— Какой запор, таков хозяин. Если беречь не умеет, то и наживать не стоит. К чему тогда огород городить?!
Мысли о замках да запорах пригодились Малюте в дальнейшем. Так хозяйское, обогретое у сердца, выпестованное не за месяц и даже не за год, проникло в его деятельность навечно. Ни разу у Малюты никто не сбежал.
Забор он сложил на славу. Камень чередовался с кирпичом и деревом. Высоченный — через него не перелезть, а о том, чтобы заглянуть, и речи идти не могло. Гладкая стена окольцовывала дом. С оградой справился быстро. Тут природное чутье за собой вело. Потом занялся хозяйственными постройками. Пришлось нанять некоего Семку-плотника. Вороватый парень, однако ловкий и с опаской. А опаска — не хуже, чем Бог в душе. Коли у человека Бог в душе, то он чужого не возьмет, кто опаску имеет, тот лишнего не возьмет. Семка конюшню возвел, амбары, овчарню.
Малюта Казань воевал, а достаток что хлеб в печи поднимался. Всем Прасковья заправляла. С девкой Акулькой, личной прислужницей. Эту самую Акульку от боярышень не отличишь. Малюта, когда Прасковье какой-нибудь недуг мешал выполнять супружеские обязанности, брал Акульку к себе, чтоб ярость мужскую утихомирить. Прасковья помаялась-помаялась да и решила: лучше в доме, чем на стороне. Муж у нее силен, здоров, а мясо своего просит. Так и поладили. Васюк Грязной ухмыльнулся:
— Коли муженек не глуп, то и жена не дура. Позавидовать можно тебе, Малюта! Хитер! Даром что хлюст!
Малюта на первых порах Акульку одеждой отличил, а главное — сапожками. Не любил он с юности расшлепанных ступней у девок да пяток потресканных. Он любил, чтоб ножки были мяконькие, как у Прасковьи, да нежные. Вот Акулька с каких-то пор и в желтеньких сапожках носилась первой помощницей у Прасковьи. И все шло хорошо, мирно и ладно, благолепно и в полном согласии.
Когда постройки построились, а построились они очень быстро, пришла пора заполнять их. Однако Малюта был человеком обстоятельным и неспешным, что в хозяйстве, особенно когда к нему приступаешь, чрезвычайно важно. Продукты Должны быть собственные, не покупные. Без хорошей жратвы — никуда. Жратва и постель — главное. С них он и начал.
Семка взял еще одного плотника и принялся работать мебель. Быстро работал, от души. Сначала кровать и лавки, с резьбой, узор — глаз не оторвешь, и где надо красочку положил, да настолько ловко, что издали не отличишь от предметов, которыми пользовались первейшие на Москве бояре. Малюта не боялся, что спросят: откуда деньги? Он, чай, не захудалый дворянин. Не разбоем приобрел, а службой. Средства не транжирил, отцовское не прокучивал и на гулящих женок, как Грязные, не тратил. Малюта давно понял: кто на ветер из кошеля кругляшки не швыряет, тот в довольстве живет. Мошну надо при себе держать и доступ к ней ограничить даже для Прасковьи. Она, конечно, хозяйка хорошая и ведет дом рачительно, но женский ум короток и обману податлив. Семка сперва не раз пытался Прасковью надуть. Но, попробовав Малютиной плетки, остепенился и отказался от тайного намерения разбогатеть за счет воина, внешний вид которого свидетельствовал скорее об удали, смелости и даже зверских чертах характера, чем об умении, а главное — желании считать деньги. Подобную ошибку допускали почти все, кто знался с Малютой.
III
Известие о том, что Прасковья ждет ребенка, как громом поразило Малюту. Он об естественном результате отношений с женой и не помышлял. Он домом занимался да службой. Скот покупал, корм заготавливал. Овчарню как раз утеплил. Семка лес удачно прикупил. Потом острота ощущений прошла и осталась лишь надежда на сына.
— Сына хочу, — сказал он как-то, к животу жены приложив ухо. — Сын там ворочается. Большой!
— А знахарка говорит, дочь, — счастливо улыбнулась Прасковья.
— Ну, пусть дочь. Но чтоб здоровенькая была. Ты себя береги, жена. Утром попозже поднимайся, да не споткнись. Вот у Мстиславского сноха на лестнице оступилась и первенца-то выкинула. На улице ходи осторожно.
Ласковые слова Малюты шли вразрез с его давними поучениями Сильвестровой складки. Едва они поселились на Берсеневке и начали обзаводиться необходимым, Малюта чуть ли не каждый день наставлял Прасковью:
— Хозяйка должна вставать в доме первая.
Ему казалось, что он это произносит на основании собственного опыта и воспоминаний о том, как было заведено у отца Лукьяна Скуратовича. А он между тем повторял слова попа Сильвестра, которыми тот поучал любого, кто соглашался слушать. Поучения быстро создали Сильвестру добрую славу, и Иоанну чудилось, что он обрел путеводную звезду в жизни. Сенные девки никогда не будили Прасковью. Она поднималась прежде других, приводила себя в порядок, что очень нравилось Малюте, и шла в девичью, откуда разлетались утренние распоряжения. Именно она поднимала слуг, на чем всегда настаивал Сильвестр. Малюта здесь, однако, не соглашался с духовным поводырем государя. Печи, например, надо растапливать загодя — на рассвете, особо зимой. В сей малой подробности отражалось непонимание Сильвестром законов жизни зажиточного слоя. Малюта хоть и не ленивым уродился, но любил понежиться в постели теплой и уютной и Прасковью приласкать. На морозе службу служить и скакать незнамо куда по цареву повелению тяжко. С течением лет Прасковья вызубрила все преподанные Малютой уроки. И опять он забывал, откуда сведения к нему пришли, то ли по велению свыше, то ли от обладания родительской хозяйственной жилкой, то ли от способности впитывать в себя полезные советы, случайно услышанные. Когда они поженились, Прасковья оказалась порядочной неумехой. Зато, охотно подчинившись мужу, она вскоре овладела домоводством, к необычайному удивлению и радости Малюты. Он думал, что девки из состоятельных семей ни к чему не пригодны, кроме деторождения и любовных утех.
— Вставши и помолившись, Прасковья, ты должна указать служанкам дневную работу. Как им приготовить кушанье мясное и рыбное — всякий приспех скоромный и постный.
Без вареной говядины, плавающей в миске щей, Малюта ни зимой, ни летом на воздух не выходил. Ни вина, ни браги, ни меду он не пил и потому похмельем не страдал. Если похмелье русского человека не мучает, то он с утра весел, добр и полон всяческих надежд. С первых дней совместного проживания Малюта приглядывался: бережется ли Прасковья от пьяного питья? И, удостоверившись, что бережется, следил, чтобы в кладовой всегда наличествовали квас и бесхмельная брага. Тайком от мужа Прасковья не ела, не пила — порок довольно распространенный среди стрелецких жен и дочерей. Назовут приятельниц, запрутся в горнице — и давай пересмехать и переговаривать.
Малюта раз навсегда приказал:
— Спросят о чем-нибудь или про кого-нибудь другие — не смей напраслину возводить. Отвечай: не знаю, ничего не слыхала, и сама о неподобном не спрашивай. Княгинь, боярынь и соседей не пересуживай.
Эта инструкция пригодилась Прасковье через несколько лет, когда ее муж стал шефом опричного ведомства и дом на Берсеневке — дом на Набережной — стал притягивать не только княгинь и боярынь, удачливых молодых людей в шитых золотом и серебром кафтанах, вроде Бориса Годунова и его приятелей, разных там Скопиных-Шуйских, Воротынских и Вяземских, но и иноземцев — от крещеных татарских мурз до ливонских рыцарей, немецких баронов и английских купцов — вечных искателей наживы и приключений.
— Язык за зубами держи, Прасковья. Помни, кто ты есть. Держись подале от волхвов. От них много зла на Руси делается.
И Прасковья привыкла держать язык за зубами и не зналась ни с волхвами, ни с бездельными женками, встречала Малюту низким поклоном — вот только нынче живот мешал да раздавшиеся, налитые живительными соками груди. Малюта взял жену под стать — не хилую какую-нибудь мозглячку, а превосходную рукодельницу и по виду готовую рожать да рожать. Малюта был убежден, что в семье должно иметь побольше детей. Тогда лихие люди и братьев и сестер поостерегутся обижать. Как они со старшим братом друг за дружку стояли?!
Волхвования Малюта не терпел. Волхвы вызывали чувство омерзения. Если они умеют предугадывать события, то почему домом собственным не обзавелись, а живут подаянием и таятся на заднем дворе у доверчивых бояр и купцов? Почему пользы для себя извлечь не могут? Почему вещий их язык так темен и непонятен? И угодны ли Богу такие предсказания? Волхвы многих с толку сбили. Митрополит Макарий не раз голос против волхвования, соблазняющего народ, поднимал. Малюта знал, что волхвов чаще привечают бездельные боярские женки, скупщицы разного рода приворотного зелья и прочих снадобий, в целительность которых Малюта не верил. Иоанн посохом не раз отгонял от Красного крыльца волхвов, стремящихся втереться к тем, кто побогаче и кто властью располагает. Прасковья волхвов напрочь не принимала в отсутствие мужа, сплетен всяких не разносила и безлепиц домашних не передавала, а берегла его покой. И так до конца дней Малютиных. Бывало, возвратится из застенка — весь в копоти, заляпанный чужой кровью, блевотиной и даже дерьмом, вздрюченный царскими понуканьями, грозным его ликом и вечным недовольством, отмоется в трех водах, попарит утомленные ноги в горячей воде, с кваском и солью, и сядет за стол. Другая бы ему шмеля в ухо запустила, а Прасковья помалкивает, улыбается, будто солнышко увидела, и про дочек всякие смешные истории рассказывает, а когда сынок появился, то материала у Прасковьи прибавилось. Девки, хоть их и трое, напроказят куда меньше, чем мальчишка. А возни с ними — невпроворот!
