У меня по коже пробегали мурашки, я дрожала и чувствовала, как волосы на голове становятся дыбом, мне чудилось, что стены дома, город и весь мир исчезают, а я повисаю в каком-то пустом, черном, безбрежном пространстве, повисаю вот такая, как есть: в этой самой одежде, с этими мыслями, с этим именем и этой профессией. Девушка по имени Адриана повисла в пустоте. Пустота эта казалась чем-то торжественным, страшным и непонятным, и самое печальное зрелище в этой пустоте являю я сама, попавшая сюда в том же виде, в каком по вечерам прихожу в кафе, где меня поджидает Джизелла. Меня не успокаивала мысль, что и другие люди тоже живут и действуют без пользы и без смысла, погруженные в эту пустоту, внутри этой пустоты, объятые со всех сторон этой пустотой. Поражало меня другое, то, что они либо не замечают этого, либо, как часто случается, когда люди совершают одновременно одно и то же страшное открытие, не делятся друг с другом, стараются умолчать об этом.
В такие минуты мне хотелось упасть на колени и молиться; возможно, это объяснялось скорее привычкой, оставшейся с детства, чем ясным, вполне определенным и осознанным желанием. Я не читала обычных молитв, которые в моем смятенном душевном состоянии казались слишком длинными. Я с неистовой силой бросалась на колени, так, что иногда у меня по нескольку дней ныли ноги, и громко, с отчаянием взывала: «Господи Иисусе, сжалься надо мной!» Эти слова не были настоящей молитвой, а скорее магическим заклинанием, которым я надеялась рассеять свое смятение и вновь обрести ощущение реальности. После этого страстного вопля, в который я вкладывала всю силу своего существа, я долго еще лежала оглушенная, уткнув лицо в ладони. Наконец, приходя в себя, я замечала, что ни о чем больше не думаю, опустошена, что я — все та же Адриана в той же комнате; я ощупывала свое тело, почти не веря, что оно реально, и, поднявшись с колен, шла к постели. Я ощущала во всем теле такую усталость и боль, как будто бы на меня только что обрушился град камней. И я мгновенно засыпала.
Это состояние души, однако, не отражалось на моей обычной жизни. Я продолжала оставаться прежней Адрианой, с прежним характером, я все так же приводила в дом мужчин, встречалась с Джизеллой и болтала о пустяках с мамой и другими людьми. И мне иногда казалось странным, насколько та Адриана, которая остается наедине с собою, не похожа на Адриану, окруженную людьми. Но я вовсе не считала, что лишь мне одной приходится испытывать подобное отчаяние и такие жестокие муки. Должно быть, все люди переживают то же самое, хотя бы раз на дню, когда человек чувствует, что его жизнь зашла в страшный, непонятный, нелепый тупик. Однако это сознание не накладывает на них видимого отпечатка. Они так же, как и я, выходят из дома, отправляются по делам и искренне играют свою неискреннюю роль. Эта мысль лишь подтверждала мое убеждение, что все люди без исключения достойны жалости уже за одно то, что живут на свете.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Теперь мы с Джизеллой были не только подругами, но и сообщницами. Правда, мы часто спорили с ней, какие места нам следует посещать. Джизелла стояла за рестораны и роскошные кабаре, а я предпочитала самые скромные кафе или просто улицу; но мы и тут сумели прийти к согласию: по очереди ходили вместе в наши излюбленные места. Как-то раз вечером, когда мы с Джизеллой, поужинав в ресторане и никого не залучив, возвращались домой, я вдруг заметила, что за нами все время следует какая-то машина. Я сказала об этом Джизелле и предложила согласиться, если нас пригласят сесть в машину. Но Джизелла в этот вечер была в самом дурном расположении духа — ей пришлось самой платить за ужин, а она уже некоторое время находилась в стесненных обстоятельствах. Она грубо отрезала:
— Садись, если хочешь… а я пойду домой спать.
Тем временем машина приблизилась к тротуару и медленно ехала рядом с нами. Джизелла шла у стены, а я — ближе к машине. Я мельком заглянула в окошко и увидела, что в машине сидят двое мужчин. Я шепотом спросила у Джизеллы:
— Что нам делать? Если ты не хочешь, я тоже не пойду.
Хотя Джизелла все еще дулась, она в свою очередь тоже искоса посмотрела на машину и с минуту раздумывала. Потом заявила:
— Не сяду я в машину. Поезжай… чего боишься?
— Нет, без тебя я не поеду.
Она покачала головой, снова заглянула в машину, которая все еще медленно ехала за нами, а потом внезапно передумала и ответила:
— Ну, ладно… Только делай вид, что ничего не замечаешь, и давай отойдем немного подальше… Здесь, прямо на Корсо, я не хочу садиться.
Мы прошли еще метров пятьдесят, машина все время следовала за нами, потом Джизелла свернула за угол, и мы вышли на темную, тесную улицу с узким тротуаром, примыкающим к старой стене, залепленной афишами. Мы слышали, как машина тоже свернула, и ее фары бросили на нас сноп белого света. Нам показалось, что свет этот раздевает нас донага, пригвождает к мокрой стене, покрытой вылинявшими рваными афишами, и мы замерли. Джизелла раздраженно сказала вполголоса:
— Это еще что за манеры?.. Что они, не разглядели нас на Корсо?.. Вот возьму и уйду домой…
— Нет, нет, — торопливо сказала я умоляющим голосом.
Не знаю почему, но мне очень хотелось познакомиться с двумя мужчинами, сидящими в машине, и я добавила:
— Тебе-то что от этого?… Ведь все они так поступают.
Джизелла пожала плечами, в это время фары погасли, и машина остановилась возле тротуара прямо возле нас. Мужчина, сидевший за рулем, высунул в окошко белокурую голову и произнес звонким голосом:
— Добрый вечер!
— Добрый вечер, — сдержанно ответила Джизелла.
— Куда это вы направляетесь одни-одинешеньки? — продолжал он. — Не позволите ли составить вам компанию?
Хотя это было произнесено насмешливым тоном явно остроумного человека, это были все-таки обычные фразы, которые я слышала сотни раз. Все так же сдержанно Джизелла сказала:
— Все зависит от того…
Она всегда так отвечала на подобные предложения.
— От чего же это зависит? — спросил мужчина.
— От того, сколько вы нам заплатите, — сказала Джизелла, приблизившись и положив руку на стекло машины.
— А сколько вы хотите?
Джизелла назвала цифру.
— Очень дорого, — протянул мужчина, — в самом деле дорого.
Но видимо, он уже готов был согласиться. Его спутник, лица которого я не видела, что-то шепнул ему на ухо, но блондин пожал плечами, а потом обратился к нам:
— Ну, ладно… садитесь.
Второй мужчина открыл дверцу машины, вышел и пересел назад, потом распахнул заднюю дверцу с моей стороны и жестом пригласил меня сесть. Джизелла села рядом с блондином. Тот повернулся к ней и спросил:
— Итак, куда же мы едем?
— Домой к Адриане, — ответила Джизелла и дала мой адрес.
— Прекрасно, — сказал блондин, — поедем к Адриане.
Обычно, когда я находилась в машине или в каком-нибудь другом месте с мужчиной, которого еще не знала, я сидела неподвижно и молча ожидала, когда он заговорит или начнет действовать. Я по опыту знала, что мужчины сгорают от нетерпения и подбадривать их нет никакой нужды. И в этот вечер я тоже сидела молча и неподвижно, а машина тем временем неслась по улицам города. Лица своего соседа, которому, судя по тому, как мы расселись в машине, надлежало сегодня ночью стать моим клиентом, я не разглядела. Я видела лишь белые, худые руки с длинными пальцами, лежащие на коленях. Он тоже не разговаривал, не двигался и сидел, откинув голову назад. Я подумала, что он робок, и внезапно почувствовала к нему симпатию: ведь я сама была такой же, застенчивость всегда трогала меня, потому что напоминала мне времена, когда я не была еще знакома с Джино. А Джизелла болтала. Ей нравилось, пока это было возможно, разговаривать непринужденно и вежливо, именно так, как разговаривает синьора в обществе уважающих ее мужчин. Потом я услышала, как она спросила:
— Это ваша машина?
— Да, — ответил ее сосед, — я пока еще не заложил ее… А тебе она нравится?
— Очень удобная, — ответила Джизелла довольным тоном, — однако я предпочитаю «ланчу»… она быстроходнее, и амортизаторы у нее лучше… у моего жениха как раз «ланча».
Она не лгала. У Риккардо была именно такая машина. Только он никогда не был женихом Джизеллы, а к тому же она с ним уже давно не встречалась. Блондин засмеялся:
— У твоего жениха небось двухколесная «ланча».
Джизелла была обидчива и легко сердилась из-за всякого пустяка. Она с негодованием спросила:
— За кого вы нас принимаете, а?
— Не знаю… вы сами скажите, кто вы такие, — ответил блондин, — мне не хочется попасть впросак.
У Джизеллы была еще одна мания: в глазах случайных знакомых ей хотелось казаться не той, кем она была на самом деле, она представлялась балериной, машинисткой или богатой синьорой. Джизелла не понимала, что все ее уловки никак не вяжутся с тем, что она так легко позволила зазвать себя в машину и сразу же поставила вопрос о деньгах.
