И вот однажды днём мы заметили, что в лесу появились просеки. Кругом виднелись обрубленные сучки, кто–то явно валил деревья, расчищая путь, но протоптанных тропинок на земле не было. С каждым шагом этих примет становилось всё больше, пока наконец мы не выехали на узкую и длинную дорогу, которую кто–то проложил прямо посреди леса, под корень вырубив все деревья. Со всех сторон к ней сбегались такие же просеки, лучами соединяясь в одном месте, и на них вдалеке смутно маячили какие–то фигуры.
Вскоре мы подъехали к стене из тисовых деревьев, растущих впритык друг к другу; ветви их переплетались так тесно, что за ними ничего нельзя было разглядеть. В стене было прорублено отверстие наподобие двери, да и саму стену кто–то отделал так, что она была на диво гладкая и ровная.
Мой рыцарь спешился, я быстренько отвёл в сторонку коня, мы вместе вошли в незнакомую дверь и оказались в широком прямоугольном пространстве, обнесённом четырьмя тисовыми стенами. Могучие деревья поднимались необыкновенно высоко и расходились друг от друга лишь возле остроконечных макушек, походивших на зубцы крепостной стены, а вдоль каждой из длинных сторон вытянутого прямоугольника выстроились три ряда мужчин в белоснежных одеждах. Они стояли молча, с серьёзными лицами; у каждого на поясе висел меч, но в остальном облачение и осанка выдавали в них не воинов, а, скорее, жрецов. Между этими двумя рядами толпились празднично одетые люди, среди которых были женщины и дети, и все их взгляды были устремлены прочь от нас, к противоположному концу странного двора. На что именно смотрела толпа, мы не видели, потому что солнце уже село и начали сгущаться сумерки. Вокруг становилось всё темнее и темнее. Люди молча чего–то ждали.
Над длинным двором загорелись ночные звёзды, с каждой минутой сиявшие всё отчётливее и ярче. Ночной ветер качнул верхушки деревьев, пролетев среди тесно переплетённых ветвей и листьев со странным звуком, похожим то ли на песню, то ли на стенания. Стоявшая неподалёку от нас юная девушка, одетая так же, как и жрецы, склонила голову и побледнела от благоговейного ужаса.
— Какая торжественная тишина! — шепнул мне рыцарь. — Должно быть, они ожидают услышать голос пророка. Как хорошо, что мы сюда зашли!
Я заколебался. Мой господин говорил искренне и убеждённо, но в моей душе зрела необъяснимая уверенность, что на самом деле ничего хорошего нам ждать не следует, и я решил смотреть во все глаза и быть настороже.
Неожиданно высоко над храмом появилась огромная звезда, лучезарная, как солнце. Всё вокруг осветилось, а люди в белом стройно запели звучный гимн, мощными раскатами разносившийся по всему строению, перелетая от одной стены к другой. Певцы по очереди умолкали, а потом, дождавшись нужного момента, вновь подхватывали песню, так что она медленно перекатывалась по их рядам, незаметно и неожиданно меняя направление, становясь то громче, то тише. Потом всё смолкло, и я увидел, что в середину прохода, окаймлённого людьми, медленно вышли семеро мужчин в белом. В середине шествовал юноша, на голове которого красовался венок из цветов, а под белоснежным плащом виднелась богато украшенная одежда. Я пристально следил за каждым их шагом. Природа наградила меня удивительно острым зрением, и даже на большом расстоянии я мог разглядеть куда больше, чем многие другие.
В дальнем конце двора виднелось нечто вроде помоста, и эти семеро начали подниматься на него то ли по пологому склону, то ли по небольшим ступеням.
На помосте возвышался массивный пьедестал, и уже на нём, высоко вознесённый над головами жрецов, стоял трон, к которому вели широкие ступени. На нём восседал могучий человек царственного вида, горделиво и благосклонно поглядывающий на толпу. Те семеро, за которыми я следил, поднялись на помост и преклонили колени, а потом жрецы, сгрудившись вокруг юноши, подвели его к подножию пьедестала. Вдруг в его передней стене открылась дверь, юноша в ужасе отпрянул, но стоявшие сзади подтолкнули его, и он исчез. Снова грянула песня. Жрецы пели до тех пор, пока от их белых рядов не отделились ещё семеро и не начали медленно продвигаться к помосту.
Я взглянул на своего хозяина. На его открытом лице читалось неподдельное почтение и благоговение. Он был не способен на зло и потому не умел подозревать злые намерения в чужих душах, тем более, когда их было так много и когда всё вокруг казалось осенённым духом высокого деяния. Я не сомневался, что на самом деле его отзывчивое сердце всего лишь умилилось от звуков величавой мелодии, от алмазного сияния звёзд, от величия тёмных пиков тисовой стены и от ветра, незримым призраком вздыхающего среди ветвей. Вот почему его смиренный ум заключил, что в этом странном обряде заключается возвышенный мистический смысл, а простое невежество помешало ему распознать, как всё есть на самом деле.
Я же ещё сильнее почувствовал, что передо мной самое настоящее чёрное зло.
Мне была невыносима сама мысль о том, что мой господин, столь благородный и чистый душой, может так жестоко обманываться и преклоняться пред тем, что (если мои подозрения были оправданы) выглядело куда хуже обычных интриг и козней нечистоплотных духовников. Сколько времени пройдёт, пока он не очнётся и не поймёт, как горько ошибался, терпеливо вынося и даже поощряя подобные злодеяния? За новой процессией я наблюдал ещё пристальнее. На этот раз между жрецами шла девушка, и я явственно разглядел, что она испуганно отшатнулась от зияющей двери, и её насильно впихнули внутрь. Какая участь ожидала несчастных, я так и не узнал, но успел увидеть достаточно для того, чтобы понять: дальше так продолжаться не может.
Я наклонился и шёпотом попросил стоявшую рядом девушку одолжить мне свой белый плащ, чтобы действовать, не выделяясь из нарядной толпы и не вызывая ничьих подозрений. В замешательстве, она изумлённо взглянула на меня, словно не вполне доверяя моему серьёзному виду, но потом всё–таки нерешительно кивнула и расстегнула застёжку. Белая ткань заструилась с её плеч, я нетерпеливо подхватил её и, на секунду присев, тут же выпрямился, как ни в чём ни бывало, по виду ничем не отличаясь от собравшихся.
Протянув девушке свой боевой топорик в залог того, что я непременно верну ей плащ (я думал пробраться к трону и, если средоточием зла окажется восседающий на нём человек, сразиться с ним; но ведь он был безоружен, и я тоже решил сражаться голыми руками), я начал проталкиваться сквозь толпу, стараясь пробиться к помосту до того, как на него взойдут жрецы. Люди пропускали меня, и я беспрепятственно продвигался всё дальше вдоль длинной белой вереницы воинов–жрецов, хотя то и дело ловил на себе недоумённые взгляды. Наверное, я рвался вперёд так решительно, что никто не осмелился остановить меня. Мне и вправду было всё равно, что со мной будет. После недавних событий я чувствовал себя совершенно никчёмным и втайне ощущал даже некое злорадное удовлетворение от мысли о том, что наконец–то отомщу своему жалкому, ничтожному «я», которое так долго меня обманывало.
Не успел я взобраться на помост, как музыка вдруг стихла. Я почувствовал, что все смотрят на меня, но вместо того, чтобы склониться у подножия престола, стремительно взбежал по ступеням. На троне восседал огромный деревянный истукан. Я схватил его за ноги и попытался скинуть прочь, но он не поддавался. Зная, что стража вот–вот оправится от первого потрясения и кинется ко мне, я лихорадочно напряг все свои силы, и тут со страшным скрипом и треском гнилого дерева, разваливающегося на куски, статуя поддалась и с грохотом упала на землю. Вместо трона в пьедестале зияла огромная дыра, глубокая, как дупло в прогнившем дубе. Но как следует рассмотреть её я не успел, потому что оттуда молниеносно выскочил громадный зверь, похожий на волка, только вдвое больше. Он набросился на меня, и, сцепившись, мы покатились по ступеням. Пока мы падали, я изловчившись схватил его за горло. Он яростно сопротивлялся, но вскоре я уже сидел на нём верхом, коленом прижимая его к помосту и ни на секунду не ослабляя хватки.
Внезапно со всех сторон раздались яростные вопли. «На помощь!» — кричали одни. «Месть! Месть!» — взывали другие. Угрожающий свист сабель и мечей, разом выхваченных из ножен, рассёк воздух на клочки. Я услышал топот сотен ног, рванувшихся к помосту, но лишь крепче сжал горло ненавистного чудища.
Его глаза уже дико выкатились из орбит, язык бессильно свешивался из пасти, но я продолжал стискивать мощную глотку, чтобы окончательно придушить его перед тем, как меня убьют. Вся моя сила, вся воля, вся страсть сосредоточилась в судорожно сжатых пальцах. Как меня ударили, я не помню. Ноги мои вдруг подкосились от слабости, и я потерял сознание.
Глава 24
Мы не уподобимся ангелам, покуда не умрут наши страсти.
ДЕККЕР
Мы ДОМОМ без запинки называем
