После гипнопедии следуют семинары по только что вдутому в мозги предмету. Цель — проверить закрепление и осознание материала. И потом, иногда возникают вопросы, базой знаний не раскрытые. Кроме «мастера», как принято величать руководителя занятия, обычно присутствую один я. Реже — еще несколько человек. Судя по болезненной — на фоне повсеместно загорелых рож — бледности, мои современники. Между собой практически не общаемся. Диалоги только по делу. Хотя в пылу полемики отчужденность как-то стирается, но семинар заканчивается, и мы, прохладно простившись, расходимся каждый в свою сторону. Ни имен, ни иных паспортных данных друг друга не ведаем. Обращение совершенно условное, как в зоне по кликухам. Впрочем, с обязательным присовокуплением «коллега». Коллега Гофмаршал, коллега Авгур, коллега Змиулан. Последний — это я. Никакого сокровенного смысла в свой псевдоним я не вкладывал. Ну разве что незначительную долю пижонства. Когда встал об этом вопрос, я назвал Ратмиру наобум первое, что всплыло в голове. Он последовательно отверг несколько моих предложений, ибо уже существовали резиденты с такими кличками. А вот Змиулана у них покуда не было. Так я стал змеиным царем из старославянских мифов. Вячеславом же Ивановичем, наипаче Славиком я остаюсь только для самых близких здесь — Ратмира и Нунки…
Глава одиннадцатая
Да, я связан по рукам и ногам необходимостью защищать императора. Хотя никто еще в моем присутствии не посягнул на его драгоценную жизнь. Если, разумеется, не принимать во внимание странную выходку Элмайенруда во время Воплощения.
И все же я придумал, как увеличить себе количество степеней свободы.
Была казнь. Присутствовали император и весь двор. Казнили разбойника, и казнили страшно. Приводилась в исполнение отвратительная процедура медленного раздавливания. Приговоренного распинали на земле между кольями и неторопливо, на протяжении примерно получаса, накатывали на него тяжкую каменную болванку, на манер асфальтового катка. Начиная с ног. Обреченный вопил до срыва голосовых связок первые десять минут. Молил о пощаде, изрыгал проклятия, сулил награбленные сокровища из всех потаенных мест. Когда каток доходил до таза, крик достигал апогея и обрывался. Дальше из глотки вместе с кровью выхлестывал один лишь хрип…
Полуголые зверовидные палачи уже отскребли от брусчатки останки первой жертвы. Из деревянной клетки на происходящее тупо взирал следующий по очереди душегуб. Типичный зигган — невысокий, светлый шатен, со скошенными книзу внешними уголками глаз. Что его отличало от членов свиты императора — так это нагота, грязь и неряшливая татуировка где ни попадя. От палачей же он был практически неотличим.
Я вмешался. Подавил тошноту и потребовал:
— Пусть Солнцеликий отдаст мне этих людей.
— Какую казнь придумал для них ниллган? — усмехаясь осведомился верховный жрец Дзеолл-Гуадз.
Я не удостоил его ответом. Придав своему взгляду твердости, нагло вперился в скучавшего императора. Ждал решения.
— Пусть будет так, — лениво махнул тот царственной дланью. — Сегодня мой слух утомлен производимым шумом. В подземелье их…
Палачи, низко приседая в знак покорности, суковатыми палками шуганули пятерых разбойников из клетки. Гортанными окриками, как скот, погнали к разверстой пасти лабиринта.
— Что ты задумал? — спросил Луолруйгюнр.
Император изнемогал от зевоты. Эту ночь он провел в играх с тремя наложницами сразу, что хотя бы на время отринуло от него мысли о вургре. Я же, как лицо особо приближенное, принужден был стоять в изголовье с факелом и мечом. Вящей пытки нельзя и выдумать. Я тоже хотел спать. Вдобавок, у меня ныло в паху — пожалуй, впервые со школьных времен возмужания… А теперь еще и позывало на рвоту.
— Пусть император последует за мной, — сказал я, морщась. Уловил суетливое колебание в стане жрецов, гадателей и юруйагов. — Один.
Разбойники сгрудились возле сырой каменной стены подземелья, куда их согнали палачи. Молча стояли плечом к плечу, не отойдя еще от предсмертного ужаса. Я ткнул факелом в бородатую рожу ближнего. Тот встрепенулся, часто заморгал. Потом вдруг растопырил клешнястые пятерни и, словно во сне, пошел на нас. Император попятился. Стиснув зубы, я свалил злодея себе под ноги коротким ударом под дых. Пнул по разрисованным ребрам. Перешагнул через него и, не разворачиваясь, вмазал другому, третьему… Они очнулись. Готовы были воспринимать обращенную к ним речь.
— Вы, шакальи ублюдки, паучья кровь, — сказал я противным голосом. — Еще немного, и каждый из вас обратился бы в размазню из говна и крови.
— Это так, — пробухтел первый, выжидательно сверля меня серыми глазками-огоньками.
— Но вы живы. И проживете ровно столько, сколько достанет милости к вам у Солнцеликого.
— Разве у Солнцеликого еще есть милость к таким, как мы?
— Да, есть, — подтвердил я, покосившись на Луолруйгюнра. Тот вскинул острый подбородок, однако смолчал. — Но вы должны заплатить за нее.
— Какую цену? У нас ничего не осталось. Если только жизнь… Но кто нам вернет эту безделицу? Мы — почти что мертвецы.
— Верно. Вы и останетесь мертвецами. Потому что души ваши отныне принадлежат императору. И любой из вас должен не задумываясь подставить свое тело под меч или стрелу, что нацелены в Солнцеликого.
— Пусть будет так, — захрипели они. — Чего уж… Лучше смерть от меча, чем под давилкой…
— Вы будете хранить императора днем и ночью, — продолжал я. — И загрызете всякого, кто приблизится к нему без моего ведома.
Головорезы размякли. Повалились наземь. Обливаясь горючими слезами, поклялись лапами Мбиргга, что клыками и когтями оборонят Солнцеликого, положат за него свою жизнь, ибо все едино она досталась им по случаю, истрачена попусту и ни хрена не стоит, но терять эту дрянь все ж таки жаль, и лучше с ней, чем без нее… Луолруйгюйр взирал на пресмыкающихся у ног его архаровцев с подобающей гадливостью. Он не видел в моем поступке ни малейшего толка.
И напрасно. У него появилась альтернативная охрана — эмбонглы, «живые мертвецы». Эти негодяи, воспылавшие воистину животной преданностью к императору, стерегли его как зеницу ока. Не прошло и трех дней, как на глазах оцепеневшей челяди они буквально растоптали наемного убийцу, пусть неумелого, но все же сумевшего обвести вокруг пальца юруйагов. Если только те сами не подослали его, чтобы испытать новый защитный контур на прочность… Я даже не успел вынуть меч из-за пояса. Честно говоря, и не торопился. Луолруйгюнр не произнес ни слова. Но я понял, что теперь-то он оценил мою дальновидность.
Я обрел наконец возможность отлучаться из дворца. Мне дозарезу нужно было в город. Хотя бы потому, что я до сей поры не удосужился воочию поглядеть на него — подлинный, живой город двадцать пятого века до нашей эры.
А еще меня занимал вургр.
Он содержал стольный град Лунлурдзамвил в страхе. Прошедшей ночью он задрал пожилого гончара. Соседи выкопали неглубокую могилу под самым порогом мастерской и без особенных проявлений печали зарыли там тело. С безродными покойниками тут не церемонились. Вдобавок возникла надежда, что дух гончара сладит с вургром и отпугнет его хотя бы от рыночных кварталов. На тот случай, если мертвец проявит себя настоящим мужчиной и вызовет своего убийцу на бой, в могилу бросили самый большой нож, какой сыскался в мастерской. Прочее добро беззастенчиво разграбили. Никто не протестовал. Правда, у гончара оставалась дочь, но удел зигганской женщины — быть бессловесной машиной для продолжения рода.
Девушка была прелестна. Светлые волосы крупными прядями струились по обнаженным покатым плечам. Смуглые тонкие руки спокойно лежали на коленях, обтянутых подолом сложного одеяния из грубой ткани со множеством застежек и ремешков. Она безучастно сидела в углу мастерской, по которой гиенами рыскали соседи, и ждала, когда кто-нибудь польстится на нее. Но таких не было: у зигган своеобразные понятия о полезности вещей. Никому не хотелось громоздить себе на шею лишний хомут.
Я, неузнанный под серым жреческим балахоном, вошел в мастерскую. Огибая груды черепков и распихивая мазуриков, судачивших о том, на кого падет выбор вургра этой ночью, приблизился к девушке. Она подняла глаза — в них с неистовой силой полыхал свет надежды.
Я откинул капюшон…
Надежда сменилась ужасом. Будто бы здесь, посреди мастерской разверзлась земля и восстал древний призрак. «Ниллган!.. Ниллган!..» — шебуршало за спиной. Дробно застучали по полу босые пятки, захлопала циновка в дверном проеме.
Девушка отшатнулась, пытаясь вжаться в стену, слиться с ней, сгинуть прочь. Сияние глаз угасло под опустившимися веками. Ладони судорожно вскинулись к лицу — и обреченно вернулись на колени.
