— Ошибаетесь, сударь. Я знаю этого человека не больше, чем вас. К тому же ваши речи не похожи ни на речи друга, ни на речи шутника. Позвольте же мне вернуться на бал.
— Сначала позвольте попросить у вас бумажник, который вам поручено мне передать.
— С чего вы взяли? Мне никто ничего не поручал.
— Прекрасно, другим вы должны отвечать именно так. Но не мне — я граф де Сен-Жермен.
— Мне это неизвестно.
Даже если я сниму маску, вы все равно не узнаете меня — ведь вы видели меня в темноте, ночью. Но вот вам моя верительная грамота.
Человек в красном домино показал Консуэло нотный листок с условным значком, который она сразу же узнала. Дрожа от волнения, она отдала бумажник, но добавила:
— Запомните мои слова. Мне никто ничего не поручал. Это я, я сама посылаю известному вам лицу письма и прилагаемые к ним переводные векселя. — Так, значит, это вы любовница барона фон Тренка?
Испуганная тягостной ложью, которую от нее требовали, Консуэло молчала.
— Отвечайте, сударыня, — сказал человек в красном домино. — Барон не скрыл от нас, что он получает утешение и помощь от особы, которая его любит. Стало быть, это вы подруга барона?
— Да, я, — твердо ответила Консуэло, — и меня удивляют, меня оскорбляют ваши вопросы. Разве нельзя мне дружить с бароном, не выслушивая при этом грубых намеков и унизительных подозрений, которые вы позволяете себе произносить в разговоре со мной?
— Положение чересчур серьезно, чтобы придираться к словам. Вы даете мне поручение, подвергающее мою жизнь опасности. Тут может оказаться политическая подкладка, а мне отнюдь не желательно быть замешанным в каком-нибудь заговоре. Я дал слово лицам, сочувствующим барону фон Тренку, что помогу ему поддерживать сношения с предметом его любви. Но поймите — я не обещал помогать ему поддерживать сношения с людьми, которые с ним дружат. Дружба — понятие растяжимое, оно внушает мне беспокойство. Я знаю, что вы неспособны на ложь. Если вы прямо скажете мне, что Тренк ваш возлюбленный и я смогу сообщить это Альберту фон Рудольштадту…
— Боже праведный! Не мучьте меня, сударь, Альберта больше нет!..
— По мнению людей, он умер, я это знаю, но для вас, как и для меня, он жив и будет жить вечно.
— Если вы понимаете это в смысле религиозном и условном, тогда конечно, но в смысле материальном…
— Не будем спорить. Завеса еще покрывает ваш ум, но скоро она исчезнет. Сейчас мне важно знать одно — каковы ваши отношения с Тренком. Если он ваш любовник, я берусь передать ему эту посылку, от которой, быть может, зависит его жизнь, ибо у него нет никаких средств к существованию. Но если вы откажетесь высказаться яснее, то и я отказываюсь быть посредником между вами.
— Пусть так, — сказала Консуэло, сделав над собой мучительное усилие, — он мой любовник. Возьмите же бумажник и поспешите ему передать.
— Довольно, — сказал граф де Сен-Жермен, беря бумажник. — А теперь, благородная и смелая девушка, позволь выразить тебе мое восхищение и уважение. Это было лишь испытанием твоей преданности и твоего самоотречения. Я знаю все! Знаю, что ты солгала из великодушия и что ты свято хранишь верность своему супругу. Знаю, что принцесса Амалия, хотя и пользуется моими услугами, не удостаивает меня своим доверием и, пытаясь освободиться от тирании Далай-Ламы, не перестает при этом быть принцессой и скрытничать. Это на нее очень похоже — беззастенчиво обрекать тебя, девицу без роду и племени (так выражаются в свете), на вечное несчастье — да, на величайшее из всех несчастий, мешая блистательному воскрешению твоего мужа и ввергая его теперешнее существование в чистилище сомнений и отчаяния. К счастью, между душой Альберта и твоею постоянно протянута цепь невидимых рук, дабы помочь общению души, действующей на земле, при свете солнца, с той, что трудится в неведомом мире, под сенью тайны, вдали от взоров обыкновенных смертных.
Эта странная речь взволновала Консуэло, хотя она и решила не доверять пышным фразам так называемых прорицателей.
— Поясните свою мысль, граф, — сказала она, силясь говорить спокойно и хладнокровно. — Я знаю, что задача Альберта еще не выполнена на земле и что душа его не уничтожена дыханием смерти. Но общение, могущее существовать между ним и мною, прикрыто завесой, которую способна разорвать только моя собственная смерть, если богу угодно будет оставить нам хотя бы смутное воспоминание о нашей прошлой жизни. Это великая тайна, и никто не властен помочь силам небесным соединить в новой жизни тех, кто любил друг друга в жизни прошлой. Что же вы имели в виду, сказав, будто некие дружественные силы заботятся обо мне, стараясь помочь этому сближению?
— Я могу говорить только о себе, — ответил граф де Сен-Жермен, — и скажу, что, зная Альберта во все эпохи — и тогда, когда я служил под его начальством во время войны гуситов с Сигизмундом, и позднее — во времена Тридцатилетней войны, когда он был…
— Мне известно, граф, что вы утверждаете, будто помните все свои прежние существования… Альберт тоже обладал этой болезненной и гибельной уверенностью. Видит бог, я никогда не сомневалась в его искренности, но подобные мысли всегда совпадали у него с периодом такого лихорадочного возбуждения, даже бреда, что я не верила в реальность этого исключительного и, пожалуй, невероятного свойства. Так избавьте же меня от неприятных и странных рассуждении по этому поводу. Я знаю, многие люди охотно заняли бы сейчас мое место и, движимые пустым любопытством, слушали бы вас с ободряющей улыбкой, делая вид, будто верят чудесным историям, которые вы рассказываете так искусно. Но я не умею притворяться, когда в этом нет крайней необходимости, я не могу забавляться вашими «химерами», как их называют. Они слишком похожи на те, которые так пугали и огорчали меня, когда я слышала их из уст графа Рудольштадта. Приберегите же их для тех, кто разделяет ваши заблуждения. А я ни за что в мире не стала бы обманывать вас притворством. Впрочем, даже если бы эти химеры и не пробуждали во мне горьких воспоминаний, я все равно не могла бы насмехаться над вами. Прошу вас, ответьте, пожалуйста, на мои вопросы, не пытаясь смутить мой ум туманными и двусмысленными речами. Чтобы помочь вам быть откровенным, скажу прямо — мне уже известно, что у вас есть какие-то таинственные и необыкновенные намерения, связанные с моей дальнейшей судьбой. Вы собираетесь посвятить меня в опасные секреты, и некие высокопоставленные лица поручили вам ознакомить меня с начатками тайного учения.
— Высокопоставленные лица, графиня, бывают иногда большими пустословами, — весьма спокойно ответил граф. — Благодарю вас за откровенность. Хорошо, я не стану касаться явлений, которые вам непонятны — и, быть может, именно потому, что вы не хотите их понять. Скажу только, что в самом деле существует некая оккультная наука, в коей я немного смыслю, причем мне помогают в этом самые просвещенные умы. Однако в этой науке нет ничего сверхъестественного, ибо предметом ее является всего лишь изучение человеческого сердца или, если хотите, углубленное изучение жизни человека, его сокровеннейших побуждений и самых тайных его поступков. А чтобы доказать вам, что это не похвальба, я могу подробно рассказать вам то, что происходит в вашем собственном сердце — с тех пор, как вы расстались с графом Рудольштадтом. Разумеется, если вы позволите.
