Декабрьской ночью 1761 года, узнав, что императрице все хуже и хуже, княгиня Дашкова, у которой у самой сильный насморк, вылезает из постели, лихорадочно и решительно кутается в шубы и велит отвезти ее в деревянный дворец на Мойке, где живет императорская семья. По снегу бежит к сеням, в потемках рыщет по незнакомым коридорам и залам и в момент, когда уже отчаялась найти дорогу, повстречала камеристку, согласившуюся отвести ее к великой княгине. Екатерина уже легла спать. Она бранит свою посетительницу за неосторожность, велит залезать к ней в постель, согревает ее, накрыв одеялами, и прижимает к себе. «Мадам, – шепчет еще не согревшаяся княгиня, – сейчас, когда императрице остается мало дней, а может быть, и мало часов жизни, я не могу вынести неизвестность, в которой окажутся ваши интересы, случись то, что все ожидают. У вас есть план действий? Приняли ли вы меры, обеспечивающие вашу безопасность? Дайте мне приказ и располагайте мною».
Тронутая такой преданностью, Екатерина вздыхает, прижимает к груди руку подруги и просит ее не принимать все так близко к сердцу. Она, взвесив все возможные решения, еще недавно письменно изложила Уильямсу свой план действий, но сейчас изображает незаинтересованность и покорность судьбе. «Милая княгиня, – говорит она с грустью, – мою признательность вам невозможно высказать словами. Но у меня нет никакого плана, я ничего не буду предпринимать и думаю, что мне следует лишь мужественно принимать все то, что произойдет. Я полагаюсь на волю Всевышнего, и вся моя надежда на Него». – «Тогда, – воскликнула княгиня, – друзья ваши должны действовать вместо вас! Я лично сумею передать им мое страстное нетерпение и заразить их моим огнем!» Как тонкая актриса, Екатерина настаивает на своем ангельском самоотречении и шепчет, обнимая темпераментную подругу: «Ради Бога, княгиня, и не думайте подвергать себя опасности в надежде избежать беды, от которой нет спасения».[53]
Эти разумные слова огорчают княгиню Дашкову. Она упрекает Екатерину в том, что та колеблется, когда цель в двух шагах от нее. Но не по слабости характера отказывается Екатерина действовать. Она беременна от Григория Орлова и очень опасается, что великий князь, узнав об этом, воспользуется ее положением и официально отвергнет ее. И никто при таком скандале не осмелится ее защищать. Она окончательно и с позором будет отстранена от трона. А все из-за глупого зародыша, сидящего у нее в животе. Она уже на пятом месяце беременности. Одевает просторные платья, чтобы скрыть полноту, жалуется на утомление, не выходит из комнаты, почти никого не принимает. А эта малышка-глупышка толкает ее на бой! Нет, надо подождать лучших времен. Надо устроить тайные роды, а потом уже в бой. Лишь бы императрица дотянула до этого!
При дворе все – заговорщики. Близкая смерть царицы в центре всех расчетов. Послы шлют своим правительствам одну шифровку за другой. Все высказывают прогнозы, кто будет править: Петр, Павел, Екатерина? Произойдет ли дворцовый переворот, вроде того, что привел к престолу Елизавету? Посол Франции, барон де Бретель, пишет: «Когда я вижу ненависть всего народа к великому князю и его проступкам, мне кажется, что неизбежен глубокий переворот (после смерти императрицы); но когда я думаю о малодушии и низости людей, готовых сбросить маску, я вижу, что робость и рабское повиновение так же спокойно возьмут верх, как это было в момент узурпации власти императрицей (Елизаветой)».
23 декабря 1761 года у императрицы случился удар; силы покидают ее; в присутствии великого князя и великой княгини ее соборуют. Шепотом произносит она дважды молитву отходящих и просит прощения у своего окружения за обиды, вольные и невольные. Горят свечи, священники в траурных одеяниях, старцы-монахи в высоких черных клобуках, слышны погребальные песнопения, вздохи придворных и фрейлин, и среди всей этой церемонии коленопреклоненная Екатерина оплакивает эту загадочную женщину и не знает, что думать о ней: кем была ей Елизавета, врагом или другом? Великий князь неподвижен, как мраморное изваяние. А главные сановники втайне думают о тех изменениях, которые внесет в их жизнь эта смерть.
Через день, 25 декабря, в Рождество, в 4 часа пополудни[54] из спальни императрицы с поникшим лицом выходит Никита Трубецкой и объявляет дрогнувшим голосом собравшимся, что Ее величество Елизавета «приказала долго жить». Так принято в России объявлять о смерти кого бы то ни было, будь то царь или крестьянин. И пока слышатся рыдания, Никита Трубецкой провозглашает императором Петра III. Тотчас отчаяние сменяется ликованием. Придворные кидаются к новому хозяину, падают ниц, целуют руки. Екатерину забыли. Она явно проиграла. Барон Бретель оказался прав. Несмотря на нелюбовь к Петру, он может быть уверен в неизменной преданности народа и двора, которых еще его дед Петр Великий приучил к палке.
Глава XI
Царствование Петра III
Шесть недель было выставлено в Зимнем дворце огромное набальзамированное тело императрицы Елизаветы, с трудом втиснутое в платье, тканное серебром, с нарумяненным бесстрастным лицом, с золотой короной на голове и сложенными на груди руками; придворные дамы и гвардейские офицеры охраняют ее покой. Затем тело перевозят в Казанский собор, где оно пролежит еще десять дней. Со слезами на глазах проходит мимо гроба народ. Для простолюдина она – дочь Петра Великого. Люди не знают о ее расходах и припадках гнева, сластолюбии и неспособности управлять. Раз вокруг гроба столько свечей, золота и драгоценных камней, значит, была она могущественной государыней. Настоящая русская. А говорят, престол унаследовал какой-то немец!
Согласно обычаю, дворяне, духовенство, армия, представители горожан и ремесленных корпораций принесли клятву верности новому императору. Петр III питает лишь презрение к народу, коим должен управлять. Покойницу он ненавидел и не скрывает этого, как не скрывает и кощунственной радости, что наконец-то освободился от ее опеки. Этот человек, которого так долго держали в узде, вдруг почувствовал, что ему все дозволено. Опьяненный свалившейся на него свободой, он теряет чувство приличия. Вызывающе ведет себя в момент всеобщего траура в стране. Он отказывается проводить ночь у гроба и если по какой-нибудь причине оказывается возле него, то ведет себя подчеркнуто вызывающе: намеренно шокируя присутствующих, громко разговаривает, отпускает шутки, гримасничает, насмехается над священниками. Желая угодить ему, придворные вынуждены участвовать в застольях и спектаклях, организованных им в его апартаментах, несмотря на траур, объявленный по всей России. На этих сборищах траурный черный цвет в запрете. Все должны быть в праздничных одеждах. Все должны пить, смеяться и петь. И сама Екатерина вынуждена порой присутствовать на этих пирушках в бальном платье. За это в остальное время она с удвоенным рвением предается молитвам. Все десять дней, что тело императрицы находилось в церкви, она регулярно приезжала туда и часами, коленопреклоненная перед гробом, вся в черных одеждах, плакала и усердно молилась. Эти нелегкие поездки она совершает не столько из любви к усопшей, сколько из соображений собственной репутации в глазах общества. Приходящие проститься с императрицей толпы людей всех сословий: горожане, мастеровые, крестьяне, купцы, солдаты, священники, нищие – все видят живую императрицу, согбенную под тяжестью горя, среди свечей и икон, без короны, без драгоценностей. В их глазах этот религиозный ритуал придает Екатерине исконно русский образ. Крестное знамение и коленопреклонения сближают ее с ними, делают ее «своей». Если бы она заговорила, все бы удивились, что у нее немецкий акцент. Екатерина чувствует на себе почти физически, как от этого людского потока, протекающего рядом с ней, исходят флюиды симпатии многих и многих людей.
