Глеб вздохнул, и гнедая лошадь, на которой он сидел, отозвалась на этот вздох громким фырканьем, в котором Сиверову послышалась насмешка.
– Ты, как всегда, прав, Мамед, – сказал он. – Но мне эта затея не нравится.
– Не воображай, будто я в восторге от всего, что происходит в последнее время, – буркнул Аскеров и, в одностороннем порядке прервав прения, толкнул пятками своего коня, направив его вниз, в узкую горную долину.
Торговец оружием оказался сухим, сморщенным, седым как лунь стариканом с огромным ястребиным носом и чахлой щетинистой бородой, отпущенной явно не для красоты или солидности, а только лишь потому, что старику было либо лень, либо просто нечем ее сбрить. Вокруг, то появляясь в поле зрения, то снова исчезая в темных дверных проемах, крутилось трудно определимое количество одетых в темные традиционные наряды женщин и черноглазых ребятишек разного возраста и пола. Мужчин видно не было, но это не означало, что их нет: спешиваясь и обматывая поводья вокруг трухлявой коновязи, Глеб почти физически ощущал направленные ему в спину поверх многочисленных стволов пристальные взгляды.
Узнав, зачем пожаловали гости, старик мигом утратил значительную часть своего невозмутимого достоинства и повел себя так, словно был не аксакалом, а ярмарочным зазывалой. Мигом сделался разговорчив, суетлив и шумен; жестом фокусника сдернув ветхий брезент со сложенных штабелем под каким-то навесом ящиков, он начал извлекать оттуда и предлагать покупателям свои сокровища. Демонстрация началась с трехлинейной винтовки Мосина и рябого от оспин кое-как отчищенной ржавчины нагана. Глеб предложил старику не валять дурака; старик ответил длинной, горячей тирадой на каком-то неизвестном Сиверову диалекте и вытащил из-под брезента очередную музейную редкость – легендарный «Томми-автомат», «Томпсон» двадцать восьмого года с чудовищным дисковым магазином на сто патронов сорок пятого калибра.
– Спроси его, он оружие продает или играет в «Что? Где? Когда?», – предложил Глеб Аскерову, с уважением взвесив «Томми» на руках и возвращая его старику.
Аскеров что-то хмуро сказал торговцу; тот на мгновение прервал свое шоу, окинув Железного Мамеда неожиданно внимательным, цепким взглядом, понимающе кивнул и выдернул из какого-то ящика сразу два автомата – советский ППШ и немецкий «МП-40».
– Он что, музей ограбил? – возмутился Глеб. – Скажи, пусть перестанет шутить и даст настоящий товар – «калаши», патроны, взрывчатку, радиовзрыватели…
Старик выслушал очередную резкую реплику Аскерова, потом быстро-быстро закивал, куда-то сбегал и вернулся, кряхтя от натуги и сгибаясь в три погибели под тяжестью сорокакилограммового британского «Виккерса». Глеб ахнул: до сих пор ему ни разу не доводилось видеть этого монстра, что называется, живьем, во всей его первобытной красе – на треноге, с толстым, как у «максима», кожухом ствола, с громоздкой железной банкой конденсора, которая соединялась с кожухом пожелтевшим, ломким от старости резиновым шлангом. Поставив пулемет на землю и как-то ухитрившись не упасть, старик, борясь с одышкой, забормотал что-то о скорострельности, калибре и дальности стрельбы. Сиверов и сам знал, что эта штука в дни своей молодости могла поражать цели на расстоянии более четырех километров, но сомневался, что она сохранила эту способность до сих пор.
Он похлопал пулемет по непривычно большому, грушевидному набалдашнику пламегасителя, отрицательно покачал головой в ответ на торопливое, зазывное лопотанье старика, достал из кармана флягу и сделал глоток.
– Дай мне.
Глеб с подчеркнутым изумлением уставился на протянутую руку Железного Мамеда, держа на весу открытую флягу.
– Напомни, Мамед, что сказал Пророк по поводу употребления правоверными вина?
– В твоей фляге не вино.
– Это верно. Но я же просто шутил, когда сказал, что Пророк не упоминал о коньяке!
– У меня пересохло в горле от споров с этим старым ишаком, – сообщил Аскеров, – и глоток воды мне не помешает.
Глеб с улыбкой протянул ему флягу.
– Тебя не проведешь, Мамед.
– А раз так, к чему стараться? – пожав плечами, заключил Аскеров и с нескрываемым удовольствием сделал несколько глотков. – Раньше у тебя здесь был чай, – добавил он, возвращая флягу Глебу. – Честно говоря, я бы предпочел его.
– А я бы предпочел кофе, – сказал Сиверов, завинчивая колпачок и убирая флягу в наколенный карман. – И не во фляге, а в тонкой фарфоровой чашке. И не здесь, а у себя дома, на кухне, из рук жены…
– Ну-ну, – сказал Аскеров.
Тон у него был скептический, как будто старый воин действительно не мог понять, как можно променять кочевую жизнь, когда неделями спишь, не снимая сапог, на чистые простыни, горячий кофе из фарфоровой чашки и нежные руки любимой женщины. Глеб закурил и попытался представить себе то, о чем только что говорил Аскерову: теплую, уютную, выдраенную до немыслимого блеска и оборудованную по последнему слову техники кухню, приглушенный свет бра над застеленным чистой скатертью столом. Снаружи к оконному стеклу льнет непроглядная тьма ненастного ноябрьского утра, разбавленная светом уличных фонарей и бесчисленных окон, и от этого внутри кажется еще уютнее. Не остановившись на этом, Сиверов пошел дальше, по обычному утреннему пути – через прихожую с ее шарфами, зонтами, обувными рожками и бренчащими связками ключей, которые надо не забыть, на лестничную площадку, где пахнет цементом и кислыми щами. Он мысленно дождался вечно занятого лифта и спустился в нем на первый этаж вместе с пожилой, не в меру накрашенной соседкой, которая всегда широко и угодливо улыбается тяжелым от помады ртом, а смотрит при этом так, словно удушила бы тебя на месте, если б могла. Дальше – автомобильная стоянка и вечное беспокойство: не взломаны ли двери и не поцарапал ли кто-нибудь борт? Слякоть под ногами, липкая ледяная влага, сеющаяся с низкого неба, вонь выхлопных газов, суета, пробки, озлобленные, хмурые лица, выпуски новостей и ток-шоу по телевизору, пустые разговоры, лживые лица и речи людей, которые вот уже которую тысячу лет делят и все никак не могут до конца поделить этот многострадальный мир…
Глеб провел ладонью по шершавому от подросшей щетины лицу и вернулся к реальности. Железный Мамед почтительно, но крепко держал торговца за рукав, пресекая попытку продемонстрировать очередной раритет из удивительно богатой и разнообразной коллекции ископаемых орудий убийства, и что-то негромко, но очень убедительно ему втолковывал. Говорил он на том же непонятном Глебу диалекте, что и старик, однако то и дело мелькавшее в разговоре слово «Калашников» в сочетании с выставленной вперед растопыренной пятерней в переводе не нуждалось.
