Гитлер нередко обнаруживал такого рода снисходительность в частном кругу; так он закрывал глаза на семейные скандалы в своем окружении, до тех пор, пока они, как, например, в деле Бломберга внезапно не становились полезными для определенных политических целей. Так он мог посмеиваться над тягой своих соратников к роскоши, делать в самом тесном кругу ядовитые замечания, не намекая прямо на того, кого он имел в виду и чье поведение считал неправильным.
Проектом здания для Геринга предусматривались длинные корридоры, холлы и залы, на которые в общей сложности приходилось больше объема, чем для собственно рабочих помещений. Центр той части здания, что должна была служить чисто репрезентативным целям, образовывала помпезная взбегающая через все четыре этажа лестница, которой никто никогда бы не стал пользоваться, предпочитая, естественно, лифт. Все в целом било на внешний эффект. В моем собственном развитии этот проект обозначил решающий шаг от сознательного следования неоклассицизму, который, вероятно, еще чувствовался в новом здании Рейхсканцелярии, к звучной и новаторской архитектуре парадно-репрезентативного стиля. В календарной летописи моего учреждения зафиксировано, что 5 мая 1941 г. макет проектируемого здания был представлен рейхсмаршалу и доставил ему большое удовольствие.
В особый восторг он пришел от холла лестницы. На ней он будет ежегодно провозглашать перед офицерами люфтваффе главный девиз момента. «За эту величайшую в мире лестницу, — продолжал Геринг, и как это буквально записано в нашей летописи, — Брекер должен соорудить Генеральному инженерному инспектору памятник. И он будет установлен здесь же для творца этого великолепия».
Эта часть министерского комплекса с фасадом протяженностью в 240 м вдоль «Великой улицы», сопрягалась с равновеликим крылом, развернутым в сторону Тиргартена, где разместились бы затребованные Герингом парадные залы, которые одновременно должны были служить и его личными жилыми помещениями. Спальным аппартаментам я отвел верхний этаж. Выдвигая в качестве аргумента соображения противовоздушной обороны, я собирался засыпать крышу четырехметровым слоем земли с тем, чтобы там могли пустить корни самые рослые деревья. На высоте в 40 м над Тиргартеном предстояло возникнуть парку в 11800 кв. м с плавательным бассейном и теннисным кортом, а также с фонтанами, водоемами, колоннадами, беседками, увитыми плющом, помещениями для буфетов и, наконец, с летним театром на 240 мест над крышами Берлина. Геринг был совершенно покорен и уже мечтал о праздненствах, которые он будет устраивать в этом парке. «Я прикажу украсить купол бенгальскими огнями и покажу моим гостям грандиозный фейерверк».
Не считая подземных помещений. геринговское сооружение имело бы объем в 580000 кубических метров. Кубатура только что законченной строительством Новой рейхсканцелярии была всего лишь 400000 метров. Тем не менее Гитлер не считал, что Геринг его переиграл. В своей речи от 2 августа 1938 г., весьма существенной для понимания его градостроительных идей, он Заявил, что в соответствии с генеральным планом развития Берлина, только что отстроенная Рейхсканцелярия будет им лично использоваться по назначению всего лет десять-двенадцать. Предусмотрено возведение новой, во много раз более грандиозной правительственной и личной резиденции. Внезапное и окончательное решение о новом строительстве на Фоссштрассе он принял после нашего осмотра ведомства Гесса. В здании Гесса он увидел лестничный холл, выдержанный в интенсивных красных тонах, и гораздо более сдержанную и простую отделку, чем излюбленную им и элитой рейха роскошь трансатлантических параходов. По возвращении в Рейхсканцелярию Гитлер возмущенно раскритиковал эстетическую бездарность своего заместителя: «Гесс абсолютно лишен чувства прекрасного. Я никогда не дам ему возможности строить что-то новое. Позднее он получит в свое распоряжение нынешнюю Рейхсканцелярию, и ему будет запрещено производить в ней даже самые незначительные переделки, потому что он в этом ровно ничего не смыслит». Такого рода критика, да еще об эстетической несостоятельности, нередко обрывала карьеру, и в случае с Рудольфом Гессом была воспринята всеми в подобном духе. Только самому Гессу Гитлер едва дал почувствовать свое неудовольствие. Лишь по сдержанному отношению придворного окружения Гесс мог заметить, что его акции значительно пошли вниз.
Как и на Юге, будущий городской центр начинался на Севере Центральным вокзалом. Взгляд устремлялся — поверх глади бассейна размером 1,1 км в длину и 350 м в ширину — на видневшиеся почти двухкилометровой перспективе центральный купол Дворца конгрессов. Этот водоем не должен был быть связан с загрязненной городскими нечистотами Шпрее. Как заядлый спортсмен-пловец я хотел иметь в этом водоеме чистую воду. Раздевалки, помещения для хранения лодок и взбегающие ступенями солярии должны были обрамлять в самом центре огромного города бассейн под открытым небом, что, вероятно, создавало бы своеобразный контраст к крупномасштабным зданиям, отражавшимся на его водной поверхности. Замысел, из которого родилось мое озеро был очень прост: болотистая почва была малопригодной для строительных целей.
На западной стороне озера должны были разместиться три крупных сооружения. В центре — новая берлинская ратуша, протяженностью почти в километр. Мы с Гитлером разошлись при отборе проектов. После многократных дискуссий я сумел своими аргументами преодолеть его сопротивление. По обеим сторонам ратуша композиционно усиливалась новым зданием Верховного командования военно-морского флота и новым Полицейским управлением Берлина. По восточному берегу озера, утопая в зелени, должно было возникнуть новое здание военной академии. Планы для всех этих построек были уже готовы.
Простор и масштабы улицы между двумя центральными железнодорожными вокзалами были призваны, вне всякого сомнения, продемонстрировать средствами архитектуры концентрацию политической, военной и экономической мощи Германии. В самом центре находился неограниченный правитель Рейха, и как наивысшее воплощение его всесилия в непосредственной близости от его резиденции было предусмотрено величественное сооружение с куполом. Оно и должно было стать архитектурной доминантой будущего Берлина. Высказывание Гитлера, что «Берлин должен приобрести облик, достойный своей великой новой миссии» (7) получило свое воплощение хотя бы на стадии плана.
Пять лет прожил я в мире грандиозного архитектурного творчества и не могу полностью порвать с моими представлениями, несмотря на все пороки и фанфаронство. Подчас, когда я спрашиваю себя о мотивах моей антипатии к Гитлеру, мне кажется, что наряду со всем тем ужасным, что он натворил или замышлял, вероятно, должно быть упомянуто и личное мое разочарование, вызванное его игрой в войны и катастрофы. Но я сознаю также, что все эти планы могли воплотиться в жизнь только в результате безрассудной игры властью.
Градостроительные проекты подобных масштабов, конечно, наводят на мысь о хронической мании величия, тем не менее было бы несправедливо, с легкостью списывать вообще весь план оси Север-Юг. Эта широкая улица, эти новые центральные железнодорожные вокзалы с подземными транспортными средствами по сегодняшним меркам не представляются такими уж циклопическими, как впрочем, и намеченные нами торговые предприятия, которые сегодня во всем мире перекрыты небоскребами-оффисами и комплексами министерских зданий. Если наши замыслы взрывали человеческие измерения, то связано это было скорее с их назойливостью, чем с их масштабами как таковыми. Здание с куполом, будущая Рейхсканцелярия Гитлера, роскошный дворец для Геринга, Мемориал солдатской славы и Триумфальная арка — эти сооружения я видел политическими глазами Гитлера, который однажды при осмотре города-макета взял меня за руку и с повлажневшими глазами доверительно произнес: «Ну, теперь-то Вы понимаете, почему так величествен наш замысел? Ведь это — столица Германской империи, если только здоровье меня не подведет…»
Гитлер особенно спешил с претворением в жизнь ядра своего градостроительного замысла, общей протяженностью в семь километров. После тщательных расчетов я пообещал ему весной 1939 г., что к 1950 г. все постройки будут возведены. Я, собственно, надеялся его этим сильно обрадовать, и поэтому я был несколько разочарован, когда он этот срок, предполагавший очень интенсивное строительство, принял к сведению всего лишь с удовольствием. Вероятно, он одновременно размышлял над своими военными планами, которые должны были сделать иллюзорными все мои расчеты.
По временам он, однако, настолько зацикливался на точном соблюдении сроков и, казалось, был совершенно не в состоянии дожидаться 1950 г., что это могло бы и производить впечатление лучшего из всех его обманных маневров, если градостроительные фантазии должны были в самом деле маскировать его агрессивные намерения. Частые замечания Гитлера о политическом значении его планов должны были бы настроить меня скептически, но подобные высказывания вообщем как-то уравновешивались той уверенностью, с которой он, как казалось, подходил к нормальному завершению в намеченные сроки моих берлинских строек. Я привык к тому, что иногда он делал какие-то странные, близкие к галлюцинациям замечания — позднее легче уловить нити, связывающие их друг с другом и с моими планами строительства.
