— Я пытаюсь объяснить, что тебе не обязательно это делать, — продолжал он. — Уезжай. Возвращайся домой. Никто не узнает, что ты ночью выходил из дома. Я обещаю держаться подальше, пока ты не уедешь. Если я перестану показываться, ты сможешь доложить, что прямых свидетельств заражения не нашлось и ты счел неоправданным осквернение, возможно, невинной могилы.
— Но ты вернешься, — сказал я.
— Да, и они, разумеется, пошлют за кем-то еще, — сказал он. — Но это будешь не ты.
Это было искушение. Конечно искушение. Прежде всего он был мыслящим существом; не зная заранее и с закрытыми глазами я принял бы его за сильно простуженного человека. А если его дар пережил смерть? Он меня убьет. Самому себе я мог признаться: мысль погибнуть при исполнении обязанностей мне в голову не приходила. Я рассчитывал на час грязной работы при дневном свете: никакого риска.
Я не трус, но признаю ценность страха так же, как признаю ценность денег. И я ни в коем случае не храбрец.
Я увидел кое-что при свете луны и сказал, стараясь не повышать голос и не торопиться:
— Я мог бы вернуться в постель, а утром тебя выкопать.
— Мог бы, — согласился он.
— Ты думаешь, я так не сделаю?
— Нет, если мы договоримся.
— Возможно, ты прав, — сказал я. — Но крестьяне… Ты должен признать…
В этот момент Браг (который вышел в заднюю дверь, взобрался на крышу у него за спиной и пробирался по коньку, пока не подобрался достаточно близко, чтобы достать его шею прихваченным топором) размахнулся и ударил. Ни звука, но в последний момент мертвец чуть наклонил голову в сторону, и топор разрубил только воздух. Я слышал, как крякнул Брат, потрясенный и напуганный. Я видел, как мертвец, не отрывая от меня взгляда, закинул за спину левую руку и перехватил топор под самым лезвием, остановив замах. Брат ахнул, но топора не выпустил и тянул что было силы, как собака натягивает поводок. Все его усилия и на ноготь не сдвинули хватки мертвеца.
— Ну, — сказал мертвец, — давай проверим.
То, что я медлил, было непростительно, совершенно непрофессионально. Я знал, что должен что-то сделать, но в голове было совершенно пусто. Я не мог вспомнить ни одной процедуры. Тем более — слов. «Думай!» — вопил у меня в голове тоненький голосок, но думать я не мог. Я слышал, как поскуливает Брат, надрывая жилы в последнем отчаянном и тщетном усилии вырвать топор. Мертвец в упор смотрел на меня. Его губы дрогнули.
«Pro nobis peccatoribus» — неочевидный вариант. И даже не с той страницы учебника, но это была единственная процедура, которую мне удалось вспомнить.
К несчастью, именно она всегда удавалась мне с большим трудом. Надо протянуть руку, которая не рука, растопырить пальцы, которые не пальцы: до этого места я еще справляюсь, а вот дальше обычно застреваю.
(Думал я вот о чем: он завалил экзамен, а я сдал. Да, но, может быть, он провалился потому, что невнимательно прочитал вопросы или слишком много времени потратил на часть первую, так что на части вторую и третью времени не хватило. Может, он на самом деле очень даже силен. Просто ему не везет на экзаменах.)
Я бубнил: «Sol invicte, ora pro nobis peccatoribus in die periculi».
Конечно, существует школа, утверждающая, что слова заклинания не оказывают никакого действия, что они просто способствуют умственному сосредоточению. Я склонен согласиться. С чего бы древняя молитва на мертвом языке, обращенная к богу, в которого уже шестьсот лет никто не верит, оказывала бы какое-то действие. «Ora pro nobis peccatoribus, — торопливо бормотал я. — Peccatoribus in die регiculi».
Сработало. Конечно, дело было не в словах, но казалось, что подействовали как раз они. Я прошел, вошел. Я оказался в его голове.
Там ничего не было.
Поверьте мне, это правда. Совсем ничего. Словно вошел в дом, где кто-то умер и родные устроили уборку, вынесли всю мебель. Там было пусто, потому что я находился в голове мертвеца. Только этот мертвец с укором глядел на меня белыми глазами, не выпуская топора.
Отлично. Пусть будет пустота. Тем проще. Я поискал управление. Его, конечно, надо визуализировать. Я представил его как маховик задней бабки токарного станка. Потому что на втором году я в свободное время подрабатывал в литейке.
Я не умею работать на станке. Я по большей части занимался тем, что подметал стружку.
Вот маховик, управляющий его руками. Я протянул руку, которая не рука, сжал его и попытался повернуть. Заклинило. Я нажал сильнее. Нажал в полную силу, и проклятое колесо осталось у меня в руках.
Так не пойдет.
Я провел новую визуализацию. Представил поводья упряжки, тормоз у меня под сапогами, которые не сапоги. Я нажал тормоз и натянул поводья.
Я так и не собрался написать ту статью, так что это публикуется впервые. Дар не переживает смерти. Ничто не переживает смерти. Комната была пуста. А штурвал отломился только потому, что я неуклюж и косорук, из тех людей, кто спотыкается о кошку и ломает кончик пера слишком сильным нажимом.
Я услышал, как ахнул Брат, вырвав топор из мертвой руки. Мертвец не шевельнулся. Он все так же смотрел на меня в упор до того момента, когда топор перерубил ему шею и голова отвалилась, отскочила от колена и скатилась по крыше на короткую траву под стеной. Тело осталось неподвижным.
Я знаю почему. Нам понадобилось десять человек и импровизированный кран из еловых жердей длиной двенадцать футов и три дюйма, чтобы спустить его с крыши. Тело весило, должно быть, полтонны. Одна голова тянула фунтов на тридцать. Ее жердями перекатывали по земле. Крови не было, но из шеи сочилась молочно-белая жижа, и вы не представляете, как она воняла!
Мы сожгли тело. Пропитали его сосновой смолой, и оно легко занялось и сгорело дотла. Не осталось даже кусочков костей. Белая жидкость полыхала, как масло. Они скатили голову в яму с жидкой глиной. Она потонула, пуская пузыри.
— Я слышал, как оно с вами говорило, — обратился ко мне Брат. Слово «оно» меня почему-то задело. — Догадываюсь, что вы использовали какой-то вариант игры в загадки, чтобы задержать его до восхода.
— Что-то в этом роде, — сказал я.
Он кивнул.
— Мне не следовало бы вмешиваться. Простите, — сказал он. — Вы контролировали ситуацию, а я мог все испортить.
— Все хорошо, — сказал я.
Он улыбнулся, словно показывая, что ничего хорошего нет, но спасибо, что я его прощаю.
— Наверное, я запаниковал, — объяснил он и вдруг нахмурился. — Нет, не то. Я увидел шанс показать себя. Это было глупостью и эгоизмом. Вам придется написать в пребендарий.
— Не вижу причин, — мягко возразил я. — На мой взгляд, ваши действия допускают несколько толкований. Я предпочитаю видеть в них отвагу и предприимчивость. Могу, если хотите, упомянуть об этом в письме.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
