Раньше ходила мама, когда у нее был график посвободнее. Это было еще в прошлой жизни до того, как папа сел в тюрьму. Пашка разок пришел ради приличия, сказал, что танцую я красиво, но больше он не придет, ему скучно смотреть на такое. Дед тоже раньше посещал мои выступления, а потом, когда его здоровье совсем стало подводить, я сказала, чтобы не приезжал. Так я и осталась одна в зале, полном людей.
Но сегодня нашу труппу пришла поддержать Геля, и это немного придает мне сил. Я представляю себе, словно она пришла сюда ради меня, и мне становится немного легче.
— Готовность три секунды, — объявляет Алина, и я встряхиваю плечами.
— Все получится, — произносит свою мантру Валера, как и перед каждым выступлением, и от этих слов становится еще легче.
По телу разливается приятный жар, захлестывающий с ног до головы, какой бывает каждый раз, когда нужно выходить на большую сцену. Иллюзия того, что в зале все же находится Матвей, тоже позволяет собраться быстрее. А потом я снова немею внутри, потому что начинается выступление. Я выплескиваю на сцене все эмоции, которые пожирают мои внутренности. Там я плачу, кричу, истерю, рыдаю, смеюсь до истерики, умираю и снова воскресаю. На сцене я — воплощение своих настоящих эмоций.
Едва скрываюсь за кулисами, упираюсь ладонями в колени, сгибаюсь пополам и дышу. Все. Сегодня я сделала все, что от меня зависело. Дальше только набраться терпения и дождаться результатов.
— Все молодцы, — сухо хвалит Алина, когда мы начинаем двигаться гуськом в сторону гримерки. Она никогда не пищит от восторга и никогда не говорит кому-то, что у того талант. Алина Вениаминовна настаивает, что талант — это девяносто процентов работы и только десять — одаренности.
Перед тем, как освободить для следующей команды место за кулисами, снова бросаю взгляд в зал в поисках темной фигуры, но там никого нет. Я представляю себе, что это все же был Матвей. Пришел посмотреть только мое выступление, после чего ушел. Зачем ушел? Мог бы подойти ко мне поговорить. Настроение сразу же падает на несколько градусов.
Мы вваливаемся в гримерку и начинаем поздравлять друг друга. Кто-то еще на кураже скачет и пищит, но большинство выглядят как выжатые лимоны, потому что всю свою энергию отдали зрителям. Внезапно визг становится громче, и я поворачиваю голову в сторону входа. Там в дверном проеме стоит Геля, опираясь на трость. Все начинают наперебой обнимать ее и задавать вопросы, а она шарит взглядом по помещению, улыбаясь и рассказывая о себе.
Встаю, и Геля, увидев меня, кивает. Пробравшись сквозь толпу, прижимаю к себе подругу и целую в щеку. Она немного болтает с нами, а потом прощается и выходит. Накинув толстовку, бегу на выход. Хочу еще раз обнять подругу. Прямо сейчас я нуждаюсь в ком-то родном, кто поймет меня без слов.
Выхожу на крыльцо. Там стоит Геля, и я встаю рядом с ней. Подруга смотрит на меня, немного прищурившись.
— Ты какая-то невеселая сегодня, — говорит она, и внутри меня дергается что-то такое чувствительное. — Улыбку на сцене тянула так, словно тебе приходилось сильно преодолевать себя. Что-то случилось?
— Ой, Гельчонок, — вздыхаю я, чувствуя горький ком в горле, и обнимаю ее, начиная рыдать. Оно само как-то выходит, я этот процесс не контролирую.
— Что случилось? — спрашивает она, поглаживая меня по плечу.
— Я в такое ввязалась, — всхлипываю.
— У тебя проблемы?
— Я сама себе проблема.
— Поделись, легче станет.
Я могла бы. Рассказать и разделить этот груз на двоих. Но мне легче думается одной. Какой бы деликатной ни была Геля, она, конечно, встанет на мою сторону и будет говорить, что Матвей такой-сякой. А я… малодушно хочу обелить его в глазах окружающих на случай, если наши отношения продолжатся. Дура, ага, помню.
— Пока не расскажу. Мне надо принять важное решение.
— Так озвучь, легче будет принять его.
— Нет, — качаю головой, отстраняясь. — Мне как раз проще, когда я кручу это у себя в голове. Я, знаешь, сожалею, что мы вообще с тобой с Громовыми связались.
— Почему?
— Потому что они не созданы для отношений. Ладно, — вздыхаю, вытирая слезы со щек, а потом начинаю махать на них, вспомнив про макияж. — Черт, тебя увидела и забыла, что у меня глаза накрашены. Пойду. Надо возвращаться, скоро объявят результаты. Ты не дождешься?
— Нет. Спина болит, надо ехать отдыхать. Но ты сбрось мне результаты, ладно?
— Конечно. В универе когда появишься?
— В понедельник. Буду договариваться о пересдаче зачетов.
— Хочешь, я за тобой заеду?
— Не утруждайся, меня водитель привезет.
— Ладно, — отзываюсь и слегка улыбаюсь. — Я очень скучала по тебе.
Снова обнимаю подругу, касаюсь ее щеки губами и, не дождавшись от нее ответа, возвращаюсь в театр. Рядом с Гелей я как будто снимаю броню, а она мне сейчас просто чертовски необходима, ведь в любую секунду передо мной может появиться Матвей, и мы вступим в словесную битву. Наверное. Кажется, этими словами я просто утешаю себя, даря себе пустую надежду.
Глава 37
Матвей
Кручу в руках королеву из стеклянного набора, периодически поднося ее к глазу и через нее глядя на свет. Он преломляется, создавая красивые радужные разводы. Я уже который день таскаю с собой эту фигуру. Достаю, чтобы посмотреть и напомнить себе, что моя королева хрупкая, а я чуть не разбил ее. Пытаюсь собраться и придумать, как буду возвращать свою танцовщицу, но пока не получается.
Я не умею играть в эти игры. В смысле в отношения. Моя версия заботы — это прямое покровительство. Покупаю то, в чем она нуждается. Вожу на свидания куда хочет. Слышу что говорит и исполняю. Ну не умею я, блядь, читать ее мысли и понимать чувства! Я и свои-то с трудом различаю, что уж говорить о чужих?!
Ставлю пешку на стол и сверлю ее взглядом.
В голове всплывает воспоминание из вчерашнего вечера. Агата вчера танцевала. Было красиво. Она такая воздушная и изящная. Я даже не знаю, с кем или с чем ее можно было бы сравнить. Она просто парила по сцене и даже улыбалась.
Не трогает тебя наша ссора, девочка?
М-да, кажется, я где-то просчитался. Может, и не любит она меня. Так, просто образ зашел, вот и тусовалась со мной. Секс, опять же. Да и денег у ее семьи немного, а со мной она по ресторанам да клубам ходит, ест и пьет все, что хочет, без ограничений.
— Мот, занят? — папа заходит
