Василий.Князь твой знает, что через Михайлу сам Господь говорит. Так ему и скажешь — Михайло велел. А еще лучше — письмо ему оставишь. А об имениях княжеских — что тебе беспокоиться? Поликарп не хуже твоего все дела знает. Он и моложе, и сноровистей.
Трофим.Да подожди ты, Вася! Какая мне может грозить беда, откуда?
Василий(повышая голос).Михайле лучше знать! Раз он говорит — слушать надо!
Трофим.А почему он сам ничего мне не сказал?
Василий(свистящим шепотом).А тебе непременно надо, чтоб он сам тебе сказал? Когда он тебя много лет назад от верной гибели спас, он сам к тебе говорил или через меня? Забыл уже? Забыл, как твой старший брат звал тебя уходить от Прозоровских и на отцовское наследство торговлю заводить? Кто тебе настрого велел здесь оставаться? — Михайло. И ты остался, а брат твой ушел, и все потерял, и со всей семьей был в рабство продан. Уйди ты с ним, и тебя бы продали. Но ты остался, и большим человеком стал, и брата выкупить сумел.
Трофим.Васенька, как же мне этого не помнить? Что уж про Михайлу говорить, я тебя с тех пор как ангела Божьего почитаю. — Но уж раз о прошлом речь зашла, дай я буду честен с тобой до конца, скажу как на исповеди. — Брат мой из гордости решил от Прозоровских уходить. Он считал, что после смерти нашего отца он должен стать тут главным управляющим. А покойный князь Василий Иванович чужого человека ему предпочел. — А во мне гордости мало, наверное. И очень уж мне не хотелось расставаться с Симеон Васильичем. Я с ним вместе рос, мне было лучше кем угодно при нем оставаться, чем становиться самостоятельным купцом. Так что видишь, грешен я — не послушание во мне говорило тогда, а желание моего сердца. Но Господь меня поддержал, и я этого не забываю никогда.
Василий.Но теперь-то тебе велено уходить. Ты на краю страшной беды. На то мы и Божьи люди, чтобы наперед видеть.
Трофим.И что ты видишь, Вася?
Василий(с отчаянием).Я же сказал тебе, беда тебе грозит страшная.
Трофим.Да что со мной может случиться? Земля что ли подо мной разверзнется? (Василий тяжело молчит.)Ты пойми, Вася, я же не иголка в стоге сена, я же не простой раб князя Прозоровского! Его каждый первый тогда спросит — куда твой управляющий подевался? Куда сбежал, почему сбежал? А князь Иван, сын его старший, под Смоленском над войсками начальствует. И на него тень ляжет. Начнут измену какую искать. (Василий чуть не плачет.)Ну дай мне сроку, дай мне подумать. Неделя хоть у меня есть?
Василий.А если нету?
Трофим.Ну, я буду думать, я придумаю что-нибудь. — Ты еще зайдешь ко мне?
Василий.Я у Корионова стою. Понадоблюсь — присылай за мной. Или сам туда приезжай.
Василий надевает свой верхний кафтан, берет Трофима за обе руки, крепко сжимает их, притягивает его к себе.
Василий.Проводи меня до ворот. Я богатый купец, меня проводить не стыдно.
Трофим и Василий выходят на крыльцо, к ним навстречу бежит Поликарп.
Поликарп.Трофим Игнатьевич, тебя князь-батюшка к себе требует.
Трофим обнимается с Василием и быстрыми шагами направляется в княжеский терем.
Поликарп берет Василия пол локоток и бережно ведет его к воротам.
Василий.Послушай меня, Поликарп. Ежели кто станет тебя расспрашивать про нас. ну, про меня и про братьев моих, то говори прямо — что тебя к Прозоровским Кузьма Кузьмич заслал и ты обо всем, что знал, ему докладывал, и не ты один. — Только помни — сверх того, о чем вы говорили в тот раз, ему ничего не известно. У него здесь кроме тебя никого больше нет. А ты делай вид, будто этого не знаешь.
Поликарп.Батюшка, а как же я после этого сюда ворочусь?
Василий.А так и воротишься. Кузьма ни тебя, ни себя обнаруживать не захочет.
Поликарп.Неужто гроза собирается, батюшка Василий Матвеевич?
Василий.Будет гроза, будет и вёдро. (Обнимает Поликарпа.)Держись. Всегда и во всем уповай на Господа. Придет время, ты нам понадобишься.
15. Василий медленно идет по вечерним улицам, опираясь на дорогой посох с серебряным набалдашником
Повсюду звонят колокола. Народ спешит ко всенощной. Василий подходит к небольшой церковке, садится на приступку церковной ограды и долго сидит, свесив голову и подперев ее рукой.
Подходит благообразный юноша, оглядывает Василия, его добротную одежду, дорогую трость.
Юноша.Что с тобой, сударь? Тебе не дурно ли? Может, тебя домой проводить или сбегать за твоими? Ты где живешь?
Василий.Нет, сынок, благодарю тебя, я здоров. — Так просто, задумался. — Храм этот во имя апостола Филиппа, а у меня брат младший был, Филиппушка. Вот вспомнил я о нем и загрустил.
Юноша(участливо).А давно он помер?
Василий.Для тебя — так очень давно. А для меня — как вчера. А уж двадцать шесть годков миновало.
Юноша(с облегчением).Ну, что поделаешь. Все там будем. Сказано ведь: прах ты и в прах возвратишься.
Василий.Еще и многое другое сказано, сынок. (В глазах Василия стоят слезы.)А так больно с братьями расставаться, так больно младших братьев терять. (Из храма доносится громкое пение. По щекам Василия текут слезы.)Иди, сынок, дай тебе Бог здоровья.
Голос хора звучит все громче, перерастая в торжественную службу в Успенском соборе Кремля.
Всенощная в Успенском соборе. Мужчины стоят справа, женщины слева. Ирина, обнимая Фиму, тихонько меняется с нею местами, так что царь и Фима оказываются рядом друг с другом через проход.
Царь и Фима смотрят в сторону алтаря, затем медленно поворачивают головы и с тем же молитвенным обожанием смотрят друг на друга.
Царевна Анна стоит рядом с Татьяной в первом ряду. Наконец она не выдерживает и оглядывается назад. Прозоровский, стоящий далеко позади, ищет Анну глазами, привстав на цыпочки. Их взгляды встречаются.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1. Ночь
Женская половина царского терема. Спальня младших царевен.
Нянька спит, сидя в кресле, уронив голову на стол. Татьяна спит в своей постели.
Анна лежит, притворяясь спящей. Убедившись, что другие спят, Анна выскальзывает из-под одеяла и выходит за дверь, прихватив с собой большой платок и обувь.
За дверью.
Анна обувается, заворачивается в платок и начинает свое хождение.
Анна(про себя)Я ведь все понимаю, но я ведь только так с тобой поговорить могу. Я только тогда с тобой побыть могу, когда я совсем одна. А днем они всё говорят, говорят, и слушать надо, и что-то отвечать. А спать — какой толк? Все, что угодно, приснится, кроме тебя. — Они говорят, кто совсем не спит, долго не проживет. Только это и утешение. (Анна, сгорбившись, идет дальше.)Неужто я отсюда в ад попаду? Неужто мне там будет больнее, чем здесь?
Женский терем. Коридор, в который выходят покои Фимы.
Манка Харитонова, ползая на четвереньках, чертит на полу знаки чем-то похожим на кусок воска.
Спальня Фимы.
Фима спит. Настасья при свече бормочет молитвы. За дверью.
Манка чертит на дверных косяках, на пороге. Анна продолжает свое хождение.
Анна(про себя).Ты меня любишь, я знаю. Ты меня так же любишь, как я тебя люблю. Если бы не моя судьба злая, ты бы только на мне женился. (-) Только ты не женись на ком другом, ты подожди, пока я умру. Ведь я же все равно умру. (-) Хорошо, если там ничего нет. А если есть? Я ведь и там о тебе тосковать буду.
Манка шарит по полу перед покоями Фимы. Анна, минуя спящих на сундуках служанок, приближается к Манке.
Анна(шепотом).Кто здесь? Что ты тут делаешь?
Манка.А! Матушка-царевна! Я застежечку, застежечку с себя обронила. Агатовая застежечка, в золоте. Вечером наряды носили Евфимии Ивановне примерять, воротилась, а застежечки моей и нет. Всюду обшарила, сюда пришла поискать.
Говоря все это, Манка стоит перед Анной на коленях, прижимая к груди правую руку, а левой пытается оторвать застежку от своей одежды.
Анна.Врешь ты все. Ты тут ворожбой занималась. Ведь ты же Манка-вышивальщица? — Еще покойная царица говорила, что ты ведьма и надобно тебя прогнать.
Манка.Матушка-царевна! Не погуби! Какая же я ведьма? Я едва на кусок хлеба зарабатываю.
Пощади, матушка-царевна! У меня муж хворый совсем, дети малые! Я одна их кормлю! Погубишь меня — с голоду помрут.
Анна.А, у тебя муж, дети!
Манка(оторвав, наконец, застежку).Вот она, моя застежечка. Чуяла я, что здесь обронила.
