— Здорово ее кто-то саданул! — сказал я. — Разве охота тут не запрещена?
— Запрещена.
Мы помолчали.
Чайка вышла на солнечную дорожку и закачалась на ней изогнутой черной лодочкой.
— Ладно, чего там. Айда назад!
Вернувшись, я рассказал в избе про чайку.
— С перебитым крылом? — спросил Паша Коткин. — С весны тут. Приезжий один ранил. Как человек или песец идет — она в воду. Касатка плывет — она на берег. Хитрая. Лето выживет.
— А зимой?
— Зимой помрет.
Я решил поймать чайку и отвезти ее в Ленинград.
Уговорил Гришу Ардеева, и на другой день мы отправились. Я по берегу, он морем в карбасе.
Карбасу надо было обходить камни, и я пришел на место первым.
Чайка была тут. Только на этот раз она не сидела на камнях, а бродила у воды, выклевывая из водорослей рачков.
Заметив меня, она спрыгнула в воду.
Послышался скрип уключин. Шел карбас.
Чайка попробовала нырнуть — сухое крыло, как поплавок, удержало ее на поверхности. Птица повернула и снова очутилась на берегу.
Я поспешил к ней. Сапоги скользили по обкатанным мокрым камням.
Чайка завертела головой и тяжело побежала к подножию обрыва. Глинистый и сырой — местами сочилась вода, — он поднимался над берегом ровно, без уступов. Кое-где из него торчали кривые корни мертвых деревьев.
Чайка полезла вверх.
Я кинулся следом.
Сырая глина потекла, и, оставляя за собой две блестящие канавки, я съехал вниз.
Карбас стукнул носом о берег.
— Может, плюнем, а? — сказал Гриша. — Как ты ее кормить будешь?
— Ладно. Хоть крыло отрежем. Все легче ей будет.
— Как знаешь.
Чайка сидела высоко, под сухим черным корневищем, и смотрела на нас красным раненым глазом.
— Полезли!
Я уже протянул было руку взять, как птица с криком вырвалась из укрытия и, ударяя живым крылом по глине, покатилась вниз.
Там она дождалась, когда мы слезем, и снова вскарабкалась на обрыв. Ей было трудно, испачканное глиной крыло отяжелело. Но чайка упорно волочила его.
— Не поймать! — сказал Гриша.
Птичий глаз, как огонек, горел вверху. Распластав одно крыло, тесно прижимаясь грудью к глине, чайка внимательно смотрела на нас.
— Да она умрет, а не пойдет в руки!
Мы стояли, задрав головы, и смотрели на чайку.
Это была прекрасная большая птица. Таких больших чаек я никогда еще не видел. Ей, наверно, ничего не стоило добывать самую крупную рыбу и улетать зимой в теплые края.
Мы с Гришей сели в карбас и медленно поплыли назад.
Полярное лето короткое.
— Когда зима-то тут наступает? — спросил я.
— В октябре.
Когда мы вернулись, край моря был обложен синими тучами.
ШТОРМ
К исходу суток тучи распространились на все небо. Они затушевали горизонт и погасили мерцание снежника.
Ударил теплый ветер — шелоник. Задребезжали стекла, по воде прокатился черным серпом шквал. Ветер с юга запел в трубе, понес бумажки от крыльца, стал гнуть низкую густую траву.
Тучи, которые двигались до того лениво и постепенно, теперь заторопились. Над берегом пронесся облачный клок. Шквальные полосы бежали не переставая.
Ветер набирал силу и к вечеру превратился в ураган. Зеленые валы пошли в наступление на берег. Подходя к мелководью, они меняли цвет, становились желтыми, с белыми пенными гривами, росли, увеличиваясь в размерах, и, наконец, не выдержав собственной тяжести, с грохотом рушились, выкатывая на берег плоские языки пены.
На желтых водяных горбах плясали поплавки — раскачивалась, содрогаясь, тоня. То обнажались, то скрывались под водой верхние, натянутые между поплавками подборы.
Свист ветра превратился в неутихающий гул. От мест, где скалы подступают к самой воде, несся низкий, тяжелый для ушей грохот.
Шторм бушевал всю ночь, а к утру неожиданно ушел. Ослаб гул ветра. Грохот волн стал тише, в нем появились ровные, как удары часов, промежутки. Похолодало. Уходя, циклон менял направление и уводил прогретый на юге воздух, освобождая место прохладному, пришедшему с Баренцева моря.
Я спустился к берегу. От подножия сопки до самой воды громоздился вал из гальки, принесённой волнами. Она была мокрой, подвижной, сапоги в ней вязли.
Около воды стоял Гриша Ардеев и недоумевая всматривался во что-то мелькающее среди волн.
В желтой, перемешанной с пеной воде, в круговерти подходящих и отступающих валов блестела белая крутая спина — большой дельфин кружил у каменной гряды, через которую опрокидывались волны и за которой была мель. В отлив эта гряда всегда обнажалась, и тогда пространство между камнями и берегом превращалось в озерцо.
И вот теперь белуха, как завороженная, вертелась взад-вперед около камней.
— Из винтовки ее, что ли, ударить? — сказал Гриша. — Чего это она? Сама, дура, пришла… Ты посторожи!
Он повернулся, чтобы идти в избу за патронами, но вдруг остановился, и его выгоревшие редкие брови сошлись у переносицы. Теперь он пристально всматривался в другое пятно — небольшое коричневое, — которое раскачивалось среди пологих, потерявших силу волн, медленно ползущих от камней по мелководью к берегу. Оно не стояло на месте, а с каждой волной смещалось, приближалось к нам.
— Ишь куда его занесло! — сказал Гриша. — Щенок!
Белуха беспокойно металась, пытаясь отыскать проход между камнями, вода с каждой минутой убывала, шел отлив.
Высокая волна перекатила через гряду, подхватила белушонка, понесла, и вдруг он остановился. Пятно больше не двигалось — маленькое животное оказалось на мели.
Азарт охотника боролся в Грише с жалостью.
— Перевернет ведь, — пробормотал он, и я понял, что он говорит про нас с ним и про лодку.
— Авось не перевернет. Попробуем?
Мы столкнули на воду карбас, торопливо загребая короткими веслами, отошли от берега. Завели мотор. Описав дугу, оказались рядом с камнями. За спиной у меня кто-то шумно выдохнул, я обернулся и успел заметить в серой, покрытой грязными пенными шапками воде молочную погружающуюся спину.
Второй раз белуха вынырнула у самого борта. Из воды показался белый крутой лоб, похожая на шар голова, короткий, безгубый, длинный, как птичий клюв, рот. Зверь выбросил из дыхала с тонким свистом струю брызг, перевернулся и, не погружаясь, поплыл. Он плыл прямо на камни, где еще недавно был проход и откуда теперь стремительным потоком уходила вода.
— Вот шальная, осохнет ведь! — сказал Гриша и, круто положив руль на борт, пересек зверю путь.
