Он пошуршал бумажками на столе. Обход домов, как он и ожидал, не дал никаких результатов. Мало кого тянуло болтаться по округе в тот непогожий февральский вечер. Завсегдатаи «Старой буренки» быстро поразошлись и поразъехались по домам. Даже «тюлевые бригады», эти бесценные для полиции наблюдатели живых картин в чужих окнах, в тот вечер, похоже, задернули шторы и отправились спать. Может, сегодня, после утреннего инструктажа, что-нибудь накопают.
Вечер второго дня расследования. Начало еще близко. Время, когда сцена преступления, так сказать, почва, на которой оно выросло, если ее беречь и правильно возделывать, наиболее плодородна, еще готова поделиться своими секретами. К несчастью, это обычно и время, когда информация, необходимая для осмысления вскрывшихся секретов, попросту недоступна.
Барнаби подошел к одному из трех телевизоров, спрятанных за фанерной перегородкой, перемотал видео с места преступления и нажал на «play». Трой вошел с кофе как раз в тот момент, когда на них медленно наплывал размозженный череп Джеральда Хедли.
— Не смог вовремя остановиться, да?
— Да уж, не смог, — признал старший инспектор, взяв чашку и с удовольствием делая глоток. Давно прошли те дни, когда подобное зрелище лишало его аппетита. — И должен сказать, мне от этого жутковато.
— То есть, сэр?
— Если человека избивают до такого состояния, это свидетельствует либо о голом расчете, либо о слепом бешенстве.
— Я за второй вариант.
— Почему?
— Э-э… не знаю.
Трой догадывался, что такого рода ответ не удовлетворит начальство, и был прав. Честно сказать, что он это печенкой чует? Не выход. Не то чтобы шеф сам никогда ничего не чуял печенкой. Правда, в его случае это называлось интуицией, проницательностью, и относиться к этому следовало с почтением. Когда же интуиция срабатывала у Троя, его упрекали в легковесности и советовали хорошенько подумать, прежде чем говорить. И вот он подумал, крепко подумал и наконец изрек:
— Единственной причиной для хладнокровного, расчетливого избиения могло быть стремление скрыть личность убитого. Но мы знаем, что это не тот случай.
— Если pro tem[38] допустить, что мы подозреваем Дженнингса, то он не выглядел рассерженным, когда Сент-Джон видел его через окно кухни.
— Ссора иногда разгорается в считанные секунды. Сегодня утром испытал на себе. — Трой поморщился, вспоминая. — Когда я был уже на пороге, она начала…
— Не будем отклоняться от темы. У меня такое ощущение, — поделился Барнаби, — будто Хедли боялся не физической расправы, а скорее всплеска эмоций. Страшился, что в нем всколыхнут болезненные воспоминания.
Трою очень хотелось спросить, на чем основано «ощущение» шефа и не лучше ли было бы руководствоваться обычной логикой. Интересно, настанет ли день, когда он сумеет собраться с духом и озвучит эти свои мысли? Да, Гевин, мечты, мечты… Вслух он сказал:
— Допустим, так и случилось, шеф. Дженнингс дразнит Хедли, напоминая ему какие-то факты из прошлого, провоцирует его. Хедли приходит в ярость, хватает подсвечник и бросается на Дженнингса. И тогда Дженнингс перехватывает инициативу и в порядке самозащиты использует оружие противника против него.
— Что делает убийство непреднамеренным.
— Верно.
— А как тогда пристегнуть к этому явно заранее спланированную схему побега Дженнингса? И где, собственно, он дразнил и провоцировал Хедли?
— Да где угодно.
— Хедли был убит наверху, у себя в спальне.
— Если они ссорились и один вдруг бросился наверх, другой мог просто последовать за ним. Ссоры иногда перетекают из комнаты в комнату. Или, скажем, Хедли побежал наверх, чтобы взять ключ и запереть дверь за ушедшим Дженнингсом, а тот затаился в ванной?
— Не получается. Хедли был раздет.
— Ладно. А что, если это самое прошлое имело голубоватый оттенок, — Трой сделал оскорбительно жеманный жест, — и они собирались в последний раз потрахаться в память о прежних днях?
— И на чем же основано это ваше предположение? — спросил Барнаби.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Трой тут же возмущенно выпятил подбородок и угрюмо уставился на носки своих начищенных до блеска ботинок.
— Я вовсе не собирался уличать вас в чем-то плохом, сержант.
— Конечно, сэр, — буркнул сержант. Да, как же, не собирался!
— Но не следует делать слишком поспешных выводов. И слишком легко принимать на веру некоторые теории. Особенно ту, которая так мила вам.
Трой не ответил, но еще крепче поджал губы.
— Вам надо научиться спорить с самим собой. Если окажетесь правы, это только укрепит вашу позицию, если нет — не будете потом выглядеть глупо.
— Да. — Трой поднял голову, его лицо прояснилось. — Так-то оно так, но что касается Дженнингса… Вы не можете не признать, что тут все очевидно.
— Возможно, — кивнул старший инспектор, — но я привык не доверять тому, что мне подают на блюдечке. Итак, ваши выводы, сержант?
— Вопрос остается открытым. — Трой очень старался выглядеть вежливым и почтительным, но, скорее, имел вид человека, страстно желающего покурить.
— Оперативники вернулись?
— Пижон и его напарник едут.
— «Пижона» зовут инспектор Мередит, сержант.
— Постараюсь запомнить, сэр, — ухмыльнулся Трой.
— Через полчаса — разбор полетов.
Рекс сидел перед своим бюро и смотрел на пустые полки, где обычно хранился его неприкосновенный запас. Чипсы, печенье (сладкое и соленое), шоколад, карамельки, маринованный лук — он все это съел. Ну, Монкальм помог, конечно.
Остались три упаковки шоколадного драже в цветной сахарной глазури. Рекс поддел белый диск пластиковой крышки желтым ороговевшим ногтем. Пес разинул пасть, пуская слюни. Рекс забросил в пасть горсть конфет. Челюсти сомкнулись. За одним-единственным перетирающим еду движением последовало шумное сглатывание, и пасть снова раскрылась. Потрясающе. Это все равно как на фабрике загружать бункер машины. Он закрывается, перемалывает загруженное, выгружает дальше, снова открывается. Закрывается, перемалывает, выгружает, открывается. Открывается…
Легкий воздушный венчик волос поник. Рекс взял было вторую упаковку, но отвлекся, долго и рассеянно смотрел на задернутые шторы. Он решительно не знал, чем заняться. У него не было сил на завоевание Византии. И на чтение карты. Притворяться, будто пишешь заявки на солонину и галеты в своем линялом блокноте каптенармуса, тоже было невмоготу. И чистить медали не хотелось. Даже «Словарь оружия и военных терминов» впервые не вызвал никакого интереса. Рекса терзало убийственное раскаяние.
«О, если бы, — мысленно сокрушался он, — я постучал тогда в дверь и продолжал бы стучать, пока не открыли бы. Или, обогнув дом, зашел бы внутрь через кухню. Все что угодно было бы лучше, чем сбежать, как трусливый заяц. Десятилетние мальчишки-барабанщики на поле боя вели себя храбрее, чем я». Рекс со стыдом вспоминал, как постеснялся постучать в дверь, проявить настойчивость. И вот из-за этой дурацкой конфузливости погиб человек.
О, если бы вернувшись к себе, в «Бородино», он с кем-то поговорил… С кем угодно. Джеральд понял бы, что только забота о нем побудила Рекса нарушить обещание. Или он мог позвонить Джеральду из автомата. И почему, ну почему, возвратясь домой, он не взял с собой Монкальма? Тот по команде стал бы лаять, рычать, прыгать на дверь, пока кто-то не вышел бы. Уж пес не сбежал бы, встретив препятствие на своем пути.
Но самый трудный вопрос, самая острая заноза в сердце: почему он дал себя обмануть, почему так быстро поверил улыбающемуся, приветливому Максу? Тот пил, болтал с членами кружка и, казалось, был дружелюбно настроен к Джеральду.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Казалось… Это только казалось… Теперь, оглядываясь назад, Рекс понимал: Макс мог почувствовать, что за ним наблюдают, и просто прикидывался добреньким. Возможно, к тому времени, когда Рекс вернулся, Джеральд был уже совершенно беспомощен, раненый или связанный, с кляпом во рту. Лежал, невидимый Рексу, и молил Бога о том, чтобы кто-нибудь пришел и спас его от coup de grâce[39].
