— Стало быть, это вы прислали записку?
Абигайль понятия не имела, о какой записке он говорит, но никто не мог обвинить ее в тугодумстве. Она колебалась всего лишь мгновение, прежде чем ответить:
— Да, это сделала я, — и протянула руки.
Уоллингфорд тотчас же сжал их в своих.
— Слава Богу, — произнес он, глядя на ее пальцы.
— Я хотела встретиться с вами без свидетелей, — сказала Абигайль, надеясь, что поступает правильно, — но потом в саду начали появляться остальные, а мне не хотелось ставить вас в неудобное положение…
— О, Абигайль. — Герцог взял ее руку и поднес к губам. — Я думал, что это западня…
— Я никогда не устраивала вам западню. Прошу, поверьте. Пожалуйста, Уоллингфорд, посмотрите мне в глаза.
— Нет, не могу.
— Но ведь вы мне верите? Скажите, что верите.
Уоллингфорд вздохнул:
— Не знаю. Пожалуй. Господи, какие у вас ледяные руки!
— Со мной все в порядке.
— Вы дрожите. Вы не захватили с собой шаль, глупое дитя. — Уоллингфорд отпустил руки Абигайль и начал снимать с себя сюртук. — Нужно вернуться в замок.
— Нет! Нет, не сейчас.
Тяжелый и теплый сюртук опустился на плечи Абигайль, делая ее похожей на гнома. Она дрожала от холода и возбуждения. Руки Уоллингфорда задержались на вороте сюртука, заставляя Абигайль сделать шаг вперед, а затем еще один.
Теперь его дыхание обвевало ее волосы, а подбородок касался макушки.
Абигайль уткнулась лицом в его шею, от которой пахло свежей водой озера, подняла руки и положила их на грудь Уоллингфорда.
— Если я задам вам довольно дерзкий вопрос личного характера, вы мне ответите на него честно?
— Мисс Харвуд, разве вы когда-нибудь задавали мне другие вопросы?
Абигайль рассмеялась. Это были ненастоящие объятия. Руки Уоллингфорда по-прежнему покоились на вороте сюртука, а между ними стояла Абигайль. И все же она чувствовала себя в полной безопасности, находясь так близко к нему, чувствовала себя частью его тела. Под ее ладонями колотилось его сердце, а его дыхание согревало ее волосы. Абигайль чувствовала себя так, словно может говорить и делать все, что угодно. Она была пленницей Уоллингфорда, и все же еще никогда в жизни не ощущала большей свободы, чем сейчас.
— Вы с мистером Берком родственники, не так ли?
— Хм…
— Я заметила это вчера за ужином. Не понимаю, почему я не увидела этого раньше. У вас, конечно, разный цвет волос, но вы оба высокие и стройные…
— Я не такой высокий и стройный, как Берк.
— Действительно. — Абигайль засмеялась. — Словно он позаимствовал ваше тело и немного его вытянул. Ваши лица, как и лицо Пенхэллоу, очень похожи. Одинаковые скулы и подбородки. А еще вы одинаково хмурите брови…
— Я смотрю, вы очень тщательно изучили вопрос.
Абигайль легонько стукнула Уоллингфорда.
— Скажите правду.
Ее руки приподнялись и опустились на его груди, когда Уоллингфорд вздохнул.
— Отец Берка — герцог Олимпия, отец моей матери.
— О… — выдохнула Абигайль. Новость оказалась шокирующей, но еще более шокирующим было то, что герцог рассказал ей об этом. Наверное, в высшем свете все знали об их с Берком родстве и молча принимали ситуацию, но все-таки это оставалось семейной тайной, которую можно доверить не каждому.
— Стало быть, он ваш…
— Да, мой дядя. — Ответ Уоллингфорда прозвучал сухо, и все же в нем слышалась какая-то еле различимая веселость.
Абигайль засмеялась, уткнувшись ему в шею.
— Ваш дядя!
Смех так и рвался из ее груди, спина задрожала, и руки Уоллингфорда скользнули наконец по плечам Абигайль и прижали ее к своему большому телу. На этот раз герцог засмеялся тоже.
Абигайль положила голову ему на грудь.
— Должно быть, вам было очень тяжело.
— Вовсе нет. Берк — прекрасный человек. Я горжусь тем, что он у меня есть. Каждой семье необходим гений, и… в общем, он известный ученый и изобретатель.
Абигайль вновь вспомнила, как вздрогнул Уоллингфорд там, в саду.
— Он чудный человек. Но мне больше нравитесь вы.
Ей показалось, или Уоллингфорд действительно сжал ее чуть крепче?
Герцог наклонил голову, чтобы прижаться щекой к ее волосам.
— В таком случае у вас совсем нет разума, как я и предполагал, — сделал вывод Уоллингфорд.
— У меня гораздо больше разума, чем может показаться на первый взгляд.
— А как насчет моего обворожительного Адониса-брата? Его кандидатуру вы не рассматривали?
— Он тоже очень славный, и я его на самом деле обожаю, но — как вам сказать, — чего-то в нем не хватает.
— Может быть, титула?
Абигайль щелкнула пальцами.
— Точно! — Под ее пальцами были гладкие пуговицы жилета. Она коснулась одной и провела пальцем по ее ободку. — Кроме того, его телом и душой завладела моя кузина Лилибет.
— Боюсь, вы правы.
Вода плескалась у берега. Поднимался ветер — холодный и беспокойный. Наступила полночь, но Абигайль не хотела сдвинуться даже на десятую долю дюйма с этого места и от этого мужчины.
— Уолллингфорд, я хочу, чтобы вы отказались от пари.
Герцог не шевелился, и Абигайль замерла в ожидании.
Наконец он хмыкнул.
Она отстранилась и попыталась заглянуть герцогу в лицо, но он не разжал рук.
— Я серьезно. Неужели вы не видите, что оно совершенно бессмысленно? Никто не хочет покидать замок. В нем найдется место для всех. Да и что плохого в том, чтобы позволить людям полюбить друг друга?
Как только эти слова сорвались с языка Абигайль, она ощутила, как краска смущения густо разливается по щекам. «Скажи что-нибудь!» — взмолилась Абигайль, в то время как слово «любовь» пульсировало между ними в унисон с медленным сердцебиением Уоллингфорда под ее ладонями.
— Полагаю, — произнес Уоллингфорд тоном судьи, оглашающим вердикт, — если мы хотим избежать дальнейшего обсуждения…
Абигайль обвила его шею руками.
— О, спасибо! Только представьте, как будет весело, если над нашими головами не будет висеть этот дамоклов меч. Какими добрыми друзьями мы все станем!
Уоллингфорд схватил руки Абигайль, стиснул их и прижал к своей груди.
— Друзьями? — Теперь герцог мягко и серьезно смотрел на нее, и луна отражалась в его глазах.
Абигайль была рада тому, что вокруг царила кромешная тьма. Ведь она скрывала ее румянец. Румянец! Ее! Абигайль вообще никогда не краснела. И вот она стояла здесь, на берегу озера, краснея и смущаясь, точно дебютантка на своем первом балу. Вела себя так, как поклялась никогда себя не вести. И все же ощущение нельзя было назвать неприятным. Абигайль чувствовала себя взволнованной. То же самое она испытала бы, если бы лошадь, на которую она поставила и которая всю дистанцию безнадежно плелась в хвосте, вдруг резко прибавила и пришла к финишу первой.
