– Положи пальцы. В глаза мне смотри! И повторяй. Этим Святым Крестом и Страстями Господа нашего клянусь, что будучи схваченным Яном Зембицким, я не предал и не перешел на сторону вроцлавского епископа и не служу сейчас епископу для угнетения моих братьев, добрых чехов, сторонников Чаши, чтобы своим предательством гнусно вредить им. Если я солгал, то пусть я сдохну, пусть меня удар хватит, пусть ад поглотит, но прежде пусть меня покарает суровая рука революционной справедливости, аминь.
– …будучи схваченным Яном Зембицким, я не предал… не служу сейчас епископу… Аминь.
– Вот так, – подытожил Прокоп. – И все понятно. Дело ясное.
– Может, еще для уверенности попробовать ордалию?[115] – Бедржих со злобной ухмылкой показал на раскаленные камни. – Суд Божий испытанием огнем?
– Можно, – спокойно согласился Прокоп, глядя ему в глаза. – По моему сигналу обвинитель и обвиняемый садятся на камни, оба одновременно, голой жопой. Кто дольше усидит, того и правда. Ты готов, Бедржих? Я даю сигнал!
– Я пошутил.
– Я тоже. Поэтому радуйся.
– Распятие, – подытожил Шарлей, скривившись как от уксуса. – Господи, до чего жалкий и базарный спектакль. Наивная, примитивная и лишенная вкуса пьеса. Надеюсь, ты не поверил в эту комедию?
– Не поверил. Но это не имеет значения, потому что Прокоп нисколечко не шутил. Он действительно хочет послать меня с миссией в Силезию.
– Подробности сообщил?
– Никаких. Сказал, что сообщит, когда придет время.
Шарлей, даже не пробуя перекричать праздновавших неподалеку поляков, поднялся и резко замахал руками. Хозяин заведения заметил и позвал девку, а та тотчас подбежала с новыми стаканами.
– Итак, ты едешь в Силезию. – Шарлей сдул пену. – Как ты и хотел. А мы едем с тобой, потому что не оставим же мы тебя одного. Хм, надо будет как следует экипироваться. Утром пройдусь по базару, осмотрю контрабандные товары из Малопольши, сделаю закупки…
– Средств тебе хватит?
– Не бойся! В отличие от тебя я забочусь, чтобы мое участие в гуситской революции приносило пользу. За дело Чаши я рискую своей шкурой, но при этом придерживаюсь принципа virtus post nummos.[116] Ха, это наталкивает меня на некоторые мысли…
– Слушаю тебя.
– Может, готовящаяся секретная и таинственная экспедиция в Силезию – это счастливый подарок судьбы? Может, это тот самый счастливый случай, который мы ждали?
– Случай?
Шарлей посмотрел на Самсона. Самсон отложил палку, которую стругал, вздохнул и покрутил головой. Демерит тоже вздохнул. И тоже покрутил.
– Перед Горном, – он посмотрел Рейневану в глаза, – ты недавно разразился тирадой о расчетливом прагматизме. Ты заявлял, что твоя эйфория прошла, что пыл остыл, что ты перестал быть наивным идеалистом. Собственный интерес стоит в иерархии выше, чем чужие, – это твои слова. И вот подворачивается случай воплотить слова в дело.
– Ну и как?
– Подумай.
– Предать, да? – Рейневан приглушил голос. – Продать Инквизиции информацию о миссии, с которой Прокоп шлет меня? Рассчитывая, что благодарная Инквизиция отдаст мне Ютту. Ты это мне советуешь?
– Предлагаю, чтобы ты рассудил. Чтобы задумался и оценил, чей интерес стоит выше в иерархии. Что важнее: Чаша или Ютта? Поразмысли, выбери…
– Хватит, Шарлей, – мягко перебил Самсон Медок. – Прекращай. Не подговаривай к размышлениям, которые не имеют смысла. И не склоняй к выбору там, где выбирать нельзя.
Месяц спрятался за крышами купеческих каменных домов. Рейневан шагал смело и резво, направляясь к подвалу.
Он завернул в переулок. Однако, вместо того, чтобы идти дальше, бесшумно спрятался в углублении ворот. Ждал, бесшумно и терпеливо.
Через какую-то минуту к его ушам долетела тихая поступь, едва слышимое шарканье туфель по брусчатке. Он подождал, пока идущий по его следу человек вынырнет из темноты. А потом подскочил, схватил сзади за капюшон, дернул со всей силы. Человек захрипел, обеими руками потянулся к горлу. Рейневан кованой рукоятью ножа стукнул его по ребрах, на две ладони выше бедра. Ударенный втянул воздух, захлебнулся им. Рейневан дернул его за плечи, развернул, размахнулся и врезал рукоятью, – как опытный врач, в plexus solaris,[117] в само сердце. Человек в капюшоне захрипел, упал на колена.
где-то высоко, на крыше, мяукал кот.
– Повтори Прокопу… – Рейневан клинком ножа поднял подбородок стоящего на коленях незнакомца. – Повтори Прокопу, что я могу еще раз поклясться на кресте. Могу поклясться даже несколько раз. Но этого должно быть достаточно. Я не желаю, чтобы за мной следили. Следующего шпика, которого застану, убью. Повтори это Прокопу…
– Господин…
– Что? Громче!
– Я не от Прокопа… Я из замка… По приказу…
– Чьему? Кто приказал?
– Его вельможество князь.
Мрак замковой часовни рассеивался только светом двух свечей, горящих перед строгим алтарем. Мерцающий свет играл отблесками на позолоте статуи святого, пожалуй, апостола Матфея, потому что с палаческим топором. Сидящего на почетной скамье мужчину свет едва достигал. Он выхватывал из мрака наружность, крой и детали богатого одеяния. Не выявлял лица. Да и не надо было. Рейневан знал, кто это.
– Приветствую, медик. Как говорится, гора с горой… Вот мы и снова повстречались, через столько лет. Сколько же это прошло после битвы под Усти? Три? Я правильно считаю?
– Правильно считаете, князь.
Мужчина на скамье поднялся. Свет упал ему на лицо.
Это был Сигизмунд Корыбутович, литовский князь Рюриковой крови, из племени Мендога, правнук Гедимина, внук Ольгерда, рожденный рязанской княжной Анастасией сын Димитрия Корыбута, младшего брата Владислава Ягеллы, прославившийся, еще подростком, в грюнвальдской битве. Сейчас, в возрасте чуть более тридцати лет это литвин, воспитанный среди поляков в Вавеле, объединял в себе наихудшие черты обеих наций: отсталость, мещанство, лицемерие, болезненные амбиции, спесь, дикость, неукротимую жажду власти и совершенное отсутствие самокритичности.
Князь из-под ниспадающего чуба глазел на Рейневана, Рейневан смотрел на князя. Продолжалось это несколько минут, во время которых в голове Рейневана в молниеносном темпе пролетели картинки короткой, но бурной карьеры князя.
Гуситская Чехия свергла Люксембуржца с престола и нуждалась в новом короле. Прошенные Ягелло и Витольд отказали; в Чехию как их наместник отправился Корыбутович. Он въехал в Золотую Прагу в 1422 году, на святого Станислава.
На столичных улицах крики радости и здравицы. Прекрасная музыка для спеси и тщеславия. В музыке неожиданно разлад, фальшивые ноты. Вдруг из толпы послышалось: «Приблуда! Вон! Не желаем!» Дальше разочарование и злость, когда вместо королевского Града резиденцией оказывается небольшой дворец на Старогородском рынке. Потом общение с Табором. Жижка, его устрашающий единственный глаз и цеженное из-под оттопыренных усов: «Свободным людям король не нужен». Прага, злая, угрожающая, притаившаяся и порыкивающая, как зверь.
Это длится каких-то полгода. Ягелло, на которого надавил папа, приказывает племяннику возвращаться. Покидающего Прагу Корыбута никто не задерживает, никто не прощается со слезами на глазах. Но политическая игра продолжается. В Краков едут чешские послы. С просьбой, чтобы Корыбут вернулся, чтобы вернулся в Чехию как postulatus rex.[118] Ягелло категорически отказывает. Но Корыбут возвращается. Против воли короля. В 1424, накануне Благовещенья, он снова въезжает в Прагу. Титулуют его там «паном». Но не «королем». В Польше он проклят и лишен чести. В Чехии – неизвестно кто. Но Корыбут очень хочет кем-то быть. Замышляет заговор. Шлет послов и письма. Все время новых послов и новые письма. В 1427 году происходит катастрофа.
Будучи очевидцем пражских событий 1427 года, Рейневан не понимал побуждений Корыбута. Как и многие, он видел в молодом литвине кандидата на чешский трон. Поэтому совсем не понимал, что будущего короля гуситской Чехии побудило к сговору с людьми, которые будущее Чехии видели совсем иначе, людьми, готовыми на любые уступки и соглашения, лишь бы иметь возможность вернуться под крылышки Апостольской Столицы и в лоно христианства. Потом, после разговоров с Флютеком и Урбаном Горном, Рейневан стал мудрее и понял, что князёк был просто марионеткой. Куклой, за нитки которой дергали не примиренцы, не католические господа, но Витольд. Потому что именно Витольд Кейстутович, великий князь литовский, послал Корыбута в Чехию. Витольд хотел Чехию гуситскую лишь настолько, чтобы она не допустила на трон Люксембуржца. Чехию, признающую верховенство Рима лишь настолько, чтобы ее монарх был помазан папою. Другими словами: он хотел Чехию, королем которой мог стать он, Витольд, сын Кейстута. Стать коронованным властителем государства, простирающегося от Берлина до Брно, от Ковно до Киева, от Жмуди до Крыма.
