Я не просто счастлива, я изнемогаю от счастья.
Хр-р. хр-ррр. хрум-хрум.хр-ррррр -
звук возникает внезапно, впивается в мозг сверлом от электродрели, он идет извне – со стороны двух солнц, а может быть, двух лун. Проснуться означало бы навсегда отказаться от нагретой кожи, отказаться от только что обретенного счастья. Я ожесточенно сопротивляюсь этому – сколько могу, – но проклятый хр-ррррррррррррррр явно сильнее.
Домино – вот кто меня разбудил, вот кто самым бесцеремонным образом ворвался в автодорожную идиллию.
Электронный будильник застрял на «7:44».
До «7:47», под неустанное хр-ррррррррррр, я переживала несанкционированный подъем из глубин сна: технология подъема нарушена, все признаки кессонной болезни налицо.
Для справки: кессонная болезнь – декомпрессионное заболевание, возникающее после водолазных работ при нарушении правил декомпрессии (постепенного перехода от высокого к нормальному атмосферному давлению). Признаки: боль в суставах и мышцах, головокружение, расстройства речи, помрачение сознания.
Я полна решимости размазать Домино по стенке, выкинуть его нежно-абрикосовую тушку на мороз из-за дурацкого эфемерного сна – это ли не помрачение?
Хр-ррр! хрум-хрум! чпок-чпок! тиу-ууу!..
Если в 7:51 я вылезу из постели и на цыпочках прокрадусь в кабинет – у меня будет шанс застать кота на месте преступления.
Так я и поступила и обнаружила Домино в правом, ближнем к окну, углу. Он с увлечением сражался с одной-единственной, отставшей от пола паркетиной. Вот уже и дом стал потихоньку разваливаться – милое дело! А ведь до появления кота паркет выглядел почти идеальным, плашка к плашке; при переезде сюда его даже не пришлось реставрировать и покрывать лаком.
– Что это еще за срань?! – грозно прикрикнула я на Домино. – Что это мы там копаем? Терзает зуд кладоискательства?
Кот и ухом не повел. Напротив, принялся отдирать паркетину с еще большим остервенением.
– Ну-ка, брысь отсюда!..
Как бы не так! Имел он меня в виду с моими немощными угрозами. Да и первая злость прошла, уступив место почти детскому нетерпеливому любопытству: что там могла нарыть божья тварь, какой сюрприз меня ожидает?
Слиток золота, подумала Элина.
Нательный крестик с сапфирами и четки с рубиновыми вставками. И тиара с бриллиантами, подумала блаженная Августа.
Акции, облигации, дарственные, векселя, подумала Магдалена, блистательная, как колумбийская река с одноименным названием.
Драгоценности, подумала Флоранс, цветочек Флоранс.
Все четыре части моего династического имени проявили солидарную и вполне понятную в таких случаях алчность. И разве Ёлка, в непальских карманах которой гуляет ветер, имеет право их осуждать?
Никакого.
Тук-тук, тук-тук-тук, туктуктук – все быстрее выбивало мое сердце по мере приближения к углу.
Хр-ррр! тиу-ууу! – вторил ему Домино.
– Дай-ка я посмотрю, малыш…
Едва я нависла над жарким тельцем кота, как он тотчас же потерял интерес к паркетной плашке. Отошел, галантно уступая мне место в самом эпицентре события, и – как вчера – уселся на альбом Матисса.
Дежавю, да и только.
Пустое пространство под паркетиной годилось для всего – включая тиару из бриллиантов и туго спеленатый сверток акций. Но я вытащила из тайника всего лишь связку ключей. То есть это поначалу мне показалось, что связка – именно с ключами. Они не были облагорожены временем и не годились для того, чтобы толкнуть их на условно-антикварном рынке в окрестностях метро «Удельная» – по 100 рублей за штуку. Их конфигурация не была затейливой, во всяком случае – не более затейливой, чем конфигурация ключей для мебели из магазина «Икеа».
А при повторном – более внимательном – взгляде они и вовсе оказались отмычками. Классическими, хотя и миниатюрного размера, отмычками – как я их себе представляла. Всегда. Отмычка потолще, отмычка потоньше, отмычка со скругленным концом и с концом раздвоенным. Отмычка с насечками и спиралями. Отмычка с затейливой абстракционистской бородкой; отмычка, похожая на рашпиль, и отмычка, похожая на сверло. И кусок сплетенной металлической проволоки в качестве бонуса.
Итого – девять предметов.
Вряд ли они принадлежали бабке, сгинувшей где-то на полпути между катарактой и ишемической болезнью сердца.
Тогда кому?
Отцу. Папе. Папуле. Папсику.
Мой отец – домушник? Вот так новость, вот так-так!
Я засмеялась в голос и тут же подумала: это слишком романтично, чтобы быть правдой. И еще: пора бы мне перестать впадать в первородный грех идеализации мужчин.
– Как думаешь, что это за инвентарь? – спросила я у Домино.
«May!» – разве ты сама не видишь, лапуля? Ключи от рая, я бы так это назвал.
– Наверное, лучше избавиться от них. Или оставить там, где они лежали. Вряд ли связка пригодится нам в обозримом будущем.
«May!» – на твоем месте я бы не стал пороть горячку. Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
Не знаешь… найдешь… потеряешь… – мне пришлось потрясти связкой, чтобы заглушить эту мгновенно отпечатавшуюся в мозгах немудреную фольклорную истину. Что можно найти в альбоме с Матиссом?
Самого Матисса.
Взяв кота на руки, я снова углубилась в альбом. Я больше не искала инородных тел и вложений, которые сделали до меня. Просто внимательно рассмотрела каждую репродукцию – только и всего. Домино поощрял и направлял меня урчанием – и это больше всего напоминало детскую игру «Горячо-холодно». На странице с картинкой «Красные рыбки. 1911. Музей изобразительных искусств им. А.С. Пушкина» мой нежный абрикос заходил ходуном – с чего бы это?
Так: столик, на столике – аквариум, в аквариуме – рыбки, за аквариумом – листья и цветы. Назвать столик столиком, а аквариум – аквариумом можно лишь с известной долей условности, но рыбки сомнений не вызывают. Отравиться приготовленной из них ухой или заработать описторхоз – как два пальца об асфальт, ага, вот оно -
искомое.
На теле одной из красных рыб-убийц мелким, но вполне каллиграфическим почерком был начертан номер телефона. Только номер, без всякой поясняющей подписи. Вряд ли написавший преследовал цель скрыть его от посторонних глаз, скорее – он просто воспользовался первой подвернувшейся под руку бумажкой: Матисс так Матисс, подотремся и Матиссом. Я почувствовала прилив симпатии к неизвестному каллиграфу. Вот только номер ни о чем мне не говорил.
Он начинался с 530, что означало как минимум Гражданку и как максимум – проспект Просвещения вкупе с Северным проспектом и проспектом Науки. Не самые близкие к центру районы, к тому же на Науке проживала Милка, у которой я не бывала последние лет пять. После того как в ста метрах от Милкиного подъезда двое прыщавых наркоманов вырвали у меня сумку из рук. Ничего существенного в сумке не было, кроме кошелька с тремя сотнями рублей, но сам факт и сами наркоманские рожи… Они преследовали меня во снах целый месяц, потому и возникло оптимальное решение:
