Между тем в ноябре 1856 года Максим Дюкан узнает от близкого к официальным кругам человека, что «Ревю де Пари» грозит судебное преследование, если она продолжит публиковать «Госпожу Бовари» в ее нынешнем виде. Он еще раз пытается получить разрешение Флобера изъять опасные пассажи. Флобер стоит на своем и отказывается. Максим Дюкан настаивает: «Дело нешуточное, – пишет он ему 18 ноября 1856 года. – Твоя сцена в карете невозможна, не для нас – нам все равно, не для меня, подписывающего номер, а для исправительной полиции, которая прикроет нас… У нас уже было два предупреждения, за нами следят и при случае не дадут осечки». Ульбах, в свою очередь и по тем же причинам, просит Флобера изъять в конце эпизод соборования и ночного бдения аптекаря и священника у тела. Флобер возмущается, но в конце концов соглашается на некоторые незначительные изменения. Однако, читая номер журнала от 1 декабря 1856 года, обнаруживает многочисленные купюры, сделанные без его ведома. Он вдруг взрывается и нападает на Лорана-Пиша, который обманул его, пообещав сохранить его произведение: «Я больше не стану ничего делать, ни одной правки, ни одной купюры, ни единой запятой не уберу, ничего, ничего!.. Если же „Ревю де Пари“ считает, что я его компрометирую, если там боятся, есть очень простой выход: приостановить публикацию „Бовари“ – вот и все. Я к этому готов». И добавляет: «Выбросив сцену в карете, вы ничего не убрали из того, что показалось вам предосудительным, а выбросив в шестом номере то, что меня просят вычеркнуть, опять-таки ничего не уберете. Вы нападаете на частности, в то время как суть – в целом. Грубость – в глубине, а не на поверхности. Нельзя сделать белым негра, как нельзя поменять кровь книги. Можно обеднить ее – и только».[265]
Максим Дюкан едет к Флоберу, чтобы попытаться уговорить его, однако натыкается на отказ: «Мне все равно, если мой роман выводит из себя буржуа, мне глубоко безразлично, мне плевать, если нас отправят в исправительную полицию, если „Ревю де Пари“ закроют – плевать! Вам только то и надо было сделать, что не брать „Бовари“, а вы ее взяли, тем хуже для вас. Вы будете публиковать ее такой, какая она есть».[266] Тогда Максим Дюкан пытается привлечь на свою сторону госпожу Флобер. Однако она не желает вмешиваться в дело, в котором ничего не понимает. В конце концов редакторы журнала остаются при своем мнении, и Флобер требует, чтобы они предварили публикацию следующим текстом, написанным автором: «По мотивам, в которые я не желаю вникать, „Ревю де Пари“ сделала купюры в первом декабрьском номере. Ввиду сомнений, возникших при подготовке настоящего номера, она посчитала возможным изъять еще ряд пассажей. Вследствие этого я объявляю, что снимаю с себя ответственность за содержание. И прошу читателей видеть в нем лишь фрагменты, а не целое».
Накануне Нового года Флобер подписывает с Мишелем Леви контракт на издание, продав «Госпожу Бовари» на 5 лет за 800 франков. Тем временем «Нувеллист де Руан» на своих страницах также начал публикацию романа. Но вслед за «Ревю де Пари» местная газета делает это неуверенно и предупреждает 14 декабря своих читателей: «Считаем необходимым после этого номера остановить публикацию „Госпожи Бовари“, так как не можем продолжить ее, не сделав множества сокращений». Флобер в это время находится в Париже. Он «возглавляет клаку» на представлении пьесы Луи Буйе «Госпожа де Монтарси», которая идет с большим успехом в театре «Одеон». Что касается «Госпожи Бовари», то отклики, которые доходят до него, кажутся скорее благоприятными. «Успех „Бовари“ превзошел все мои ожидания, – пишет он Луи Бонанфану. – Женщины, правда, смотрят на меня как на „ужасного человека“. Считают, что я слишком правдив. И это является причиной их возмущения… Впрочем, сознаюсь тебе: мне все это глубоко безразлично. Мораль искусства – в самой его красоте, и превыше всего я ценю стиль, а затем уже Правду. Я считаю, что вложил в описание буржуазных нравов и изображение характера женщины, порочной по природе своей, столько литературности и благопристойности, сколько был в силах в данном сюжете, разумеется. Я не возьмусь больше за подобный труд. Обыденная среда мне противна, и именно в силу отвращения к ней я взял эту архиобыденную и антиизящную среду. Этой работой я набил себе руку; теперь перейдем к другим упражнениям».[267]
Между тем правительство следит за реакцией на публикацию этого смелого произведения. За дело берется министерство внутренних дел. Тщательно изучается текст романа. В нем находят многочисленные «оскорбления общественной морали». Ответственность несут, разумеется, автор, редактор и типограф. Чувствуя приближение бури, Флобер не отступает, негодуя от возмущения. Его намеренный уход от мира не мешает ему при случае показать бойцовские качества характера. Оставив свое теплое гнездышко, он оказывает сопротивление с негодованием оскорбленной невинности. «Мое дело – дело политическое, ибо хотят во что бы то ни стало закрыть „Ревю де Пари“, которая раздражает власти, – пишет он 1 января 1857 года брату Ашилю. – Ее уже предупреждали дважды. Третье нарушение – за оскорбление религии – очень удобный повод для его упразднения. Меня упрекают в основном за соборование, которое списано с „Парижского ритуала“. Только эти добрейшие представители власти столь глупы, что решительно не знают той религии, защитниками которой провозглашают себя. Мой судья, господин Трейар, еврей, он-то меня и преследует! Чудовищно… Я буду на этой неделе главным козырем, все высшие сквалыги рвут друг у друга „Бовари“, желая найти в ней непристойности, которых там нет».
Забыв о своих принципах гордого самоустранения от дел и презрения к представителям власти, он идет к министру народного образования и шефу полиции. «Они думали напасть на бедного малого, а как только увидели, что у меня есть опора, начали прозревать, – пишет он своему брату два дня спустя. – В министерстве внутренних дел следовало бы знать, что мы в Руане живем семьей, т. е. глубоко укоренились там, и что, нападая на меня в особенности за безнравственность, они оскорбят очень многих. Ожидаю большого впечатления от письма префекта к министру внутренних дел». Он настолько уверен, что судьи, проинформированные надлежащим образом, откажутся от преследований, что почти рад скандалу, который поднялся вокруг его романа. Недавно еще он не решался публиковать его, а сегодня испытывает гордость за то, что о нем говорит столько людей. Вдохновленный, он доверительно пишет Ашилю: «Будь уверен, дорогой брат, что ко мне теперь в любом случае относятся как к „персоне“. Если я выпутаюсь (что кажется мне очень вероятным), моя книга пойдет… Как бы там ни было! Ухаживай за префектом и не прекращай до тех пор, пока я не скажу».[268] И подсказывает брату даже ход сугубо политического характера: «Постарайся осторожно намекнуть, что нападение на меня, нападение на нас может представлять определенную опасность для предстоящих выборов».[269] И уточняет: «Единственное, что может оказать влияние, – имя нашего отца и боязнь того, что осуждение меня определит отношение руанцев на предстоящих выборах. В министерстве внутренних дел начинают раскаиваться, что необдуманно напали на меня. Остановить их можно, только показав политические последствия дела».[270] Он ищет поддержки не только в Руане. Равно в Париже, где живет с середины октября, он призывает на помощь влиятельных друзей. Принцесса де Бово, «завзятая боваристка», дважды защищала писателя перед императрицей. Все, кажется, говорит о том, что преследование прекращено. Оно лишь содействовало тому, что мужественный автор «Госпожи Бовари» приобрел сторонников.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
