Стужа прошла городские ворота, как только первые лучи озарили утреннее небо. Часовые замешкались, когда она подошла к ним. В Келед-Зареме нечасто увидишь женщину с оружием. Интересно, мелькнуло у нее в голове, признают они в ней ясновидящую с накрашенными глазами, что работала в «Сломанном Мече»? Или вспомнят историю о женщине, которая убила возлюбленного короля Риотамуса и осквернила обряд Джа-Накред Салах Вэй? Уверенным шагом она прошла вперед, и они молча раскрыли перед ней тяжелые створки.
Ее разбирал смех, когда она шла прочь от Кира. События прошедшей ночи наложили свой тяжелый отпечаток на стражей ворот. Кровь в их жилах превратилась в молоко. Обычно службу у ворот несли отнюдь не лучшие солдаты гарнизона: это были или солдаты постарше, или, напротив, самые «зеленые» юнцы, все они не отличались храбростью. А теперь и вовсе их осталась всего лишь горстка охранять Кир; гибель почти всего гарнизона сломила их дух.
Но все же они были, пусть и на свой лад, хорошими людьми, признала она. Хоть и напуганные до смерти, они не оставили своего поста. Не говоря уже о том, что пожалели ее прошлой ночью и впустили в город. И конечно, она не должна забывать, что это ее сын, плоть ее плоти, стал причиной их страха. Желание посмеяться умерло в ней, уступив место чувству гневного стыда.
Она шла по равнине, сжимая рукоять своего меча. Быстрыми, целенаправленными шагами она удалялась от города, пока его высокие стены не остались далеко позади и его запахи больше не поганили воздух.
Только тогда Стужа поднесла к губам два пальца и издала долгий и пронзительный свист. Спустя мгновение она увидела единорога. Он мчался к ней с востока, вырастая прямо из восходящего солнца, устремляя свой бег по каменистой земле. Его черная грива развевалась на ветру, сзади струился хвост. Земля летела из-под его тяжелых копыт.
Она видела, как что-то сверкнуло: это утренний свет играл на черной поверхности рога, выступавшего на лбу таинственного животного.
«Совсем не важно, что это за существо, — снова подумала она. — Достаточно того, что мы есть друг у друга».
Единорог резко остановился и затем шагом подошел к ней, опустив голову. Его смертоносный рог скользнул мимо уха, когда он ткнулся носом в ее плечо. Она улыбнулась, провела рукой по спутавшейся челке и почесала его за ушами.
— Пора отправляться в путь, дружище, — сказала она и, ухватившись за гриву, взлетела на его широкую спину, — как мы делали это прежде, в старые времена.
Ашур фыркнул, высоко вскинул голову. Она слегка коснулась его боков пятками своих сапог.
Различные виды проплывали мимо них бесконечной, однообразной чередой отлогих подъемов и спусков, зеленых лугов и бесплодных пустошей. Ее поглотил ритм движения, она совсем не ощущала времени, не обращала внимания на палящее солнце, которое обжигало шею и лицо, на ветер, от которого растрескались губы. Грива Ашура приятно щекотала лицо, когда она наклонялась ниже; их мускулы работали как единое целое, в полном согласии.
У нее перехватило дыхание, иначе бы она запела, паря в воздухе. Музыка зарождалась внутри нее, звучала в голове и сердце, волнующие мелодии заставляли петь все ее естество. Старые напевы ушедшей молодости нежданно всплыли в памяти. Возбуждающие, вдохновенные слова, забытые давным-давно, вдруг вернулись к ней. Гром копыт единорога и биение ее собственного сердца задавали ритм. Сам ветер высвистывал мотив, а солнце брало высокие ноты.
Она могла бы так скакать целую вечность; Ашур мог бы унести ее в любую страну, даже ту, мифическую, откуда он родом; ей было все равно. Однако они добрались до вершины невысокого холма, который неожиданно показался ей знакомым. Она нежно дернула единорога за гриву, и Ашур остановился.
Внизу виднелись руины Соушейна. Музыка в ее душе резко оборвалась. Она соскользнула на землю, прошла несколько шагов вниз по склону и остановилась. Ашур неслышно подошел к ней.
Тучи стервятников кружили над грудами камней, проворно снуя между кольцами дыма, который шел до сих пор, поднимаясь в синее небо. За городом до самого горизонта раскинулось целое море черного пепла там, где полыхал когда-то огонь горевших пастбищ, пока дождь окончательно не загасил его.
Запах горелого все еще висел в воздухе, но то был запах углей и пепла, прежнего дыма. Кроме того, примешивался другой запах. Она узнала его. В городе этот запах будет еще сильнее. Тем более когда солнце начнет припекать все горячее и горячее. А завтра ни один человек, оказавшийся в этих краях, не осмелится приблизиться к развалинам Соушейна. Воздух будет смердеть от запаха разлагающихся трупов.
Что же произошло с жителями? — гадала она. Конечно же, некоторые уцелели. Она видела, как они спасались бегством. Неужели они не вернутся, чтобы похоронить своих мертвецов? И неужели они не придут, чтобы по крайней мере порыться в том, что осталось от их имущества? Тяпки, грабли, даже кухонная утварь — все это стоило немалых денег, и можно было бы спасти их от последствий пожара.
Она медленно спускалась с холма, Ашур — следом за ней. Зловоние смерти еще можно было переносить. Земля, однако, раскисла и была скользкой; она осторожно выбирала дорогу и не спешила. Один раз она чуть не поскользнулась, но не упала, оперевшись на Ашура.
— Спасибо, — выдохнула она. А он только посмотрел на нее своими таинственными, мерцающими глазами.
«Люди Соушейна никогда не вернутся», — поняла она. Сверхъестественные глаза Ашура подсказали ей ответ этой загадки. Огонь, который сжег их дома, тоже был сверхъестественным. Это был колдовской огонь, который явился в виде огромной, зловещей руки, который распространился с невероятной скоростью и не оставил ни одного дома нетронутым. Келедцам, которые почти не сталкивались с колдовством или магией, должно быть, показалось, что боги покинули их и что преисподняя обрушилась на город, заявив свои права на этот несчастный мир. Она вспомнила, как напуганы были стражи ворот в Кире, как попрятались жители города в своих домах. А ведь в Кире не было ни пожара, ни последующей за ним резни. Насколько же сильнее должен быть ужас крестьян и пастухов, которые пережили подобное!
Она наткнулась на первое тело еще прежде, чем дошла до крайних домов. На груди его до самого плеча зияла глубокая рана, нанесенная мечом. Видно, удар пришелся сверху, значит, нападавший был всадником. Выражение боли и отчаяния застыли маской на этом когда-то красивом лице. Из-под гарнизонного шлема выглядывала копна волос песочного цвета. Безжизненная рука все еще продолжала сжимать рукоять своего оружия.
У Стужи пересохло в горле. Кто бы ни держал меч, убивший этого солдата, все это дело рук ее сына. Кел на'Акьян, так он сам себя называл. Кел Холодная Кровь, порожденный ею. Она проклинала себя и проклинала Кимона, хоть он и умер, так как они были в ответе за своего сына.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
