— Я наконец здесь. Пожалуйста, приезжай немедленно.
Конечно, это было все то же создание, даже её духи были те же. Все признаки, по которым происходило узнавание, те же. И все же различие, возможно, заключалось в том факте, что протекло так много времени и место действия немного изменилось — теперь это был наполненный паровозным паром, сыпящий сажей закопчённый дебаркадер вокзала. Потом её чудовищный багаж, который следовал за нами во втором такси с её горничными и слугами. В голове, как эти грибовидные зимние облака, лениво плыли кёпгеновские строки. Чтото вроде: «Человеческое лицо на протяжении жизненного пути навсегда сохраняет только оттиск определённого отклика; мало какие восторги и мало какие страхи отпечатываются морщинами между приятием смерти со смехом или со слезами, между искренним вздохом или фальшивым». Бенедикта сидела, сжимая мою наманикюренную руку и невидяще глядя в окно машины на грохочущий Лондон, продолжающий влачить своё тягучее существование.
— Ты ведь был у Шэдболта, да?
— Да.
— Он все тебе объяснил, и ты дал согласие. Теперь действительно я и ты — одно.
Её слова прозвучали странно только изза ситуации, в которой были произнесены.
— Я поставил свою подпись под документом, хотя в душе у меня остались сомнения. Это слишком великодушно по отношению ко мне, дорогая. Зачем мне такое полное участие во всем?
— О Боже! — страстно вскричала она. — Я боялась, что ты не поймёшь.
— К чему такая щедрость; в конце концов, теперь я сам достаточно зарабатываю. Почему бы тебе не сохранить своё состояние? Мы могли бы заключить договор на separationdesbiens.
— Нет. Никогда. Кроме того, разве он не говорил тебе, что у меня нет никакого личного состояния, не связанного с фирмой. Фирма — это все, что у меня есть. Дорогой, я хочу, чтобы ты был моим безраздельно, без всяких оговорок. Во все другое я не верю.
— Я тоже, я тоже.
— Но я также хочу, чтобы ты чувствовал себя до некоторой степени независимым. Мог свободно дышать.
Она чтото тихо забормотала, словно клялась sottopoce, и так сильно сжала мне руку, что костяшки пальцев у неё побелели. Тень странного, даже зловещего предчувствия надвигающегося взаимного непонимания легла на нас. Ещё можно было развеять её, изгнать. Целуя Бенедикту, я подумал о Шэдболте. Он был одним из пяти юристов, которые вели дела фирмы; он представил мне для ознакомления толстый справочник, где перечислялись все холдинги и все дочерние компании фирмы. Одышливый медлительный человек с апоплексическим лицом, у которого очки висели на толстой резинке, прикреплённой к лацкану. Когда он их надевал, вид у него становился почтительно скорбный, словно на похоронах. Звучный голос старого охотничьего рога. Брачный контракт был замысловатым документом, составленным в таких выражениях, что и у подготовленного человека закружится голова. Я был слишком запуган его видом папского нунция, чтобы убедить его не слишком вдаваться в детали. Его скрипучий, скучный голос действовал мне на нервы.
— Похоже, в «Мерлине» каждый озабочен договорными обязательствами, — сказал я с лёгким раздражением.
Шэдболт снял очки и с укоризной посмотрел на меня.
— Разве можно иначе вести бизнес? — с удивлением, почти ласково спросил он.
— Но это не бизнес, — ответил я.
— Если откровенно, — сказал коротышка, бесконечно медленно вставая изза стола и подходя к окну, — на месте мисс Бенедикты я бы ещё как следует подумал. Не возражаете, если я буду говорить без обиняков? Но она настаивала. Вы, мистер Чарлок, со своей стороны приобретаете все — и не теряете ничего. Это исключительно благородный жест, означающий, что она верит в вас, доверяет вам и, извините мою нескромность, любит вас. Вы получаете полное право распоряжаться всем её состоянием. Но, если желаете, мы можем порвать документ.
Он вернулся к столу, неуклюже переваливаясь, как пингвин. Я секунду помолчал, раздираемый противоречивыми чувствами.
— Мне подобный подход к нашим отношениям, нашему браку не очень нравится.
Да, понастоящему именно это вызывало мои сомнения. Адвокат печально улыбнулся.
— Ваша щепетильность делает вам честь. Прекрасно понимаю ваши чувства. С другой стороны, нет ничего особо необычного в том, чтобы составить брачный контракт. Многие так делают. Меня больше заботит её положение, нежели ваше. Все это, — он хлопнул документами себя по колену, — будет не так просто отменить, если возникнет такая необходимость. Она в какомто смысле отдаётся на вашу милость, а также на милость фирмы.
— Об этомто я и беспокоюсь, в этом нет никакой необходимости.
Но, в конце концов, поскольку все это просто её причуда… Я достал свою новую золотую ручку и подписал документ. Шэдболт медленно вздохнул и промокнул подпись.
— Вы счастливчик, — сказал он. — Вы счастливчик, молодой человек.
Теперь, когда она сидела рядом, взяв меня под руку своей тонкой рукой, казалось, что сказать так значило не сказать ничего. Её робкие, нежные голубые глаза, ставшие серыми в тени салона, смотрели в мои с такой обжигающей искренностью, что я устыдился, как вообще у меня могли возникнуть какието подозрения или сомнения относительно этих бумажных условностей.
— Что, Бенедикта?
Но, продолжая глядеть мне в глаза, она лишь покачала головой, прислушиваясь к собственным ощущениям — как человек, пытающийся определить, в каком зубе у него дырка. В этом состоянии эйфории мы наконец прибыли на Маунтстрит. Бэйнс распахнул двери и сбежал по ступенькам, чтобы встретить её; но она, не замечая его, прошествовала мимо него в холл с видом, можно было бы сказать, пренебрежительным, если бы не явная её погруженность в свои мысли.
Она бросила перчатки на столик, внимательно и надменно посмотрелась в зеркало. На боковом столике, рядом с серебряным подносом, на котором лежало несколько визитных карточек и магазинных счётов, стояла ваза с цветами.
— Я говорила тебе, что не люблю, когда в доме пахнет цветами, — ледяным тоном сказала она дворецкому. — Убери немедленно.
Дело в том, что цветы были от меня; но добряк Бэйнс, глянув на меня, решил смолчать и принять гнев хозяйки на себя:
— Слушаюсь, мадам.
Бенедикта с ослепительной улыбкой повернулась ко мне и сказала:
— А теперь обойдём дом, не против? Я счастлива вернуться сюда.
И мы пошли из комнаты в комнату, знакомясь с принадлежащими ей сокровищами — небольшой статуэткой Ниобеи, например, и замечательной галереей золотых голов древнегреческих и древнеримских богов, современное cireperdue. Только когда мы стали подниматься на второй этаж, она спросила:
— Здесь больше никого нет?
— Разумеется. Я совершенно один.
Однако теперь она вела себя со странной осторожностью, пропускала меня вперёд перед каждой комнатой, чтобы я задёрнул шторы, и, улыбаясь, удовлетворенно кивала. Так мы и расхаживали по комнатам, устланным коврами, пока наконец не оказались в прекрасных спальнях, где я спал. Здесь она наконец позволила себе расслабиться, почувствовала себя свободной, игриво захлопала в ладоши у меня перед лицом, а я пытался их поймать. Итак, что или кто бы там ни был, мы оказались хитрей. Она расхаживала по комнатам, распахивала шкафы, подпрыгивала на постели, заглядывала в мои шкафы, забитые достойной восхищения одеждой. Потом резко прекратила резвиться и сказала:
— Боже мой, я устала и такая грязная. Надо принять ванну.
Я запер дверь и провёл её в одну из своих яркокрасных ванных комнат, пустил воду и бросил в неё несколько пригоршней разных ароматических солей; она не жеманясь быстро разделась, шагнула в ванну, и я вдруг вновь на миг увидел Бенедикту, входящую в чашу фонтана «Обильные воды» в далёкой Турции. Всю её озабоченность как рукой сняло. Я сидел рядом, касаясь пальцами её бледных плеч. После ванны она завернулась в огромный махровый халат и легла на кровать, вся розовая от горячей воды.
— Теперь рассказывай.
И я рассказал ей все о захватывающей жизни Чарлока в Лондоне, о его действиях, не в силах сдержать торжества и возбуждения, звучавших в моем голосе. Она слушала, кивая время от времени когда в знак одобренья, а когда просто клюя носом, готовая уснуть в любой момент. Рассказал о двух новых фабриках, построенных строенных под Слау для выпуска двух из моих «устройств»; об исследовательском отделе, созданном для испытания коекаких новых экспериментальных моделей. Совершенно фантастических моделей. Я не стал бы её винить, если бы ресницы у неё задрожали и веки сомкнулись.
— Как только Джулиан вернётся, я встречусь с ним и…
Но тут глаза у неё раскрылись, сонливость её прошла. Мгновение она с любопытством смотрела на меня, потом, зевая, погладила по голове — как мать, которая с большим сочувствием слушает своего малыша сына, взахлёб рассказывающего о вещах, которые он ещё не может понимать.
