«Милый мой Евгений Яковлевич, если вы не выполните эту задачу и переправы немцы разрушат, вы будете преданы суду военного трибунала. До свидания. Желаю вам удачи. С глубоким уважением.
Василевский».
Такая вот беседа была с помощью аппарата СТ. На полу, как обычно, осталась от нашего разговора огромная змея белой ленты. Держа в руках ее конец, я пробежал глазами обрывки последней фразы и невольно улыбнулся:
«Милый мой Евгений Яковлевич… вы будете преданы суду военного трибунала…»
Шла война. Мы должны были выстоять, одолеть очень сильного врага — во что бы то ни стало! А такая победа достается не одними лозунгами.
В тот же день, уже через полчаса, у меня в землянке состоялось совещание управления авиакорпуса Начальник штаба полковник Баранов, начальник политотдела полковник Ананьев, начальник оперативного отдела полковник Чернухин, заместитель начальника политотдела по комсомольской работе подполковник Полухин внимательно слушали о моем разговоре с представителем Ставки. А я читал расклеенную на чистых листах бумаги ленту и думал: мы не можем не справиться с немцами, мы сделаем все от нас зависящее, чтобы не пропустить противника к переправам…
Тяжелые воздушные бои разгорелись над крымской землей Из Румынии гитлеровцы гнали свои «юнкерсы» и «хейнкели» на промежуточные аэродромы, заправляли их там бензином, начиняли бомбами и ожесточенно рвались к нашим войскам. Чтобы исключить возможные удары вражеской авиации, мы решили блокировать немецкие аэродромы. И это нам удалось.
Почти непрерывно в течение светлого времени суток две-три пары истребителей корпуса висели в воздухе — чуть в стороне от взлетно-посадочных площадок гитлеровцев. При первой же их попытке взлететь наши летчики стремительно шли в атаку и, как правило, срывали вылет. Тогда немцы, не добившись успеха в дневных условиях, перешли к ночной работе. Надо сказать, некоторым бомбардировщикам удавалось безнаказанно прорываться к переправам, правда, бомбили они неудачно — ни одна бомба не попала в цель.
А как же мы? Могли ли мы безмятежно отсиживаться, рассчитывая на плохую бомбардировку гитлеровцев? Конечно, нет. Нужно было что-то предпринимать — прекратить полеты немцев к переправам. Но как?..
В то время об истребителях-перехватчиках с радиолокационными прицелами могли мечтать только самые восторженные фантасты. Не было у нас и просто прожекторов, в лучах которых представилась бы возможность видеть самолеты, атаковывать их. И все же выход был найден: мы приняли решение блокировать аэродромы противника ночью, то есть не дать возможности взлетать гитлеровским бомбардировщикам — нашим истребителям бомбо-штурмовыми ударами предстояло уничтожать их прямо на взлете.
Ночная разведка установила, что действовало у немцев только два аэродрома. Один — у села Веселое, другой — на мысе Херсонес. Вместе с начальником штаба корпуса полковником Барановым и командирами дивизий полковниками Корягиным и Орловым разрабатываем план боевой работы. По замыслу, над аэродромами противника на разных высотах в течение всей ночи должны находиться по три-пять наших истребителей. Едва вражеский бомбардировщик начинает взлет — его атакуют. При работающих-то на полных оборотах моторах движение самолета хорошо видно по пламени, вылетающему из выхлопных патрубков бомбардировщика.
Разработанный план ночного блокирования аэродромов я доложил командующему 8-й воздушной армией генералу Т Т. Хрюкину, и Тимофей Тимофеевич поддержал нашу идею Кстати, по этому плану предусматривалось, что в первую ночь в боевых вылетах участвую и я. Мне предстояло оценить эффект работы по блокированию аэродромов, внести, если это потребуется, коррективы в тактику боевых действий.
Разрешение получено. И вот мы готовимся к первому ночному вылету. Со мной летят капитаны Лебедев и Маковский. Сразу после взлета беру курс на аэродром Веселое. Странно это тогда звучало: такое русское слово — «веселое» — и вдруг объект противника, который нам угрожал и стал серьезной преградой на пути к освобождению крымской земли.
Над аэродромом Веселое, чуточку в стороне, я набираю высоту 1500 метров. Мои товарищи поднимаются выше. Баражируем, не спуская глаз с летного поля Южная ночь темная — действительно ни зги не видно. И вдруг я замечаю — на взлетной полосе вроде бы движутся огни. Мгновенно перевожу свой истребитель в пикирование. Вечностью кажутся секунды в машине, летящей в черную пропасть… Сердце стучит, похоже, громче мотора, но мне не до эмоций — мозг работает в одном направлении: цель, только цель! И, загнав бомбардировщик в прицел, я бросаю две бомбы, тут же открываю огонь из пушек, пулеметов и вырываю машину из пикирования уже над самой взлетной полосой.
Помню, как заработали зенитки В темноте меня не видно, поэтому немцы лупили наугад — снаряды из шестиствольных «эрликонов» летели куда-то в сторону. А мы отбомбились, отстрелялись и спокойно взяли курс на свой аэродром.
В ту ночь летчики авиакорпуса выполнили сорок самолето-вылетов — не взлетел ни один гитлеровский бомбардировщик. Не появились они над переправой и на вторую ночь. Я снова отработал тогда группой вместе с Лебедевым и Маковским. Запомнилось, как Лебедев сбил «юнкерса» и тот взорвался прямо над полосой, осветив весь аэродром. Ничего себе красивое зрелище!
Но неожиданно для нас в третью ночь над переправами появились Ю-88; хотя снова немцы бомбили неудачно, однако бомбили. «В чем дело?» — недоумевали мы. Наши летчики совершили в ту ночь пятьдесят самолето-вылетов, ни один взлет гитлеровских бомбардировщиков обнаружен не был — откуда появились «юнкерсы»? Разобраться помог случай. Летчик Аккудинов сбил «лапотника» — так мы называли между собой самолет Ю-87 за его шасси, похожие на торчащие лапти, и пленный летчик рассказал, что на все ночные бомбардировщики они установили пламегасители. Вот, оказывается, почему мы не видели на полосе взлетающих «юнкерсов».
Принимаю решение: с наступлением темноты всю ночь бросать бомбы ОФАБ-50 на взлетную полосу — и самолетные стоянки. И снова успех!
Несколько позже пленный летчик с «юнкерса» откровенно признался, что наша ночная бомбардировка ошеломила их После первой же серии сброшенных бомб нужно было осматривать взлетную полосу, но как только осмотр и ремонт ее заканчивался, начиналась новая бомбардировка — и так всю ночь!
Словом, ночные действия своей авиации немцы прекратили. Сивашские переправы мы отстояли.
Наступление наших наземных войск в Крыму было настолько стремительным, что, приземляясь на аэродромах противника, мы нередко заставали в летных столовых еще дымящиеся котлы с пищей. Так было и после прорыва танкового корпуса генерала Васильева. Следом за танкистами для организации управления боевой работой авиации я прилетел на полевой аэродром Веселое и нашел там три совершенно исправных «мессершмитта». Как мы обошлись с трофеями, расскажу чуть позже. А вот первое, что мне бросилось на отвоеванном аэродроме в глаза, над чем пилоты потом долго смеялись, о чем не могу не припомнить сейчас, — это знакомство с вражеской в общем-то информированностью о наших летных кадрах.
Осматривая аэродромные помещения и постройки для использования их в работе — а возвращались полки на родные аэродромные поля навсегда, — мы увидели, какими немцы «представляли» себе известных наших воздушных бойцов. Умелой рукой на стенах деревянного барака были нарисованы «портреты» Покрышкина, Амет Хан-Султана, Речкалова, Маковского… Был там и мой «портрет». Но вот деталь: кому-то к голове пририсовано туловище пантеры, держащей за хвост «мессершмитт», кому-то льва, огнедышащей кобры… Видно, страху немцам мы нагнали большого, коль они нас такими изображали!
Да, так вот, пока я рассматривал этот весенний авиационный вернисаж, расторопный механик моего самолета младший лейтенант Володя Гладков отыскал меня и докладывает:
— Товарищ генерал, на аэродроме обнаружил три совершенно новых самолета.
— Что за самолеты?
— Вражеские. Три «мессера» — «ме сто девять Е», — уже доподлинно выяснив даже модификацию машин, доложил механик. — Только без горючего они…
Горючее-то достанем, прикинул я про себя, и тут же загорелась шальная мысль: «А может, повоюем на этих „мессерах“? Покажем немцам, как бить их собственным оружием?..» И на всякий случай распорядился:
— Найди-ка формуляры трофейных машин, изучи их особенности, а там посмотрим…
— Это мы мигом! — бойко ответил Гладков, и я знал, что не пройдет и часа, как Володя доложит о готовности «мессера» к работе, что на любой ответ летчика он уже сможет дать квалифицированный ответ.
Много прошло через мою жизнь таких вот тружеников аэродромов. «Золотые руки», — говорят о них пилоты, о своих верных помощниках — техниках, механиках, мотористах. С Володей Гладковым мы были вместе долгие месяцы войны. Признаюсь, когда я отправлялся в полет, на любое боевое задание, у меня никогда не возникало даже и тени сомнения в возможной неисправности техники по вине или недосмотру механика самолета. Это был не просто добросовестный или там как-то по-особому аккуратный в деле специалист. В конце концов относиться к делу с ответственностью обязывает воинский долг. Володя был талантливый человек. Он мог делать все — и сваривать металлы, и проводить токарную обработку деталей, и плотничать, если потребуется. Знал Гладков и радиодело, прекрасно владел немецким языком, хотя специально, кажется, никогда им не занимался. В общем, был мой механик настоящим русским умельцем.
