Тропка взобралась на вершину сопки и уперлась в сколоченную из серых щербатых досок будочку. В большом, в полстены, обращенном к морю проеме сидел Ардеев.
Он молча подвинулся.
Я так же молча сел и, взяв у него бинокль, стал разглядывать море.
Оно было ровным, спокойным, только на западе дрожала лиловая полоса. Это оторвался от Кольского берега и вышел на середину пролива туман…
Внизу, под ногами, в прозрачной воде хорошо видна тоня — загон для белух, собранный из серых неприметных сетей. В них лениво шевелились волны. Дрожали поплавки.
Под рукой у меня свисал со стены конец веревки.
Так вот зачем она! Здесь, на сопке, дозорный высматривает китов. Как только в синем, выхваченном биноклем из моря круге появятся белые буруны, замелькают белушьи спины, вцепится вахтенный в веревку, задребезжит, замечется под бревенчатым потолком избы колокол. Выскочат, покатятся вниз к лодкам охотники. И до тех пор будет он их тревожить, пока не столкнут они на воду карбасы, а над стоящей на рейде дори не замечется голубой моторный дымок.
И тогда начнется самый волнующий момент моего пребывания здесь, начнется охота.
ПРО БЕЛУХ
Собственно говоря, белыми этих китов называют редко. Обычно их зовут полярными дельфинами — белухами.
Живут они в северных морях, странствуют вдоль побережья вместе с косяками рыб. Бывают случаи, когда, преследуя стаю лососей, входят в реки. Построившись в линию, как рыбаки, ведущие невод, обгоняют стаю, а затем, совершив поворот, оказываются на пути у рыб.
Хитростью и ясным пониманием законов охоты белухи одарены щедро. Когда фарватер реки сужается и лососи устремляются в него, рассчитывая прорваться по глубокому месту, белухи, оставив у берегов дозорных, отступают и выстраиваются на фарватере в колонну. Теперь уже плотно идущий косяк звери встречают один за другим, и те из рыб, кто избежал зубов первых белух, становятся добычей последних.
Днем, когда лосося ловят люди, белухи осторожны и, завидев карбас или дори, погружаются. Зато ночью, зная, что люди спят, подходят к самому берегу и плещутся между лодками.
Еще я узнал от охотников, что белухи шумны и говорливы. Выставив голову в полынью, любят издавать свисты и тихие трубные звуки. Об этом давно знали на Севере. Отсюда и пошла гулять поговорка: «Ревет белугой». Никакого отношения к этой поговорке молчаливая речная белуга, конечно, не имела, а пришло в среднюю Россию это выражение именно отсюда, от поморов, которые всегда называли белуху «белугой».
…Я расспрашивал охотников, а сам поглядывал: не шевелится ли колокол?
ТРЕВОГА
И вот однажды он забился, застучал. Отбрасывая одеяла, кубарем валясь с нар, давясь в дверях, вырывались в полутемную прихожую охотники, с писком натягивали на босые, не завернутые в портянки ноги резиновые сапоги. Щелкали ружья. Грохоча сапогами, люди бегом неслись по крутой лестнице вниз к воде.
Опытные, не одну тревогу повидавшие на своем веку собаки, до отказа натягивая цепи, налитыми кровью глазами смотрели им вслед.
Грохнув, завелся на дори мотор. С хрустом подминая песок, побежали в воду легкие карбасы.
Я заметался. Желая посмотреть белух, кинулся было на сопку к дежурному — дежурным был Гриша Ардеев, — тот уже бежал навстречу. Я выхватил у него из рук бинокль.
Далеко у горизонта, еле видные, приближались белые точки — шла стая белух. Они хорошо были видны на свинцово-синей воде: над морем громоздились тучи.
Я кинулся вниз. Последний карбас ушел! Охотники были уже около тони.
Азарт охватил людей, никто не смотрел назад, на берег. Привстав над скамейками, охотники всматривались в море. Там серым пузырем прыгала на волне, раскачивалась, набирала ход дори. Командовал на ней Коткин. Дори шла в море, забирая наперерез стае. Карбасы рассыпались у тони, образовав завесу. Одна лодка замерла около перекрышного невода — он должен в последний момент закрыть вход в тоню, отрезав белым китам дорогу назад.
Скользя подошвами сапог по влажной коричневой глине, я снова полез на сопку. Отсюда, из сторожевой будки, вся сцена охоты была видна как на ладони. Стая, ничего не подозревая, продолжала идти вдоль берега. Белые спины то показывались над водой, то скрывались. Впереди треугольника, который образовала стая, шел крупный дельфин. Дори, тарахтя мотором, забирала все дальше от берега.
И вдруг мотор ее застучал сильнее, люди сгрудились на носу, засуетились: белухи пропали! Их не было видно несколько минут, а потом они вынырнули в стороне, совершенно очевидно уходя от берега. Теперь они шли прямо в море, часто погружаясь и все ускоряя движение. Дори держалась с ними наравне, но это движение только удаляло и зверей и охотников от тони. Некоторое время я еще различал белые точки, которые то вспыхивали, то гасли, потом они исчезли, и только дори — серый жук — упрямо полз от берега…
Коткин вернулся поздно вечером, злой и мокрый.
— Увела, — сказал он, забираясь на нары рядом со мной, садясь поудобнее и разматывая с ног портянки, — увела, зануда!
— Кто увел? — не понял я.
— Детна. Белуха с детенышем. Впереди стаи шла. Щенок около нее вертелся. Услышала нас и увела. Еще бы погнались с час — так бы в Летний берег и уперлись.
Летним берегом поморы называли противоположный берег моря, куда в прежние годы отправлялись на летние месяцы за зверем и рыбой.
— Большая была! — поддакнул я, давая Коткину понять, что и сам видел дельфиниху. — Здоровенная. А детеныша было не видать.
— Детна, — подтвердил Коткин и завернулся в одеяло.
Охотники молча рассаживались по нарам. Кто-то принес чайник, застучали жестяные кружки, зашелестели бумажки — доставали сахар.
Под потолком тускло светился неподвижный колокол.
ЧАЙКА
Мы бродили по берегу.
— Глянь-ка, подранок! — сказал Гриша. — Давай поймаем?
Большая чайка, странно, неловко оттопырив крыло, сидела на камне. Она сидела, тесно прижимаясь к нему животом, втянув голову в плечи, как человек, которому холодно.
Увидев нас, птица привстала.
— Давай!
Чайка сделала несколько неуклюжих прыжков и с размаху плюхнулась в воду. Это была моевка — большая серая птица с черными перьями в крыльях. Когда она прыгала, одно крыло волочилось сзади, как привязанное.
Чайка поплыла от берега.
Она плыла, а крыло — серый лоскут — тянулось позади.
— Здорово ее кто-то саданул! — сказал я. — Разве охота тут не запрещена?
