замечая, что все зло мы творим сами. Заигрываемся, оголтело и увлеченно. А кто вазу разбил? Это не я. Ее неудачно поставили. Никто не спешит признать вину, потому что не понимает, как жить с ней дальше. С каменюкой неподъемной, которая давит, и давит, и давит… Знаешь, почему я в церковь-то ушел? Хотел сбежать от ответственности. Крутил в институте сразу с двумя девчонками и так получилось, они в одну неделю объявили, что ждут ребенка. Детей. Моих детей, понимаешь? Я представил, что дальше начнется: разборки, метания, с кем остаться, кого бросить и прочее. Среди ночи отправился в ближайший монастырь. Наплел чего-то, уже и не помню. Думал, Бог простит и успокоюсь. Но нет… Одна подруга сделала аборт. Вторая родила девочку. Катюшей назвала. Сколько ей? Лет десять. А я с ней ни разу не разговаривал, видел издали.
— Отчего же не подошел?
— Зачем? Ее воспитывает другой человек, которого она называет «папа». И все эти годы я живу в одном режиме: пытаюсь научиться любить и прощать. Всех. Как в детстве. Мы, недовзрослевшие мальчики, как назло не смогли сохранить в себе именно это. Самое важное. Только ты сумел. Завидую. Хотя и грех… Что-то Генки долго нет, — он оглянулся на темный угол. — Пойду, проверю.
12
Генка предсказуемо рыдал. Ему было жалко. Жорку, который отсидел семь лет за чужую вину. Эдика — он ведь потерял и любимую, и друга. Жену-красавицу, которая прожила столько лет с лживым изменщиком. А больше всех, конечно же, себя. Дурака. Гниду пьяную.
— У вас ведь жизнь. Страсти. Эмоции. По-настоящему, — обрушил он на Костю цунами из слез и соплей. — А я как в дешевом сериале, где все насквозь фальшивое. И нет никаких шансов это изменить. Еще вру, что пишу на чистовик… Костик, я ведь сейчас понял, насколько низок и жалок. Ведь если бы Элька сбила людей возле моего дома и набрала мой номер, я бы не вышел к ней. Я ведь трус. И бездарь. Думаешь, почему на самом деле пишу один слоган, а не десять?! Да потому что не в силах придумать больше одного. Скажи, что делать, Костя? Что мне делать?!
— Для начала, давай-ка, умойся, — утешать священник умел. — Нашел место, чтобы важные вопросы задавать! Да и вообще, лучше поговорим на свежую голову. Давай, приходи завтра в храм. А пока нужно решить, как разъезжаться будем… Я-то на самокате. А вас, алкоголиков и тунеядцев, не в метро же грузить?!
Приглушенный крик раздался в зале ресторана. Потом заголосили на полную громкость: «Уби-и-и-или!!!»
Генка перестал рыдать и почти протрезвел. Друзья столкнулись в дверях, замешкались на пару мгновений. Но к столику первым добежал Костик. Он гнал от себя страшную картинку, не хотел верить, а подсознание рисовало скрюченного, окровавленного полицейского и яростный оскал бывшего зэка. Но лицо Жорки было умиротворенным. В глазах ни тоски, ни боли, которые раньше нет-нет, да проскальзывали. А по груди расползалось рубиновое пятно, так бывает, когда бокал бордо на себя опрокинешь…
Но вино в тот вечер друзья не заказывали.
Жорка лежал на полу. Шебутной поросенок бегал вокруг, повизгивая, толкая пятачком то в бок, то в колени — поднимайся, чего же ты… Официант сидел на корточках и пытался нащупать пульс. Истеричная блондинка за соседним столиком нервно кричала что-то в мобильник по-французски. «Забери меня отсюда», — машинально перевел Костя, вспомнив школьные уроки. Администратор тоже звонил по телефону, но четко и собрано. Вызывал полицию.
— Ваш друг, чудо-богатырь… Пришел с улицы. Заспорили. Выхватил из кармана нож, ударил… Я даже движения не заметил, — рыжий-конопатый говорил извиняющимся тоном, как будто мог остановить трагедию.
— Где… — хрипнул Генка, — где Эдик?
Администратор, не отрываясь от телефонной трубки, показал на выход.
Фонари горели ярко, как церковные свечи. Народу на тротуарах было много, все возбужденно галдели. Иммунитет опять подвел: не каждый день увидишь майора при полной форме и в пижонском клетчатом пиджаке. С окровавленным ножом.
— Смотри, вот он! — Костя потянул Генку в соседний двор. На детскую площадку. Там в песочнице сидел Эдик. Сгорбившись. Руки его хаотично двигались, и когда друзья подошли ближе, стало понятно почему. Эдик играл в ножички — сам с собой. Выкидуха, испачканная кровью, раз за разом втыкалась в рыхлый песок.
— Смотрите, все получается. А челочка — нет, — Эдик поднял глаза. Священник попытался разглядеть в них признаки раскаяния или безуминку. Но серые колодцы поразили своей пустотой.
— Я ведь боялся сегодняшней встречи. Ждал конфликта. Упреков. Драки, — Эдик сжал огромные кулаки, аж костяшки побелели. — Ненависти ждал. Я бы понял. А он…
— Простил, — прошептал Костик.
— Вернулся с перекура. Вас нет. Жорка мне и рассказал то, что не хотел при всех… Элька к нему в колонию приезжала. Мне соврала, про фестиваль какой-то музыкальный. Всю правду ему и выплакала. Это ведь не она в ту ночь за рулем сидела, а я…
— Как… ты… мог… — задохнулся от возмущения Генка.
— А что было делать? — взревел Эдик раненым зверем. — Мы тогда крепко выпили. Отмечали с Элькой мой первый успех в полиции. Начало большой карьеры… Я сразу просчитал, Жорка захочет прикрыть любимую девушку. Эльвире пообещал: обязательно отмажу, тюрьма ему не грозит.
— Соврал, тварь! — продолжал яриться Генка.
— Кто же знал, что Жорка тоже пил в тот вечер… Но я сегодня ждал от него как раз такой, агрессивной реакции. Обматерит. Ударит. Я бы понял. На колени перед ним бухнулся и умолял простить… А он молчал, — Эдик продолжал втыкать нож в песок, и стало заметно, насколько сильно у него дрожат пальцы. — Потом спросил: Элька из-за этой истории с наркотиками связалась? Вину пыталась заглушить? А я ведь сам ее погубил. Сначала заставил соврать из любви ко мне. Потом застукал со шприцом… Надо было отправить лечиться. Но стал ей героин со склада вещдоков таскать. Боялся, вдруг в клинике проговорится в беспамятстве о моем преступлении… Бедная девочка. Угасла за год. Я Жорке как на духу страшные факты выложил. А он в ответ: ты сам себя наказал. Страшнее никто не накажет. Но мне не нужно его снисхождения. Я ждал суда, приговора. Очиститься хотел. А тут… Нащупал в кармане пиджака этот проклятый нож…
Вдали послышался вой полицейских сирен. Собаки, бегущие по следу волка, подумал Генка. А вслух выдал совсем другой образ:
— Ты хуже паука, который своим ядом отравляет все вокруг. Ты столько людей погубил. Дружбу нашу растоптал. Тебе нужна ненависть? Я тебя ненавижу. Жалею, что смертную казнь отменили. Ничего, будешь сидеть в тюрьме, пока не сдохнешь.
