Воспитанник западной культуры, ирландец вплетал в свои пророчества многое, что было с этой культурой связано, скрытые аллюзии, закамуфлированные метафоры, использовал латынь или другие иностранные языки. Литвинам это не нравилось. Они предпочитали менее утонченные методы ворожбы. Если священная змея высовывала на зов макушку из норы – судьба содействовала, если же змея имела зов ввиду и макушку высовывать даже не думала – это вещало недоброе. Ягелло и Витольд, чуть более западные от соплеменников, относились к Будрису серьезнее и слушали его пророчества, однако в делах государственной важности и они предпочитали змею.
– А я всегда его ценил и восхищался им, – признался Корыбут. – Хотел, чтобы он мне ворожил, составил гороскоп и предвидел будущее. Я просил его об этом много раз, но проклятый дед отказывал. Этот старый хрен называл меня карьеристом и нес какую-то херню о кузнеце своей судьбы. И лишь только дядя Витольд его переубедил, незадолго перед моим отъездом в Чехию. Звездочет должен был бросить жребий и составить гороскоп для нас всех, для Ягелло, Витольда и для меня. Но вдруг ни с того, ни с сего умер. Отбросил копыта. Ты, Белява, некромант и дивинатор. Вызови его с того света. Пусть предсказатель как дух выполнит то, что не успел выполнить при жизни.
Рейневан долго старался отговорить князя от его замысла, но безуспешно. Корыбут не хотел слушать о связанных с некромантией трудностях, о грозящих во время дивинации[119] опасностях, о рисках, которое несло vehemens imagination, необходимое для удачной конъюрации напряжение воображения. Он оставался глух к примеру царя Саула и Аэндорской волшебницы. Он махал рукой, надувал губы, наконец что-то бросил на стол. Это что-то имело размер, вид и цвет старого засушенного каштана.
– Ты мне тут крутишь, – процедил он. – А я кое-что в чарах тоже смыслю. Духа вызвать совсем нетрудно, когда имеется кусочек покойника. Вот – это кусочек Будриса Важгайтиса. Должны были сжечь его на костре, старого язычника, с полным жертвенно-погребальным церемониалом. Он лежал на помосте в парадном одеянии, убранный в пихтовые ветки, полевые цветы и листья. Я прокрался ночью, стянул с деда лапоть и отрезал большой палец на ноге.
– Поглумился над останками?
Корыбут фыркнул.
– Не над такими вещами глумились в нашей семье.
В полночь поднялся ветер, свистя и завывая в щелях стен. В отдаленном крыле замка, в старой оружейной комнате, сквозняк наклонял пламя свечек из черного воска, закручивал в спирали дым ладана, который тлел на треноге. Пахло воском и каждением из алоэ. Рейневан приступал к работе, вооруженный прутиком из орешника, амулетом Питоном и одолженным у аптекаря потрепанным экземпляром «Энхиридиона». Внутри круга, нарисованного мелом на крышке стола, стояло зеркало и лежал мумифицированный большой палец ноги, который когда-то был собственностью и неотделимой частью умершего Будриса Важгайтиса. Таким образом, контакт с духом покойного делался возможным – благодаря комбинации дивинации, некромантии и катоптромантии.
– Колпризиана, – проговорил Рейневан, производя амулетом знаки над нарисованным мелом кругом. – Оффина, Альта, Нестера, Фуаро, Менуэт.
Спрятавшийся в тень Корыбут беспокойно задвигался. Лежащий внутри круга палец даже не дрогнул.
– Conjuro te, Spiritum humanum. Заклинаю тебя, дух Ангуса Дейрг Фейдлеха, он же Будрис Важгайтис. Приди!
Conjuro et adjuro te, Spiritum, requiro atque obtestor visibiliter praesentem. Приказываю именем Эзела, Салатьела и Егрогамела. Тэо Мегале патыр, ймас хет хельдиа, хебеат хелеотезиге! Conjuro et adjuro te!
Именем Емегаса, Менгаса, и Хацафагана, именем Хайлоса! Приди, дух! Приди с востока, с юга, с запада либо с севера! Заклинаю тебя и приказываю! Приди! Ego te conjuro!
Поверхность помещенного в меловой круг зеркала помутнела, как будто кто-то невидимый дыхнул на нее. В зеркале что-то появилось, что-то наподобие тумана, мутного испарения. На глазах удивленного до чрезвычайности Рейневана, который в успех предприятия не очень верил, испарение приобрело вид фигуры. Послышалось что-то похожее на вздох. Глубокий, свистящий вздох. Рейневан склонился над «Энхиридионом» и вслух прочитал формулу заклятия, передвигая по рядкам амулетом. Облако в зеркале уплотнилось. И заметно увеличилось в размерах. Рейневан поднял руки.
– Benedictus qui venis![120]
– Quare, – дыхнуло облако тихим, с присвистом выдохом, – inquietasti me?[121]
– Erit nobis visio omnium sicut verba libri signati.[122] Великим именем Тетраграматон приказываю тебе, дух, снять печати с книги тайн и сделать понятными для нас ее слова.
– Поцелуй меня, – прошептал дух, – в мою астральную жопу.
– Приказываю тебе, – Рейневан поднял амулет и прутик, – чтобы ты говорил. Приказываю, чтобы ты сдержал слово. Чтобы закончил гороскоп, предсказал судьбы потомков Мендога и Гедимина, в частности…
– То, что тут лежит, – дух из зеркала не дал ему закончить, – это не палец от моей ноги, случайно?
– Он.
Дым ладана начал пульсировать, поднялся в виде спирали.
– Своего отца пятый сын, – быстро промолвил призрак, – крещенный по-немецки и по-гречески, но в душе язычник, мечтает о царстве, но вовсе не небесном. Звезда Сириус восходит вопреки этим намерениям, а обещанная корона пропадет, похитит ее огнедышащий дракон, на хребте покропленный кровью в виде креста. O quam misericors est dues justus et pius![123] Дракон смерть пророчит, а день погибели известен. Понтификату Колонны anno penultio,[124] день Венеры, в этот же день diluculum.[125]
Когда от этой гибели пройдет сто дней и девятнадцать, Колонна упадет, уступая место Волку. Понтификату Волка anno quarto будет Знак: когда солнце войдет в последний дом, ветры невиданной силы повеют и бури неистовствовать будут на протяжении десяти дней непрерывно. А когда от этих событий сто и десять дней пройдет, уйдет со света отца своего седьмой сын, король и властелин, Римом крещенный, но в душе язычник. Прельщенный соловья сладким пением испустит он дух в маленьком замке, в gallicinium dies Martis,[126] прежде, чем взойдет солнце, которое в это время будет in signo Geminorum.[127]
– А я? – Не удержался в углу Корыбут. – Со мной что? Мой гороскоп! Мой обещанный гороскоп!
– От дерева и железа погибнешь, ты, отца своего второй сын, – ответил злым голосом призрак. – Исполнится судьба твоя в dies Jovis, за четырнадцать дней перед Equinoctium autumnale.[128] Когда над святою рекою с волком смеряешься. Вот твой гороскоп. Я напророчил бы тебе, может, чего и получше, но ты мне отрезал палец на ноге. Так что имеешь, то, что имеешь.
– Ну и что это должно значить? – сорвался князь. – Сейчас же говори мне ясно. Что ты себе думаешь? Ты покойник! Труп! Не будешь мне тут…
– Княже, – прервал его Рейневан, закрывая гримуар. – Духа здесь уже нет. Ушел. Завеялся, куда захотел.
Лежащая на столе карта была сильно исчеркана. Нарисованные на ней линии и черточки соединяли Чехию с Лужицами – с Житавой, с Будзишином, Згожельцем. Одна вела на Опаву и Силезию, к Ратибору и Козле. Вторая вела в долину Лабы, в Саксонию, еще одна, самая толстая, – прямехонько на Вроцлав. Больше Рейневану увидеть не удалось, Прокоп Голый закрыл карту листом бумаги. Поднял голову. Они долго смотрели друг другу в глаза.
– Мне донесли, – сказал наконец Прокоп, – что ты связался с Сигизмундом Корыбутом. Что вы вместе проводите много времени, развлекаясь магией и астрологией. Мне хотелось бы верить, что не развлекаетесь ничем другим.
– Не понимаю.
– Ты всё прекрасно понимаешь. Но раз уж хочешь прямо, пожалуйста. Корыбут – предатель. Он имел отношения с папой, отношения с Яном Прибрамом, с Рожмберком, с Генрихом фон Плауэном, с католиками из Пльзно. Он утверждал, что стремится к установлению мира, потому что сокрушался над происходящим пролитием христианской крови. А я утверждаю, что всё это сказки, он не был настолько глуп, чтобы не понимать, что на самом деле интересовало папу и католиков. Мир? Компромиссы? Договоры? Вздор! Они хотели нас разделить, сделать так, чтобы мы начали враждовать между собой и уничтожать друг друга, а они уничтожили бы оставшихся. Корыбут наверняка знал об этом, поэтому он виновен в измене, за измену отправился в тюрму, ему еще повезло, что его не казнили. И сидел бы он в Вальдштайне до Судного дня, если б не заступничество Ягеллы и щедрый выкуп, который Ягелло заплатил.
Теперь мы договорились. Сидя здесь, на Одрах, Корыбут и Пухала предоставляют, я признаю это, Табору ценные услуги, благодаря им обоим мы крепко удерживаем Моравские ворота, бастион против союза Люксембуржца с Альбрехтом и связь с Польшей. Мы договорились о союзе, заключили договор. Корыбут имеет у меня два плюса. Primo: он окончательно попрощался с надеждой на чешский трон. Secundo: он ненавидит пражский Старый город. Так что нас объединяет общность интересов. Пока эта общность будет продолжаться, Корыбут будет моим союзником и товарищем по оружию. Пока будет продолжаться. Ты меня понял?
