Я так увлеклась происходящим, что опомнилась лишь тогда, когда в окошке фотоаппарата возникла надпись: «Память заполнена».
«Заполнена» – вот задница! А я только-только собиралась присоединиться к Домино, увековечить наш с ним союз. Чтобы Jay-Jay оценил по достоинству не только кота, но и меня. Я уже готова была стереть несколько снимков, чтобы на карточке хватило места для Элины-Августы-Магдалены-Флоранс, и вдруг подумала: а так ли тебе это надо, лапуля?
Совсем не надо.
…Смутные сомнения терзали меня еще на подступах к оргтехнике: что, если повторится вчерашняя история и Интернет снова покажет мне кукиш? Попробовать все же стоит. Но сначала я загоню фотографии в компьютер, отсортирую их и выберу несколько – самых ярких и самых забавных.
Выбрать фотографии оказалось непросто: из более чем сотни под категорию «яркие и забавные» подходили все:
Домино улыбается
Домино морщит лоб
Домино зевает
Домино вылизывает пятна на боку
Домино протягивает лапу к объективу
Домино сворачивает хвост в колечко
Домино сосредоточенно изучает надпись на обложке.
Была даже фотография, где Домино показывал объективу кончик языка.
Я просидела над снимками не меньше часа и так измучилась проблемой выбора, что в какой-то момент мне стало казаться: с фотоизображениями Домино не все в порядке. И они вовсе не такие простодушные и умилительные, какими кажутся на первый взгляд.
Хотя за час в них ровным счетом ничего не изменилось – кот оставался небесным созданием. Но при этом возникло странное ощущение, что он что-то скрывает, о чем-то недоговаривает, прикидывается шлангом. «Хотите видеть меня самым обыкновенным домашним питомцем? На здоровье, – как будто говорила физиономия Домино. – И это лучшее, что вы можете сделать – для себя и для меня».
Не буди лихо, пока тихо.
Раскосые миндалевидные глаза не могут меня обмануть: оставаясь кошачьими, они тем не менее все больше и больше смахивают на глаза людей, чьи снимки я иногда вижу в богато изданных каталогах «Преступления века», а еще – «Гангстеры и бутлегеры», а еще – «Самые известные серийные убийцы»; ни одну из этих книг мне, по финансовым соображениям, не потянуть, остается млеть от страха у прилавка. Впрочем, серийных убийц я отбросила бы сразу: самые известные из них – настоящие простофили. Просто потому, что дали себя изловить.
Гангстеры и бутлегеры нравятся мне больше: совершенные ими преступления не такие гадкие, хотя и сопряжены с кровопусканием.
Как гангстер Домино был бы неотразим.
Уж не боюсь ли я нежно-абрикосового красавчика с серыми пятнами? Вот уж нисколько! При всей своей необычности он остается котом, полностью зависящим от человека – хотя бы с точки зрения пищи и воды; ведь кран ему не открыть, а холодильник тем более. Дерьмо за котом тоже убираю я. Но дело не в дерьме, а в том, что мы отлично ладим. И в том, что я от него без ума и он, похоже, привязался ко мне.
Нужно проверить это. Немедленно.
– Домино, малыш!.. – позвала я. – Иди сюда, красавчик.
Домино бросился ко мне со всех ног, разом позабыв о Матиссе. Сейчас наступит самый волнующий момент вечера: он прижмется ко мне горячим телом и замурлычет.
А стоит почесать ему спинку или шейку, так еще и выпустит когти от удовольствия: я уже проверила это опытным путем.
Все произошло именно так, как и предполагала: Домино податлив, Домино мягок, как расплавленный воск.
– Хочешь посмотреть на свои фотки?
Нет, он вовсе не горел желанием увидеть себя на экране монитора, он демонстративно отвернулся и сделал вид, что просто дремлет у меня на руках. Плюнув на необходимость выбора лучшего снимка, я пристегнула к письму Jay-Jay (скотина-интернет работал!) два первых попавшихся – и подвела стрелку к «отправить».
И на секунду затаила дыхание.
«Ваше письмо отправлено».
Слава богу! В глубине души я вовсе не была уверена, что дело разрешится так быстро и так благополучно. Во вчерашнем зависании сети не последнюю роль сыграл кот – так мне казалось. Особенно после ночного кошмара и после метаморфоз, произошедших сначала с мадридской фотографией, а потом и с моей внешностью. Достаточно было и суток тесного общения с Домино, чтобы я поверила во что угодно – даже в то, что он тайно руководит моей судьбой.
Не руководит. Он всего лишь кот, не более.
Вот черт, неужели я жалею об этом? Жалею, да. Как любой ленивец и неумеха, мирно сосущий лапу в берлоге своей никчемной жизни. А потом – бац, и появляется нечто: ангел-хранитель, тибетский монах или такой вот кот (желательно – говорящий). Они-то и сообщают ленивцу и неумехе, что он – избранный и обладает потрясающими, даденными запросто так талантами. Способностью к левитации, например. Способностью проходить сквозь стены. Или владеть восточными единоборствами; или воспламенять торгово-развлекательные центры одним взглядом и разваливать небоскребы одним усилием мысли. Beсти за собой народные массы и (на десерт) каждое утро находить у себя под подушкой сто долларов США.
Нет, лучше – сто евро.
Нет, лучше – пятьсот.
Домино может говорить только «мау», и никаких пятиста евро у меня под подушкой не наблюдаются.
Так, прокрутив скрипучее философское колесо, я вернулась к тому, с чего начинала: чем же мне заняться в новой жизни? Ни на что другое, кроме корректуры, я не заточена. А вот еще тема: устроиться официанткой в мусикино любимое кафе на Австрийской. Подавать ей слабоалкогольные коктейли без всякой корысти: на чай мусик никогда не оставляет. Из принципа.
Официантка – то-то будет смеху!..
– Так что мы будем делать, мой мальчик? – спросила я у Домино. – Чему мы себя посвятим, чтобы не подохнуть с голоду?
Кот как будто услышал меня: он потянулся, привстал на задние лапы, а передние положил мне на лицо. И принялся вылизывать его острым и колючим, как наждак, языком. Я едва не расплакалась от умиления: счастье, что у меня в доме появилось такое чудесное существо, больше и желать нечего.
Почти нечего.
Кроме одного: пусть мадридская фотография примет свой первозданный облик. Кошачья мистика совсем не устраивала меня, она вносила диссонанс в наши с Домино отношения и заставляла во всем ожидать подвоха, а я этого совсем не хочу.
Так уж я устроена, Элина-Августа-Магдалена-Флоранс, лапуля: подводные камни мне ни к чему, первое, что я делаю в случае подводных камней, – разбиваю о них голову.
Мир Картье-Брессона распахнул свои объятия аккурат на Мадриде-1933: такое случается с книгами, если долго топтаться на одной странице, у книг своя собственная память. Обшарив фотографию глазами, я с облегчением вздохнула: все вернулось на свои места, включая надпись «Concepcion Jeronima.13». И Домино больше не вышагивал по тротуару, его место снова занял хрестоматийный мужик в фетровой шляпе.
