Впервые на мишкиной памяти, дети устроили в доме шум: восторженный галдеж, визг, попытки снова вложить матрешек одна в другую… А Нинея снова удивила:
— Сам придумал?
— Нет, в книге вычитал.
— А смысл понял?
— Понял! Вот: одна матрешка, по сравнению с другой, кажется большой, но и сама в еще большую помещается, а для той можно еще большую матрешку сделать, в которую и она поместится. В обе стороны: всегда можно найти что-то больше большего и меньше меньшего, и так — до бесконечности.
— Это ты не сам понял, это — книжная премудрость, философией называется.
— Ну да, а что еще-то?
— Вот смотри. — Нинея поставила на стол сложенных вместе матрешек. — Встретил ты на дороге незнакомого человека, что о нем можно с первого взгляда сказать? Мужчина или женщина, молодой или старый, конный или пеший. Потом ты начинаешь к нему присматриваться. — Нинея разъяла первую матрешку вытащила из нее вторую. — Глядишь на одежду, на повадки, на то, что у него с собой есть. Узнаешь: бедный он или богатый, давно ли в пути, чем занимается. Потом — Нинея извлекла третью матрешку. — Он заговорил. Ты узнаешь: какого он племени, как его зовут, что-то о характере по речи узнать можно. Потом вы поехали вместе, остановились на ночлег. — На свет появилась четвертая матрешка. — Ты узнаешь: аккуратен ли он, осторожен ли, хороший ли попутчик, опытный ли путешественник, какие у него привычки и еще всякое. Потом вы подружились или поселились по соседству. — Пятая матрешка — Ты узнаешь: какая у него семья, какие друзья и недруги, как хозяйство ведет, что любит, что не любит и прочее. Но только прожив рядом много лет, — шестая матрешка — ты узнаешь его подлинную сущность, и только она по-настоящему неизменна! — Нинея повалила "Ваньку Встаньку", тот упрямо поднялся. — Одежду можно сменить, можно разбогатеть или обеднеть, лишиться семьи и завести новую, но сущность твоя, характер, то, что управляет всеми твоими поступками, остается неизменной.
Ты можешь сказать, что человек от обстоятельств меняется: разбогатев, делается надменным, в бедствиях озлобляется, в благополучии становится беспечным… Все так, но это разные стороны одного характера. А самая суть — неизменна: умный не поглупеет, трус не станет храбрецом, честный не обманет, преданный не предаст, какие бы превратности в жизни не случились. Ты вот, пожил у меня немного, сегодня второй раз приехал, и уже что-то про меня понял. Не спеши, это — пока только первая матрешка.
— А говорят: первое впечатление самое сильное и самое верное.
— Самое сильное — да. Но, часто бывает, и самое обманчивое. Потому и первая матрешка — самая большая, а что у нее внутри, не узнаешь, пока не откроешь.
— А я, баба Нинея, и тебе подарок привез.
Мишка поставил на стол сверкающие свежим лаком резные подсвечники, вставил в них витые свечи, поджег лучинкой. Детишки притихли, уставившись на невиданное зрелище. На простом столе, посреди опрятной, но ничем не украшенной горницы, резные лакированные вещицы и, словно светящиеся изнутри витые свечи, смотрелись предметами, пришедшими из другого мира. Нинея вдруг как-то то ли вздохнула, то ли всхлипнула, Мишке показалось, что глаза у нее увлажнились.
— О чем пригорюнилась, боярыня Гредислава?
Нинея, казалось, даже не удивилась, только усмехнулась невесело:
— Что, Мишаня, думаешь — вторую матрешку достал? Может и достал… Только много их еще, очень много, Мишаня. Доставать тебе, не передоставать… Рассказывай!
Мишка, все-таки, попался, как ни старался он весь вечер не оказаться с Нинеей "глаза в глаза", старуха его все же подловила, и как раз в тот момент, когда он думал, что сам подловил ее! Как и в прошлый раз, слова полились потоком. Мишка рассказал и о разговорах с отцом Михаилом, и о своем визите к Настене, и о собственных размышлениях о том, кто к чему и зачем его готовит. Каким-то чудом удалось проскочить мимо темы Православного рыцарского ордена, скорее всего Нинее просто не пришло в голову этим поинтересоваться, а о "сбое и перезагрузке" Красавы Мишка не смог бы рассказать, если бы даже и захотел — не было в языке двенадцатого века нужных слов и понятий.
— Опять твой поп все напутал! Святая троица, святая троица — все под свою веру подстроить норовит! Не так все на самом деле!
— А как?
— Хочешь знать? А как же скорбь от приумножения знаний?
— Дураком быть — тоже не весело.
— Земного не познавши, небесное постичь хочешь? Слыхал такую пословицу?
— Земное небесным управляется, если не знаешь причин — не поймешь и смысла.
— Интересно с тобой, отрок, давно у меня такого собеседника не случалось. Ну, слушай, если желание есть. Сварог, действительно, — Вседержитель, Отец Творения, создавший первоначальное бытие. Это — верно, а вот насчет Даждьбога, поп твой соврал… Ну, может, не соврал — ошибся. Он, хоть и умен, и наукам обучен, а пошел по стопам людей простых, умствованиями себя не обременяющих: раз — солнечный бог, то, значит, он сам и есть солнце. А на самом деле… ты такие имена слыхал: Хорс, Ярило?
— Слыхал.
— И что они значат?
— Солнце.
— Что, три разных имени?
— У разных народов солнечный бог по-разному назывался: у египтян — Ра, у древних греков Гелиос…
— Так то — у разных, а мы-то — один народ. Так вот: Даждьбог, Хорс и Ярило — не три названия одного, а три сына Свароговых, которые солнце по небу водят, но каждый в свое время. Хорс — от зимнего солнцеворота до весеннего равноденствия, Ярила — от весеннего равноденствия до летнего солнцеворота, а Даждьбог — от летнего солнцеворота до осеннего равноденствия. Вот так-то!
— А осенью?
— А осенью природа умирает, день на убыль идет. Солнце в осень водят опять три брата: Перун, Троян и Яровит. Ну, и где здесь святая троица?
— Но, все равно, похоже!
— Похоже. Как первых людей звали?
— Адам и Ева.
— А по-нашему: Одинец и Дева. Почти одно и тоже. В одном твой поп прав — есть, где-то в глубине времен общие корни, есть, но слишком много времени прошло, слишком далеко мы разошлись. И — Нинея тяжело вздохнула. — Продолжаем расходиться. Сам видел, как Настена от Велесовой мудрости шарахается, страшней она ей кажется, чем христианство, хотя от нас она зла не видела, а христиане ее семью убили.
Вот поп тебе говорил, что германцы нас давят, а почему? Да потому, что лютичи и бодричи между собой резались яростнее, чем с германцами. Если изредка мирились, так от германцев только брызги летели, а потом — опять за свое… Рюрик-то, ведь, бодричем был, ушел от междоусобиц. Сюда пришел, чтобы единый народ в единую державу собрать, а потомки его — Рюриковичи — опять землю делят, да между собой режутся.
— Да что же, на нас проклятие какое-то лежит, что ли?
— Глупости! Нет никакого проклятия! Воля нужна и сила в одном кулаке! Карать тех, кто разлад вносит, без жалости!
"Ни хрена себе! А бабка-то — государственница! Дай ей силу, она такого шороху наведет, такую великую державу построит от моря до моря… Императрица! Екатерина Великая, не меньше! Только вот, бодливой корове, как говорится, Бог рогов не дал. А может, есть рога, или выращиваются?".
Нинея, похоже, сама смутилась собственной откровенности.
— Не ожидал?
— Да, нет, баба Нинея, что-то такое и должно быть. Рюриковичи и вправду слабеют, единство теряют, между собой грызутся. Если от прежних времен что-то осталось, есть соблазн воспользоваться…
— Вот именно: "если осталось"… Ну, а если бы случилось, ты на чью сторону встал бы?
— Даже и думать о таком не хочу — крови-то сколько прольется! Да и не дадут нам между собой разобраться. Степь, Булгар, Ляхи, Нурманы, Угры, Царьград… Всех и не перечислишь. Обязательно попользуются, не устоим.
— А без крови как? Знаешь способ?
— Не знаю! Что ты от меня хочешь услышать? Чего вы все от меня хотите: ты, дед, Настена, Михаил?
"Клюнет или нет? Я же искренен, меня действительно это волнует, должна она это почувствовать!".
— Смотри-ка, захотел свое место в мире узнать! А не рано? Тебе же всего тринадцать.
— Меня к чему-то готовят, я хочу знать: к чему? С дедом все понятно, с Настеной, вроде бы, тоже, а отец Михаил, а ты?
— Мишаня, Мишаня… дите ты еще, хотя и умное. Ничего-то тебе непонятно, даже с дедом, а уж про остальных…
— Это как?
— А так. Чего ты думаешь дед боится?
— Что сотню добьют. Туровский князь не знает, на чью сторону мы встанем, если он от Киева отложиться вздумает. Ему легче нас угробить, чем постоянно оглядываться.
— И какой выход?
— Я думал: может под руку епископа отдаться? Церкви, чтоб на князей влиять, сила нужна.
— Это ты так думаешь, а дед?
— Не знаю.
— Он от ран оправился?
— Вроде бы получше стал, но нога-то новая не вырастет.
