Глухова баня. А уж теперь и места того не угадать, вот как все изменилось.
Доски мостка были мокрые. Чернецов присел на корточки, закатывая рукава рубахи. Речка саженях в пятидесяти от мостка делала поворот, и оттуда, из-под тумана, с омутка, затянутого бурой донной травой, где когда-то водились караси, дошло до Чернецова тишайшее покрякивание уток. Вода была парная. Чернецов долго умывался, с наслаждением прополаскивая рот, булькая и брызгаясь, долго, пригладив волосы, стоял на мостке, пока не высохли лицо и руки. Поднял с осоки полотенце и так же медленно пошел обратно, оглядываясь на восход, чувствуя правой щекой тепло, стараясь вобрать взглядом усадьбу, приметы утра, времени года.
В ограде Федотовна растопляла печку, подсовывая под щепу скрученную берестинку. Вынула из кармана коробку спичек, тряхнула.
— Раненько поднялся, — прикрыв дверцу, она выпрямилась от плиты и улыбнулась навстречу Чернецову. — Или не спалось на новом месте? Я, как в город приеду, не могу уснуть в первую ночь. Ворочаюсь-ворочаюсь, вздыхаю-вздыхаю, под утро самое задремлю…
— Высплюсь дома, — здороваясь, Чернецов повернул щеколду калитки, закрывая. — Зимой ночи долгие. Когда теперь я все это увижу опять? — он повел рукой. — Журавли кричали на восходе. Не слышно было в избе? Я проснулся — что такое, никак понять не могу.
— Каждое утро слышим. Живут прямо в деревне. Одна пара — где амбары были, другая — возле сушилки, за Дорофеевой усадьбой. Слетают на хлеба, покормятся, и обратно в деревню. Как начнут перекликаться — сердце заходится. Скоро улетят. Ласточек давно уже не видно. Скворцы в стаи сбиваются. Осень близится, конец августу, лету…
Солнце поднялось над лесом, разгоралось. Туман исчез, но роса блестела всюду, преломляя солнечные лучи. Вышла на крыльцо Антонина, жмурясь от света и солнца, помахала Чернецову со ступенек рукой, спрашивая, как спалось. Чернецов погрозил ей. Улыбаясь, Антонина прошла к умывальнику, стала умываться.
Крыши ульев еще не просохли как следует, полно было росы, а пчелы уже вылетали из жилищ своих, направляясь на медосбор. Над пасекой держался ровный гуд. Сидя в ограде, Чернецов наблюдал, как стремительно и густо проносятся над городьбой пчелы, и не в противоположную от солнца сторону, а к нему, притягиваемые теплом. Он вышел из ограды, чтобы вблизи полюбоваться лётом — пчела с ходу ударила его в голову. Чернецов пригнулся, морщась от боли, чувствуя, как жужжит, возится, запутавшись в волосах, издыхающая уже пчела. Все рассмеялись.
— Ага, — сказала Антонина, — так вам и надо. Пчела — насекомое серьезное, трудолюбивое, не любит праздных. Нагните-ка голову. Та-ак. Сначала нужно найти и вытащить жало. Опустите ваши кудри…
Выбросив полудохлую пчелу, Антонина расправляла пряди, высматривая жало. Нашла, вынула и после всего крепко натерла укушенное место листом подорожника. Чернецову приятны были осторожно-ласковые прикосновения ее пальцев. Он молчал.
— Сударь, — Антонина украдкой погладила его под виском, — а вы седеете, однако? Не рановато ли? В вашем-то возрасте, а?..
— Время, Антонина Сергеевна, говорят, течет в одном направлении, — Чернецов выпрямился. — Спасибо. Рано или поздно, а седеть придется. Сорок лет исполняется в сентябре, то есть почти завтра. Это вам не шуточки, уважаемая Антонина Сергеевна. Сорок лет.
— Да и я от вас не шибко-то отстала, на пять годков.
Сергей Парфеныч в это утро чувствовал себя гораздо лучше. После завтрака, надев шляпу с сеткой, обошел он пасеку, осматривая ульи, и крикнул женщинам, чтобы готовились они помогать ему. Надо покачать мед, пока погода, огород не подгоняет, силы немного вернулись. Женщины оставили тут же все свои заботы.
— Ну, сударь, — сказала Антонина, — горячий денек сегодня у нас с мамой предстоит, по опыту знаю. Да и завтра, пожалуй. За один-то день не управиться. Вы уж не серчайте, погулять с вами, как обещала, не могу. Располагайте сами своим временем. Вон удочки отца вы же любитель рыбачить. Поймайте серебряную рыбку — и тогда все ваши желания исполнятся. Не отпускайте ее сразу в воду, большего требуйте. А вечером увидимся в ограде. Счастливо.
— А и верно, — обрадовался Чернецов, увидев удочки. — Я ведь думал об этом. Помню, никто не тягался со мной ловить удочкой…
Удочек было две. Он выбрал подлиннее удилище, проверил леску, поплавок, крючок, сунул в карман кусок хлебного мякиша для наживки, взял небольшой бидончик под рыбу, подумал, в какую сторону идти — вверх или вниз по речке, и вышел за ограду. Женщины уже были на пасеке. Старик что-то объяснял им, стоя возле улья, они слушали. На женщинах были такие же шляпы с сетками, что и на старике. Антонина была в брюках и в куртке.
Не зная, есть ли в Шегарке рыба и клюнет ли она, Чернецов решил от деревни далеко не забираться, спуститься по течению до первого поворота, за сушилку, и только. Проходя мимо своей усадьбы, он остановился около огорода, прислонил удилище к сохранившейся городьбе, облокотился о верхнюю жердину и долго стоял в задумчивости, глядя на море конопли, полыни, чернобыльника, заглушивших огород, и берег, и место, где построена была изба, летняя кухня. Место, где был сарай, баня, колодец…
Идти туда, к избе, у него не было сил. Он постоял еще, положив подбородок на сложенные по жердине руки, глядя на волнуемые ветром конопли, — и картины, одна другой острее, проходили перед его глазами. Вздохнув, Чернецов протянул руку к удилищу, одолеваемый думами, вышел за деревню и остановился у омутка, на котором была когда-то электростанция, дававшая свет деревне. Котиков омут был это, Котиковы жили здесь когда-то…
Шегарка совсем пересохла, заросла, сузились берега ее, вода держалась всего лишь на омутках да по вымоинам, где глубина была не более метра. В омутке этом, близ электростанции, рыба и в добрые времена не брала, купались на омуте обычно ребятишки, собираясь ватагами в свободные дни. Попробовать забросить разве?..
Поставив бидончик в траву, Чернецов размотал леску, накатал между пальцами крохотный кусочек мякиша, надел на крючок и забросил в оконце, образованное листьями желтых кувшинок. Клева не было. Можно было попытать на червя, но копать землю было нечем, конец удилища он пачкать не хотел. Тогда Чернецов, изловчившись, схватил на лету кузнечика, оторвал крылья, ноги, насадил туловище на крючок и закинул в то же оконце. Поплавок сразу же повело, мелко подергивая, клюнуло сильнее — и поплавок скрылся под листьями. Закусив губу, Чернецов широко повел удилищем, вытаскивая плавно чебака в ладонь длиной. Зачерпнув бидончиком воды, он опустил туда чебака, полюбовался на него, закрыл крышкой и кинулся ловить нового кузнечика — невидимые, они стрекотали в густой траве, взлетая временами, чтобы тут же опуститься в траву.
На прежнем месте ничего уже более не поймав, Чернецов побрел,
