Раала и Оссерка. Илгаст Ренд принял это приглашение с неохотой – по крайней мере, так считалось – и, несомненно, пребывал в мрачном расположении духа, не менявшемся с того момента, когда они три дня назад покинули Нерет-Сорр. Собственно, по прибытии в окрестности селения он первым делом обратился к Хунну Раалу с многозначительным вопросом: «Знает ли об этом Урусандер?» Хунн Раал, улыбнувшись, уклонился от ответа. Илгаст наверняка стал бы настаивать, если бы не внезапное заявление Оссерка, что его отец не только осведомлен об их путешествии, но и полностью его одобряет.
Шаренас подозревала, что все это ложь. Ей тогда на какой-то миг показалось, будто Илгаст готов бросить вызов сыну Урусандера, но потом он лишь молча отвернулся, что, с точки зрения Оссерка, было оскорблением. Напряжение разрядил внезапный смех Хунна Раала, с размаху хлопнувшего Оссерка по спине, но Шаренас заметила яростный взгляд, которым юноша несколько мгновений спустя наградил Ренда.
Что ж, союзники вовсе не обязательно должны быть друзьями. Илгаст Ренд был главой Великого дома, и, если бы что-то вдруг пошло не так, мог потерять куда больше, чем любой другой.
«Но этого не случится, – подумала Шаренас. – Хунн Раал достоин уважения. Он знает, что делает, и, как и все мы, уверен, что поступает правильно».
Чтобы подавить в зародыше любые сомнения, ей достаточно было подумать об Урусандере. И пока бывший командир Шаренас по-прежнему являлся средоточием всех их амбиций – источником голоса разума, благодаря которому никакие справедливые требования не оставались без внимания, – она могла особо не беспокоиться насчет молодого Оссерка, отличавшегося вспыльчивостью и детской неуверенностью в себе. В любом случае рядом с порывистым, склонным к тирадам юношей всегда был Хунн Раал, который и сдерживал его.
Их сопровождали еще четверо, хотя лишь один из них, с точки зрения Шаренас, заслуживал серьезного отношения. Три родственницы Хунна Раала – Серап, Рисп и Севегг, – хоть и были солдатами, но буквально смотрели ему в рот и во всем ему подчинялись. Если верить слухам, подобная преданность с их стороны, по крайней мере отчасти, была завоевана Хунном под меховыми одеялами, хотя все три дамы были его троюродными сестрами – то есть состояли с ним в родстве не настолько близком, чтобы подобное считалось преступлением, но достаточно тесном, дабы их отношения вызвали удивленные взгляды и язвительные пересуды. В любом случае ясно было, что три молодые женщины буквально боготворили своего старшего родственника, и Шаренас забавляла мысль, что в основе этого поклонения лежит мастерство, которое Раал проявляет в постели. С другой стороны, жалость иной раз можно спутать с преданностью, а поскольку сама она никогда не предавалась плотским утехам с Хунном Раалом, то ни в чем, разумеется, уверена быть не могла. Так или иначе, он слишком много пил.
Шаренас подозревала, что рано или поздно тоже его оседлает, но это произойдет лишь тогда, когда у нее будут иметься вполне определенные политические мотивы. Хунн не отличался благородным происхождением, хотя и принадлежал к уважаемой семье, и она прекрасно видела упрямую заносчивость этого мужчины, постоянно боровшуюся в нем с чувством долга перед повелителем Урусандером. Рано или поздно кому-то придется поставить его на место – ради его же собственного блага, – и то, что может сперва показаться Раалу триумфальным завоеванием, быстро обнажит свою истинную природу. Нет ничего легче, чем унизить мужчину, когда он лежит между женских ног. Эффект в таких случаях бывает почти мгновенным и всегда безошибочным.
На трех мокрогубых сестриц Раала легко было не обращать внимания, чего нельзя было сказать о последнем солдате в их группе, который, казалось, путешествовал в одиночестве, хотя на самом деле постоянно находился среди них: ехал рядом с Шаренас, слева от нее. Сидя прямо в седле, будто весь спаянный из железных клинков, Кагамандра Тулас не произнес ни слова с тех пор, как они покинули Нерет-Сорр.
Естественно, Тулас прекрасно знал, что на форпосте смотрителей, к которому они направлялись, служит также его невеста, Фарор Хенд, и что еще до рассвета он окажется рядом с ней – впервые после помолвки.
Шаренас очень хотелось стать свидетельницей этого сладостного мгновения.
Кагамандра Тулас был мертв внутри. Чтобы понять это, любой женщине достаточно было заглянуть в его погасшие глаза. Его израненная душа осталась позади, брошенная на каком-то поле боя. Он превратился в пустую оболочку, скрежетавшую подобно стертым зубам железных шестеренок; казалось, будто Тулас сам не рад тому, что до сих пор жив, тоскуя по смерти, ибо заполнявшая его мертвечина просачивалась наружу, отравляя все его существование: плоть, кожу, лицо, – и так будет продолжаться, пока он не сможет наконец, испустив последний вздох, поблагодарить за великодушие тех, кто опустит его в безмолвную могилу.
Несчастная Фарор Хенд. При новом порядке, с приходом к власти Урусандера, политическая целесообразность уже не будет отбрасывать жестокую тень на все, что связано с любовью и супружеством. Власть Великих домов с охраняемыми воротами их усадеб и бдительно патрулируемыми стенами, внешними рвами и смертельными ловушками останется в прошлом. Единственной ценностью станет служба королевству. И в этом грядущем, которое было все ближе, у Фарор Хенд имелась возможность взять себе в мужья любого, кого она пожелает, хотя по иронии судьбы в этом новом мире Кагамандра Тулас, по сути отдавший всего себя защите королевства, вполне мог оказаться наиболее ценным приобретением.
Собственно, кто еще мог бы встать рядом с повелителем Урусандером, подобно призраку брата оберегая рукопожатие, которое соединит Матерь-Тьму с командиром легиона? Кому, кроме Кагамандры Туласа, хватило бы отваги и скромности, чтобы удостоиться подобной чести от Урусандера? И разве сама Матерь-Тьма не совершила выдающийся жест, выразив признательность тому, кто спас жизнь Сильхаса Гиблого? Шаренас не сомневалась, что Тулас вскоре и впрямь окажется около трона, положив руку в перчатке на потертую рукоять меча и окидывая пустым взглядом тронный зал в поисках вызова, который никто не осмелится ему бросить.
Однако, несмотря на все это, он станет ужасным мужем для любой женщины, придавая горький вкус каждой политической выгоде.
Возьмет ли он в жены Фарор Хенд? Похоже, решение уже было принято и высечено глубоко в камне, твердое, как воля каменщика. Шаренас между делом прикинула, не удастся ли ей что-нибудь придумать, дабы избавить Фарор от жизни в тоске и одиночестве. До Кагамандры нельзя было добраться, его невозможно было опорочить: подобное выглядело просто немыслимым, сколь бы сладостным ни казался возможный триумф. Оставалась сама Фарор Хенд. Шаренас почти ничего не знала про невесту Туласа, за исключением того, что девушка происходила из
