спит? — спросил я; но мы отказались останавливаться на этой мысли.
Поравнявшись с первым островом, мы начали кричать, но ответа не было; пошли мы ко второму и там попытались, и получился тот же результат.
— О! Теперь я вспомнил, — сказал Джордж, — это был третий остров.
И мы с надеждой побежали к третьему и стали звать. Никакого ответа.
Дело принимало серьезный оборот. Было уже больше полуночи. Гостиницы в Шиплейке и Хенли битком набиты в эту неделю; не могли же мы обходить жителей и поднимать их посреди ночи, спрашивая, не сдают ли они комнаты! Джордж предложил вернуться в Хенли и напасть на полисмена, чтобы заручиться таким образом ночлегом в полицейском доме. Но тут возникло сомнение: «Что, если он только воздаст нам тумаком за тумак и откажется нас арестовать?»
Невозможно также провести всю ночь в сражениях с полисменами. Вдобавок нам вовсе не хотелось пересолить и засесть на шесть месяцев в тюрьму.
Мы отчаянно окликали то, что казалось нам в темноте четвертым островом, но все с одинаковым успехом. Дождь теперь лил как из ведра, и, очевидно, зарядил надолго. Мы промокли до костей, иззябли и приуныли. У нас появилось сомнение, точно ли имеется всего четыре острова, а не больше, и точно ли мы находимся вблизи от них, и вообще не дальше ли мы от того места, где нам подобает быть, или же в другом конце реки? Все казалось таким незнакомым в темноте. Мы начинали понимать страдания малюток в лесу.
Как раз, когда мы потеряли всякую надежду… да, я знаю, что это тот самый момент, в который случаются события в сказках и романах; но я в том не виноват. Начиная писать эту книгу, я решил быть строго правдивым во всех подробностях, и буду им, хотя бы даже приходилось для этого пользоваться избитыми фразами.
Это на самом деле случилось тогда, когда мы потеряли всякую надежду. Итак, когда мы потеряли всякую надежду, я вдруг заметил в некотором отдалении от нас, вниз по реке, странный и таинственный свет, мерцавший среди деревьев на противоположном берегу. С минуту мне вспоминались привидения: такое это было туманное, загадочное мерцанье. Но тут же меня осенила мысль, что это наша лодка, и я огласил реку таким воплем, от которого сама ночь, вероятно, подпрыгнула в постели.
Мы прислушались, затаив дыхание, и наконец — о божественная музыка темноты! — послышался ответный лай Монморанси. Снова мы закричали достаточно громко, чтобы разбудить семерых спящих — никогда не мог понять, почему требуется больше шума, чтобы разбудить семерых спящих, чем одного, — и после того, что нам показалось часом, но было, вероятно, пятью минутами, мы увидали освещенную лодку, медленно подползавшую к нам в потемках, и услыхали заспанный голос Гарриса, спрашивающего, где мы.
В Гаррисе замечалась какая-то необъяснимая странность. Это была не только обыкновенная усталость. Он уткнул лодку в такое место берега, откуда нам было совершенно невозможно забраться в нее, и тотчас заснул. Потребовалось невероятное количество крика и брани, чтобы снова разбудить его и добиться от него толку; но, в конце концов, нам это удалось, и мы очутились в лодке. Входя в нее, мы заметили, что у Гарриса печальное выражение лица, дающее представление о человеке, который прошел через тяжкое испытание. Мы спросили, не случилось ли что-нибудь, и он отвечал:
— Лебеди!
Оказывается, что мы остановились поблизости от лебединого гнезда, и вскоре после того, как мы с Джорджем ушли, лебедиха вернулась домой и подняла целый скандал. Гаррис отогнал ее; она ушла и привела с собой своего старика. Гаррис говорит, что у него с ними произошло подлинное сражение, но храбрость и искусство наконец восторжествовали, и он победил их.
Полчаса спустя они возвратились с восемнадцатью другими лебедями! Произошло, вероятно, ужасающее побоище, насколько мы могли заключить из рассказа Гарриса. Лебеди пытались вытащить его и Монморанси из лодки и утопить их; он же геройски защищался в течение четырех часов и убил великое множество лебедей, и все они уплыли прочь, чтобы умереть.
— Сколько, ты сказал, было лебедей? — спросил Джордж.
— Тридцать два, — сонно отозвался Гаррис.
— Ты только что говорил восемнадцать, — заметил Джордж.
— И не думал, — проворчал Гаррис, — я сказал двенадцать. Что я, считать не умею?
Истинные обстоятельства, касающиеся этих лебедей, так и остались нам неизвестными. Мы стали расспрашивать о них Гарриса поутру, но он сказал: «Какие лебеди?» и, как видно, решил, что мне и Джорджу пригрезилось.
О, какое блаженство вновь очутиться в лодке после всех наших испытаний и страхов! Мы с Джорджем плотно поужинали и охотно запили бы ужин грогом, когда бы только нашли виски, но нам это не удалось. Попробовали мы допросить Гарриса о том, что он сделал с ним; но Гаррис, очевидно, никак не мог понять, ни что мы подразумеваем под словом «виски», ни вообще, о чем мы говорим. Монморанси, по-видимому, смекал кое-что, но ничего не сказал.
Я хорошо спал в эту ночь, и спал бы еще лучше, когда бы не Гаррис. Мне смутно припоминается, что я просыпался, по крайней мере, раз двенадцать и каждый раз видел Гарриса бродящим по лодке с фонарем и разыскивающим свои пожитки. Как видно, он мыкался с ними всю ночь.
Два раза он поднимал Джорджа и меня, чтобы посмотреть, не лежим ли мы на его брюках. Джордж совсем взбесился во второй раз.
— На кой черт тебе брюки посреди ночи? — спросил он с негодованием. — Почему ты не можешь лечь и уснуть?
Когда я проснулся в следующий раз, он был очень озабочен тем, что не может найти носков; а в последнем моем туманном воспоминании я почувствовал, как меня перекатывают на бок, а голос Гарриса бормочет что-то, удивляясь, куда это мог провалиться его зонтик.
XV
Домашние обязанности. — Любовь к труду. — Бывалый любитель реки, как он работает руками и как работает языком. — Скептицизм молодого поколения. — Первые судоходные впечатления. — На плоту. — Парадный дебют Джорджа. — Опытный лодочник, его метода. — Так тихо, так покойно. — Новичок. — С шестом на плоскодонке. — Печальный случай. — Радости дружбы. — На парусах, первый мой опыт. — Возможная причина, почему мы не утонули
На следующий день мы проснулись поздно и по усердному настоянию Гарриса вкусили простой пищи без изысков. Затем вымыли посуду и все привели в порядок (беспрестанный труд, начинавший внушать мне довольно ясное понятие о нередко интриговавшем меня вопросе, — именно, как ухитряется женщина скоротать время, имея на руках всего только хозяйство одного дома); а около десяти
