Маленькая нищенка нашла меня в одном из залов дворца и рассказала любопытную историю — такую чудную, что мне трудно вспомнить её во всех подробностях. Я помню одно: её послали собирать крылья. Ей было обещано, что как только у неё появится пара крыльев, она сразу же улетит в ту страну, откуда она родом, — только где была та страна, девочка не знала.
Ей приходилось выпрашивать крылышки у бабочек и мотыльков, и те никогда ей не отказывали. Но для того, чтобы смастерить крылья для себя, ей нужно было так много маленьких крылышек, что днём она неустанно бродила в поисках бабочек, а по ночам искала мотыльков, всё время умоляя их подарить ей свои крылья.
И вот как–то раз она набрела на такой уголок леса, где порхало великое множество роскошных бабочек, а их крылышки как нельзя лучше подходили для того, чтобы сделать в верхней части её крыльев красивые узорчатые глазки.
К тому же, девочка знала, что стоит ей только попросить, и она получит столько крылышек, сколько захочет. Но не успела она открыть рот, откуда ни возьмись на неё надвинулось какое–то громадное существо и, повалив на землю, затоптало ногами. Поднявшись, она увидела, что такими же громадинами кишит весь лес, хотя сами они как будто не замечали друг друга; и всякий раз, когда она снова принималась выпрашивать у бабочек крылышки, один из них тут же наступал на неё, сбивая с ног. Она не знала, что думать; эти бесчувственные существа приводили её в ужас, и наконец, в смятении, она убежала прочь, чтобы позвать кого–нибудь на помощь.
«И что это были за твари?» — спросил я её.
Она ответила, что они походили на огромных людей, сделанных из дерева, только ноги и руки у них не сгибались, а на лицах не было ни глаз, ни носа, ни рта. Я рассмеялся, думая, что девчушка выдумала всё это для забавы. Она рассмеялась вместе со мной, но тут же принялась уверять меня, что все её слова — чистая правда.
«Вы только придите, господин рыцарь, и сами всё увидите, — попросила она. — А я покажу дорогу».
Я облачился в доспехи, вооружился, чтобы быть готовым ко всему, и последовал за девочкой. Хотя, признаться, я так ничего и не понял из её рассказа, передо мной был маленький человечек, которому нужна была помощь.
Она шагала впереди, и я внимательно разглядывал её. Уж не знаю почему (может, потому что её так грубо потоптали те чудища, о которых она говорила), но платье её было сильно изодрано, и кое–где через дыры даже проглядывала бледная кожа. Сначала мне показалось, что на спине у неё торчит горб, но потом я рассмотрел, что через её лохмотья — только не смейтесь, хорошо? — топорщатся какие–то непонятные наросты самых необыкновенных оттенков. Я пригляделся получше и увидел, что это самые настоящие крылья, сложенные за спиной. Сделаны они были из множества тоненьких разноцветных крылышек, тесно нашитых друг на друга и похожих на мохнатое окаймление крыла роскошной южной бабочки, а их радужные цвета были подобраны на редкость искусно и сливались в дивную гармонию красок.
Теперь мне было куда легче поверить словам моей юной гостьи, особенно когда я увидел, что время от времени её крылья слегка приподнимаются, словно жаждут вырваться из своего плена и расправиться. Правда, вряд ли под таким истрёпанным платьицем можно было скрыть настоящие крылья; видно, девчушка и впрямь ещё не закончила свою работу.
Шли мы часа два или три (как малютка запомнила дорогу, ума не приложу), пока наконец не вышли на поляну, где, казалось, даже воздух трепетал от взмахов бесчисленных крылышек изумительно красивых бабочек. Их нежные одеяния переливались, как павлиньи перья самой разной формы и самых неожиданных оттенков, но на каждом крылышке непременно виднелся изящный, причудливый глазок.
«Вот они, вот они!» — закричала девочка, и если бы не нотки ужаса в её торжествующем голоске, я наверняка подумал бы, что она говорит о бабочках, потому что больше вокруг никого не было. В тот же миг рядом с нами присела громадная бабочка, крылышки которой были украшены ярко–синими глазками, окружёнными мутноватыми разводами, как будто кусочек умытого вечернего неба проглянул через нахмурившиеся тучи.
«Бабочка, бабочка, подари мне свои крылышки!» — тут же зашептала девочка.
Но вдруг чья–то невидимая сила повалила её наземь, и она жалобно заплакала от боли. Я выхватил меч и с размаха ударил по пустоте в том направлении, где упала малышка. Меч наткнулся на что–то твёрдое, и в то же самое мгновение передо мной появилось самое гротескное и нелепое подобие человека, какое я только видел. Видите ли, в Волшебной стране нам то и дело встречаются странные, а порой и довольно несуразные создания, но с ними всё равно приходится обращаться как с реальными существами, какой бы нелепостью это ни казалось. Эта же тварь больше всего походила на чурбан, грубо обтёсанный в некое подобие человека с головой и туловищем, но без лица и с совершенно бесформенными руками и ногами. Своим ударом я отсёк ему левую ногу, но эта нога неожиданно запрыгала сама по себе, а деревянный истукан всё так же неумолимо продолжал скакать на правой. Тогда я кинулся ему вслед и разрубил его пополам, от головы и до самого низа.
Однако даже это не смогло отвлечь его от того, что он явно считал делом всей своей жизни: как только девчушка поднялась и снова начала просить у бабочек крылышки, три куска его тела мигом заковыляли к ней, и если бы я не бросился им наперерез, опять свалили бы её навзничь.
Я видел, что мечом тут ничего не добьёшься; надо было придумать что–то другое. Если этих чурбанов здесь много, вряд ли мне удастся разрубить каждого из них на такие мелкие щепки, что они уже не смогут причинить малютке вреда. И потом, что будет с бабочками, если от моего меча во все стороны вдруг начнут разлетаться миллионы сумасшедших деревяшек? Однако первого я всё же измолотил почти в труху, а потом, когда девчушка снова начала выпрашивать у бабочек разноцветные крылышки, велел ей крикнуть мне, когда к ней приблизится второй. Но тут к моей несказанной радости я понял, что и сам вижу их, и удивился, что не замечал их раньше. Я заслонил собой девочку, чтобы второй истукан уже не мог затоптать её, но когда она снова начала собирать свои крылышки, откуда ни возьмись появился третий, и только с преогромным трудом, наваливаясь на них всем весом своей кольчуги, я смог удержать от неё этих тупых, но настырных тварей.
Внезапно мне в голову пришла отличная идея. Я подставил одному из чурбанов подножку, а когда он свалился, схватил его за ноги и поставил на голову, прислонив пятками к дереву. Он пару раз дёрнулся, но перевернуться уже не смог. Тут до меня донёсся жалобный плач: пока я сражался с первым истуканом, второй снова затоптал крылатую бедняжку. Но теперь я знал что делать. Стоило новому чурбану появиться из лесу, как я сбивал его с ног и мгновенно ставил головой вниз. Так что вскоре моя маленькая нищенка набрала себе столько крылышек, сколько ей было нужно.
— А потом? — спросил я.
— Потом я отвёл её к себе в замок, и она рассказала мне всю свою историю, от начала до конца. Только пока она говорила, мне всё время чудилось, что я слышу ребёнка, который бредит или разговаривает во сне. Я никак не мог уложить её рассказ у себя в голове, хотя самой девчушке он явно казался вполне простым и понятным. А моя жена…
Тут рыцарь внезапно запнулся и замолчал. Я тоже не стал продолжать разговор.
Так мы и ехали ещё несколько дней, ночуя где придётся, и если не находилось ночлега получше, укладывались спать прямо в лесу, под каким–нибудь деревом, на куче сухих листьев. C каждым днём рыцарь вызывал во мне всё большее восхищение и любовь. Ещё ни один оруженосец не служил своему господину с такой радостной преданностью. Я ухаживал за его конём, начищал его латы (и даже чинил их — ведь я многому научился у своих погибших братьев), заботливо следил, чтобы у него было всё необходимое, и главной моей наградой была любовь к нему, которая жила теперь в моём сердце. «Вот это настоящий мужчина, — говорил я себе. — Что может быть лучше, чем служить ему и во всём почитать его? Ведь в нём воплощено всё то, что хотелось бы обрести и мне. Если сам я не могу быть благородным человеком, то буду хотя бы служить чужому благородству».
В ответ на мою любовь рыцарь платил мне искренним уважением и дружеской привязанностью. Сердце моё ликовало. «Нет, теперь моя жизнь уже не будет потрачена зря, — думал я, — даже если я буду служить ему до конца моих дней и никто кроме него ни разу не улыбнётся мне, никто кроме него не скажет: «Молодец! Ты сослужил мне отличную службу!»». Однако всё это время мне страстно хотелось совершить для него что–то большое и особенное, чего обычно не выпадает на долю оруженосца.
И вот однажды днём мы заметили, что в лесу появились просеки. Кругом виднелись обрубленные сучки, кто–то явно валил деревья, расчищая путь, но протоптанных тропинок на земле не было. С каждым шагом этих примет становилось всё больше, пока наконец мы не выехали на узкую и длинную дорогу, которую кто–то проложил прямо посреди леса, под корень вырубив все деревья. Со всех сторон к ней сбегались такие же просеки, лучами соединяясь в одном месте, и на них вдалеке смутно маячили какие–то фигуры.
