больше ни один из них никому не рассказывал. До сегодняшнего вечера.
Морошко, завороженно следивший за рассказом, на последней фразе вдруг резко побледнел и отпрянул от костра. Колесо, довольный произведенным эффектом, снова рассмеялся густым басом. Смех неприятно замер в безмолвных сумерках. Вдруг он повернул голову и глянул на другого беглеца.
– Что это ты, Жало, побледнел так? Может, плечо нарывает? Давеча вроде жаловался. А?
Жало засмеялся в ответ, визгливо и преувеличенно громко. Черные суетливые глаза его забегали, а рука метнулась к заскорузлой повязке на раненом плече.
– Да что там, царапина. – Жало неожиданно засуетился, стал подбрасывать валежник в костер, поправлять безобразно дырявые портки. Только взгляд его все бегал по полянке, не зная, за что зацепиться, только бы не смотреть в страшные, немигающие глаза Колеса.
Неожиданно в поле зрения Жала попал Морошко, все так же сидящий на бревне, опустив глаза долу. Вот его шанс на спасение. Если Колесо задумал недоброе, а он задумал – вон как улыбается, зубы скалит, и глаза будто пуговки стали, – то лучше пусть Жало будет у него в приятелях, чем безвестный воришка. Достаточно было взглянуть на могучую фигуру Колеса, на его быстрые уверенные движения, чтобы понять – никаких шансов против северного великана ни по раздельности, ни вместе у них не было.
Разбойник в эти мгновения напоминал индейского идола, блики костра бросали резкие тени на его лицо, а в глазах отражалось веселое безумие. Не выдержав давления тишины, Жало обратился к Морошке с деланой бодростью:
– А ты, Остапка, чего молчишь? Неужто тоже про изувера не слыхал? Известная история-то была.
Тот встрепенулся и, подслеповато щурясь, уставился сквозь огонь куда-то в темноту.
– Знатный был разбойник, тоже хохол. Крови на нем – аж море-окиян. Апостолом кликали. Эй, да ты прикемарил, что ли, лапоть?
Остап Морошко, и на каторге-то имевший всегда самый жалкий вид, после нескольких дней в тайге выглядел просто плачевно. Одежда изодралась об острые сучья бурелома, ботинки просили каши не меньше, чем их обладатель. Вообще он как-то съежился еще больше обычного, посерел и замызгался.
Теперь уже нельзя было точно сказать, то ли ему тридцать лет, то ли все шестьдесят. Из-за привычки добавлять подобострастное «с» в конце своих «да-с» и «нет-с», выдававшей в нем бывшего мелкого чиновника, и заикания Морошко стал потехой для всей каторги и в последнее время взял манеру, кроме необходимых случаев, молчать, уставившись в сторону. Ни дать ни взять призрак человека.
Жало разглядывал своего товарища по несчастью, дивясь, как этакий дохляк умудрился столько дней бежать с ними по тайге. Только сейчас, после рассказа Колеса, до Жала стало доходить, зачем здоровяк-лиходей потащил с собой с каторги это недоразумение. Хилый арестант был просто ходячей консервой, припасенной в дорогу. Сразу вслед за этим сердце Жала екнуло от другой мысли: а не был ли он сам походной закуской?
Наконец Морошко понял, что вопрос обращен к нему, и, удивленно поморгав, начал сбивчиво тараторить:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Я? Нет-с, не слыхал никогда, нет-с. Апостол-с? Нет, я только двенадцать оных знаю, да еще Андрея Первозванного. Да мне ж простительно, я же первоходом-с здесь, как изволили выразиться. Человек к каторжному делу непривычный, в порядках несведущий. Не обессудьте-с.
– Как же тебя угораздило-то? – со смешком спросил Жало. – Ты же по виду из чинуш, уши в чернилах. От какой скуки решил в лихие люди податься?
– Нужда-с заставила, – печально вздохнул Морошко, – я же в коллежских регистраторах сидел, чин не самый богатый-с. Нужда-с и греховные увлечения.
– Это что за грешки у такой канцелярской крысы? – Жало радостно осклабился и подмигнул Колесу. Тот хохотнул в ответ и выжидательно уставился на бывшего коллежского регистратора. Жало облегченно выдохнул – хороший знак, пусть лучше на дохляка смотрит своим страшным взглядом.
– Азартен-с, – Остап потупился, изучая дырявые ботинки, – в Крыму был, в Ялте, на лечении от грудной болезни, подвыпил как-то вечером, сел в штосс играть с местными. История простая. – Морошко вздохнул горше прежнего и продолжил: – Утром проснулся, а в дверь вчерашние приятели ломятся, с распиской, что, мол, должен я сто пятьдесят рублев и что ручаюсь деньгами казенными.
– И что? Никак поубивал ты мошенников? – Каторжане откровенно потешались над незадачливым компаньоном.
Морошко жалко улыбнулся в ответ:
– Да как же, я на такие дела не способен. Сперва в кассу в департаменте залез, потом восстановить решил. Кража-с. Стал я ходить на вокзал, будто встречаю кого-то, а сам высматривал господ с большим багажом, случая ждал-с.
– И дождался? – Колесо еще громче расхохотался.
– Так точно, дождался. Приметил выпившего господина, из чиновников, по виду франта. Они-с изволили носильщика распекать, а саквояжик личный на скамейку поставили. Ну, я зацепил его – и ходу. Мечтал, что денежки там чиновник на отдых везет, может, золотишко какое, портсигар. – Морошко снова вздохнул, ковыряя палочкой в костре. – Богатый саквояжик, крокодиловый. А внутри смена белья и цирюльный набор. Господа следователи сильно смеяться изволили потом. – Жало глядел на рассказчика с угрюмым торжеством, и ухмылка медленно кривила его лицо. – Прислуга того господина догнала меня у дверей вокзала, навешали мне тумаков, что чуть жив остался, и сдали городовому. Там мне и объяснили-с, что господин, которого я обокрал, – это полковник Берг, статский советник государевой тайной службы. И что осерчал господин Берг весьма, и грозит упечь меня за террористическую атаку. Вот-с. Так что вор из меня вышел не слишком фартовый, премного извиняюсь, как у вас принято говорить. – Морошко поднял глаза и удивленно уставился на подельников.
Жало и Колесо смотрели на него молча и не мигая, с нехорошим выражением на лицах. Чернявый щипач первым стал медленно подниматься на ноги, одновременно вытаскивая что-то маленькое из-за голенища. С другой стороны костра глухо заговорил Колесо:
– Эдак ты ладно все складываешь, лягаш. Решил прикинуться Дядей Сараем, думал – всех обдурил. Про всех апостолов вспомнил, а про Иуду забыл? Мы зато не забыли.
– Что-с?! Что-с?! Эт-т-то недоразумение-с!
Морошко вскочил, споткнулся о бревно, упал, вскочил снова и попятился, дергая лицом и обращаясь попеременно то к Колесу, маячившему с левой руки, то к Жалу, заходившему справа. В руке у Жала сверкнуло лезвие.
– Только в одном ты, псина, напутал. Нету в Ялте вокзала и не было никогда. Бороду нам шьешь про саквояжик. А я сразу почуял, что ты сучка. Ходит черт плюгавый, там посидит-послушает, сям, а потом начальству фельдишь-тачку катишь. Да и рожа у тебя не арестантская. Давай, Жало, шей эту паскуду быстрее.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Высокий арестант осклабился и сделал шаг вперед, но внезапный звук заставил его остановиться и в недоумении посмотреть за плечо. Трудно представить звук более нелепый и неуместный в ночной тайге за сто верст от человеческого жилья, но тем не менее из леса прозвучал детский смех.
