Одной из таких вестей был рассказ о том, как большая группа арестованных крестьян разоружила белопольский конвой и разгуливает теперь по лесам. Авгиня уже знала об аресте Мартына Рыля. Услыхав о разоружении польского конвоя, она повеселела: в сердце ее зародилась надежда, что среди освободившихся из-под ареста крестьян находится и Мартын Рыль. Василь Бусыга помрачнел: его тревожило, не было ли в этой группе Мартына Рыля, не на свободе ли теперь Мартын? Беспокоило его и то обстоятельство, что дед Талаш прячется в лесу. Панаса взяли как заложника, чтоб дед Талаш пришел и сменил сына. Но дед Талаш не спешит. Или он не знает об аресте Панаса, или что-то замышляет. Василю, как войту, как человеку, стоящему на страже порядка, нужно об этом подумать. Не помешает и посоветоваться с достойными людьми. В этом направлении и бегут мысли Василя.
Авгиня тайком от Василя заглянула к бабке Насте, после того как забрали Панаса. Это было как раз в тот день, когда дед Талаш, переночевав в своем доме вместе с Мартыном Рылем, на рассвете ушел в лес. Бабка Наста сидела на дубовой колоде возле печи, погрузившись в свои бесхитростные, овеянные тоской мысли. И действительно, обидно было бабке Насте: всегда жили в бедности, но хоть спокойно, не знали такого горя, а теперь еще большая бедность и разбитая жизнь. Забрали Панаса, хотят забрать и старика. И как оно еще обернется, никто не знает. В хате, кроме бабки Насты, не было ни души. Максим и его жена Алена — она только сегодня вернулась от родителей — работали во дворе: пилили дрова. Они недавно поженились, и детей у них еще не было.
Зачем пришла сюда Авгиня?
Она пришла со смутной надеждой услышать что-нибудь о том, что занимало ее мысли. Ей хотелось знать, чем живут, что думают эти люди, к которым так враждебно относился Василь и люди его круга. Авгиня не была уверена в том, что сложившееся положение, возникшее в результате бурного хода событий, будет прочным и в дальнейшем. Она колебалась между кулаками и беднотой. Мотивы личного порядка тянули ее в лагерь, враждебный Василю. Она понимала, что хозяйство Василя и его звание войта, столь неосторожно принятое, могли пойти прахом.
Бабка Наста сильно удивилась, когда Авгиня вошла в хату.
— День добрый, бабушка! — весело и приветливо поздоровалась Авгиня. В голосе ее было так много искренности, что бабка Наста немного успокоилась.
— Садись, Авгинька.
Бабка Наста засуетилась и даже поднялась, чтобы уступить свое место Авгине.
— Ничего, бабушка, я только на минутку. Присяду тут…
Авгиня присела на угол полатей, напротив бабки Насты.
— Пришла я к вам, бабушка, — Авгиня сразу приступила к делу, чтобы показать, что она действительно забежала на минутку, — не возьметесь ли вы спрясть мне немного шерсти? Самой управиться трудно.
Шерсть тут была только поводом.
Бабка Наста вздохнула.
— Почему же, можно и попрясть. Работы в хате особой нет. Да и Алена вернулась от своих, и ей делать нечего. Вечера долгие, и день тянется, когда работы нет. Сидишь вот и думаешь. Думаешь, думаешь, голова как котел сделается, и не знаешь, куда деться, к чему руки приложить. А тут еще керосин вышел, лампы не зажжешь, и где достать керосину, кто его знает.
Бабка Наста говорила долго и много. Одно слово цеплялось за другое, одна мысль вызывала другую, и хотя тесной связи между ними и не было, но речь ее лилась бесконечным, затяжным, осенним дождиком. Авгиня внимательно слушала, покачивала головой в знак согласия и глядела на бабку ласковыми глазами. И ей тоже хотелось говорить. А разговор между женщинами — это водоворот слов, бесконечный поток их.
— У меня есть немного керосину в запасе. Я вам пришлю с Алесей. А за пряжу не обижу — заплачу или шерстью, или салом.
— Да чего там, сойдемся, Авгинька.
— А что слышно у вас? — вкрадчиво спросила Авгиня.
— Ох, милая ты моя! — тяжело вздохнула бабка Наста. — Такое у меня горе! Такое лихо навалилось!
Сначала бабка говорила о беде вообще, а потом начала длинную историю о несчастьях, постигших ее семью. Рассказала и про стожок, и про деда, и про то, как в хату посреди ночи ворвались легионеры. Как они всех тогда колотили, как трясли! Сколько страху натерпелись! А бедный Панас! Горький плач прервал слова бабки. Рассказала она еще, как арестовали Панаса, и для чего арестовали. Бабка так разговорилась, что ничего не пропустила в истории всех этих горестных событий. Не скрыла она и того, что этой ночью приходил старый Талаш вместе с Мартыном Рылем.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— С Мартыном? — вырвалось у Авгини.
— Ах, миленькие ж мои! — всплеснула руками бабка Наста. — А на что ж я рассказала про это? Моя ж ты милая Авгинька! Не рассказывай ты никому про это. Не рассказывай, что они приходили.
— Не бойтесь, бабушка, меня: детьми поклянусь, что никому не скажу.
— Не говори, моя любая! Ты ведь войтова женка. А войт добра нам не хочет.
Авгиня, взволнованная радостной вестью, не могла сдержаться, чтоб не ответить на откровенность и искренность бабки Насты тем же самым:
— Ой, бабулька Наста, это его войтовство мне поперек горла стоит! Поругались из-за него. «Кто тебя, говорю, войтом поставил? Зачем тебе, говорю, с панами знаться? Тебе ведь с людьми, говорю, надо жить и ладить с ними надо». Разозлился. «С какими, говорит, людьми? С Талашом? С Мартыном?» Вы остерегайтесь, бабушка, Василя: дурной он и злой человек. И вот о чем я вас предупреждаю: в Вепрах говорят, что это Василь выдал Мартына… Но вы, бабушка, никому-никому не говорите о том, что это я вам сказала.
Авгиня, как и бабка Наста, спохватилась, что сказала лишнее. Получилось, как в алгебре, где минус на минус дают плюс. Секреты, высказанные обеими женщинами, заставляли их теперь помалкивать и в то же время связывали их взаимным доверием.
Василь зашел к своему приятелю Кондрату Бирке. Бирка — хороший хозяин, хотя скупой и прижимистый. Рыжая как огонь борода и такие же рыжие волосы, маленькие хитрые глазки выдавали его жестокую и хитрую натуру. Подошел еще и Симон Бруй, степенный мужик, рассудительный и спокойный. Все трое — близкие приятели и самые богатые люди на селе.
Кондрат и Симон с живым интересом отнеслись к сообщению Василя о том, что он войт. Это сразу подняло настроение Василя. Ему нужна была какая-то моральная опора и сочувствие, чего он не нашел у Авгини. А когда Кондрат и Симон узнали, какими войт обладает правами, их удовлетворение назначением Василя проявилось с еще большей силой.
Степенный и рассудительный Бруй торжественно заявил новоиспеченному войту: «С тебя, брат, причитается!» — с чем Василь Бусыга сразу согласился.
Подмигнув приятелям, он сообщил по секрету, что у него есть польский спирт под красивым названием «Золотой колос», и пригласил на вечер к себе.
А уж после этого началась беседа, соответствующая достоинству войта.
— Так, значит, войт?
В эти простые слова Кондрат Бирка вкладывал особый смысл.
— Войт, — важно подтвердил Бусыга.
— Раз войт, так должен за порядком следить, — вступил в разговор Бруй. — А то уже на наши головы поднималась дубинка — чесались руки у «товарищей».
Тут вдруг рассердился Кондрат:
— Как ты проследишь, когда… польские солдаты — бабы: ну как это можно допустить, чтобы эти самые «товарищи» голыми руками обезоружили конвой? Смех один. А вот теперь ты их попробуй поймай. Попрячутся в лесу, ты их и днем с огнем не найдешь. А они, думаешь, сидеть там будут?
— И не сидят и не будут сидеть. А вот придет весна, тогда, брат, разгону им еще больше будет. Распустились. Давай им все: и землю и хозяйство. А разве хозяйство само далось нам в руки?
Рассудительный Бруй произнес тут целую речь, на всем известную тему, почему одни живут и хлеб жуют, а другие только на чужое добро рты разевают.
Выслушав приятелей, взял слово сам войт. Он успокоил их. Нет ничего страшного в том, что обезоружили конвой. Такие случаи бывали и бывают, и от этого свет не перевернулся. Но и нам надо кое-что предпринимать, а не ждать, пока придут твое добро делить.
