А ТВ сокрушается о судьбе женщин в парандже!
Отчего-то вспоминается карикатура, опубликованная на обложке журнала «Крокодил» в конце перестройки. Две колхозные тётки в телогрейках и сапогах тащат громадные навильники сена, и одна другой говорит: смотрела я вчера, как рабыню Изауру сослали на плантацию, и уж так плакала, так плакала!..
Кстати, женщина в парандже среди толпы таких же совершенно незаметна, и её свобода в некоторых отношениях куда больше, чем это возможно ярким дамам Запада. И ещё интереснее, что, «защищая» женщин Востока от притеснений, наши российские СМИ без тени сомнения публикуют такие, например, аннотации телепередач:
«Продолжение следует» с Юлией Меньшовой. «Первая древнейшая». В России официально проституции не существует. Зато неофициально это явление можно заметить практически везде. Что же движет женщиной, которая избрала для себя самую древнейшую профессию?»
Мы не станем здесь обсуждать, до каких пределов надо «уронить» материальный и нравственный уровень жизни, чтобы женщины были вынуждены идти в проститутки. Мы лишь обратим ваше внимание на словосочетание «первая древнейшая профессия».
Представьте себе первобытное общество. Нет ещё профессий вождя и воина, нет профессиональных строителей и охотников, землепашцев и жрецов, поваров и парикмахеров, люди живут небольшими семьями и племенами; все собирают для пропитания корешки, ягоды, грибы, ловят рыбу или загоняют дичь. Никакого производства, никакого рынка, никаких денег. И вот – наконец-то! – ПЕРВАЯ ПРОФЕССИЯ: женщины начинают заниматься половыми сношениями. Добродушные, скромные, целомудренные мужчины вынуждены мириться с носительницами греха, но они-то вступают в такие сношения с профессионалками, чтобы продлить свой род, а эти искусительницы – о, ужас! – чтобы заработать!!!
Эту гнусность придумал какой-то журналюга ради красного словца. И теперь кочует из газеты в газету: «первая древнейшая»! А ведь перед нами – оскорбление сразу всех женщин, начиная от Евы.
Борьба с оппозицией в 1923 году
Бывший секретарь Сталина, сбежавший в 1928 году за границу, сообщает в своих «Воспоминаниях» о событиях осени-зимы 1923 года. В то время в партии началась критика бюрократизма, к которому скатывалось руководство ЦК. Следующие события хорошо показывают, сколь важно владение информационными каналами в такого рода ситуациях. Сталин умел пользоваться информацией!
«8 октября Троцкий присылает в Политбюро письмо будто бы по этим экономическим вопросам. На самом деле суть письма была в острой атаке против партийной бюрократии и в констатировании того, что не партия принимает какие-либо решения, а что во всём командуют бюрократы – партийные секретари. Одновременно это письмо начало широко в партии распространяться сторонниками Троцкого. Тройка (секретарей ЦК) предпочла не выступать самой, а предписала послушному ЦКК запретить распространение письма Троцкого, что ЦКК и проделала 15 октября. Но 15-го же октября в ЦК поступило так называемое «заявление 46» о внутрипартийном режиме. Это письмо шло от союза двух групп: старой группы децистов (демократического централизма), в которой наибольшую роль играли Осинский, В. Смирнов, Дробнис и Сапронов, и новой группы единомышленников Троцкого во главе с Пятаковым, Преображенским, Иосифом Коссиором и Белобородовым».
Собственно, в этих письмах и заявлениях ничего особенного не было, и отделавшись от них резолюцией ЦК, Политбюро ожидало успокоения. Но вместо этого в партийных организациях начали происходить какие-то бурные и непонятные процессы. В частности, во многих организациях столицы голосования происходили не в пользу ЦК, а против него. Тогда Политбюро в середине ноября решило открыть партийную дискуссию и, сосредоточив энергичную кампанию против Троцкого, разгромить его и оппозицию.
«Началась знаменитая «односторонняя дискуссия, – пишет Бажанов.– И в статьях прессы, и в выступлениях на ячейках ЦК мобилизовал все силы против Троцкого и его «троцкистской» оппозиции, обвиняя их во всех смертных грехах. То, что казалось во всём этом наиболее удивительным, это то, что Троцкий молчал, в дискуссии участия не принимал и на все обвинения никак не отвечал. На заседаниях Политбюро он читал французские романы, и когда кто-либо из членов Политбюро к нему обращался, делал вид, что он этим чрезвычайно удивлён.
Дело было в том, что оппозиция осени 1923 года (так называемая первая оппозиция) была совсем не троцкистская. Вообще надо относиться чрезвычайно скептически к политическим контурам оппозиций всех этих годов. Обычно дело шло о борьбе за власть. Противник обвинялся в каком-то уклоне (правом, левом, кулацком, недооценке чего-то, переоценке, забвении чего-то, отступлении от заветов Ильича и т. д.), а на самом деле всё это было выдумано и раздуто: победив противника, сейчас же без всякого стеснения принималась его политика (которая только что объявлялась преступной, меньшевистской, кулацкой и т. д.). Вообще говоря, Троцкий был, так сказать, «левее», чем ЦК, то есть был более последовательным коммунистом. Между тем ЦК приклеило его к оппозиции «правой»…
Троцкий быстро разгадал правую сущность оппозиции. Но тут его положение стало очень трудным. Если бы он был беспринципным оппортунистом, став во главе оппозиции и приняв её правый курс, он, как скоро выяснилось, имел все шансы на завоевание большинства в партии и на победу. Но это означало курс вправо, термидор, ликвидацию коммунизма. Троцкий был фанатичный и стопроцентный коммунист. На этот путь он стать не мог. Но и открыто заявить, что он против этой оппозиции, он не мог: он бы потерял свой вес в партии – и у атаковавших его последователей ЦК, и у оппозиции – и остался бы изолированным генералом без армии. Он предпочёл молчать и сохранять двусмысленность.
Трагедия была в том, что оппозиция, зародившаяся стихийно, не имевшая ни лидеров, ни программ, должна была принять Троцкого, которого ей навязывали как лидера. Это вскоре обеспечило её быстрое поражение».
Поскольку дискуссия и голосования на ячейках обещали поражение ЦК, Троцкий решил повернуть положение в свою пользу, а заодно дать оппозиции свои лозунги, перетянув её таким образом на свою сторону. 8 декабря он прислал в ЦК письмо, которое затем было опубликовано в «Правде» 11 декабря в форме статьи «Новый курс». В ней он обвинял партийную верхушку в бюрократическом перерождении.
В это время ГПУ, проводившее свой анализ положения, ставит Политбюро в известность о том, что в большей части партийных организаций большинство не на стороне ЦК. Борис Бажанов обнаруживает, что в огромной партийной ячейке самого ЦК большинство голосует против ЦК. Секретарь Московского комитета партии Зеленский сообщает паническую сводку – ЦК потерял большинство в столичной организации, наиболее важной в стране; по ней равняются провинциальные организации. На этом фоне собирается тройка секретарей ЦК – Сталин, Зиновьев и Каменев.
«На заседании тройки (утверждение повестки) я докладываю рапорт Зеленского. Для тройки это неожиданный удар.
Конечно, вопросу придаётся первостепенное значение. Зиновьев произносит длинную речь. Это – явная попытка нащупать и сформулировать общую линию политической стратегии по схемам Ленина. Но он хочет дать и своё – он хочет оправдать свою позицию политического лидера; он говорит о «философии эпохи», об общих стремлениях (которые он находит в общих желаниях равенства и т. д.). Потом берёт слово Каменев. Он обращает внимание на то, что политические процессы в стране могут быть выражены только через партию; обнаруживая немалый политический нюх, он подозревает, что оппозиция – правая; переходя на ленинско-марксистский жаргон, он говорит, что эта оппозиция отражает силу возрождающихся враждебных коммунизму классов – зажиточного крестьянина, частника и интеллигенции; надо вернуться к ленинской постановке вопроса о смычке рабочего класса и крестьянства.
Пока речи идут на этих высотах, Сталин молчит и сосёт свою трубку. Собственно говоря, его мнение Зиновьеву и Каменеву не интересно – они убеждены, что в вопросах политической стратегии мнение Сталина интереса вообще не представляет. Но Каменев человек очень вежливый и тактичный. Поэтому он говорит: «А вы, товарищ Сталин, что вы думаете по этому вопросу?» – «А, – говорит товарищ Сталин, – по какому именно вопросу?» (Действительно, вопросов было поднято много.) Каменев, стараясь снизойти до уровня Сталина, говорит: «А вот по вопросу, как завоевать большинство в партии». – «Знаете, товарищи, – говорит Сталин, – что я думаю по этому поводу: я считаю, что совершенно неважно, кто и как будет в партии голосовать; но вот что чрезвычайно важно, это – кто и как будет считать голоса». Даже Каменев, который уж должен знать Сталина, выразительно откашливается.
