а также, возможно, кучи других специалистов.
Пока мы набрасывали варианты, я снова и снова прокручивал в голове нашу беседу. Почему мой подход ни к чему не привел? Можно ли было вообще что-либо из сказанного мной назвать подходом? Я лишь описал ей ситуацию и попытался запугать, чтобы пациентка подчинилась. Мне казалось, что упоминания смерти будет достаточно. Для меня этого точно было более чем достаточно. Меньше чем за день таблетки, которые я принимаю, уже начали разъедать мои внутренности, но я был готов пить даже те, от которых моя голова повернется на 180 градусов, но не отдаться на волю ВИЧ. Чтобы достучаться до Дре, мне нужно было посмотреть на происходящее ее глазами.
В инфекционном отделении ставки не менее высоки, чем в реанимации, и порой времени на решение проблемы столь же мало.
Трудности, с которыми я сталкивался в отделении для ВИЧ-больных, кардинально отличались от тех, с которыми мне доводилось иметь дело в других областях медицины. Было достоверно известно, как правильно проводить непрямой массаж сердца, как правильно подключать и настраивать аппарат ИВЛ. Делай то, не делай это. Навыки, требовавшиеся мне в отделении с ВИЧ-больными, – такт, терпение, эмпатия – были более абстрактными. При этом, если я не смогу этому научиться, пациенты могут умереть.
Что, если с Дре происходит что-то еще, что я совершенно упустил из виду? Может, у нее в голове звучали голоса, которые говорили ей не принимать таблетки? И что тогда? Могли ли мы заставить ее начать лечение? Тонкости медицинской этики сбивали меня с толку.
– Тяжелый случай, – сказала Эшли, похлопав меня по спине.
– Ага.
– Попробуй еще раз после обеда. Ты ей нравишься.
– Она старательно это скрывает.
– Я видела, как она разрешила потрогать свое лицо.
Я заметил, что Эшли стала вести себя со мной как-то иначе. Перестала быть суровым сержантом и обращалась со мной максимально мягко. Я не мог понять, хорошо это или плохо.
Мы вернулись в переговорную и продолжили обсуждать пациентов. Пока Лалита, которая была на ногах уже больше суток, докладывала о следующем – продолжая безупречно играть роль энергичного, участливого, собранного интерна, – я смотрел на маленькие настенные часы, считая минуты до следующего приема дозы «злодеев из комиксов». Я думал про футбольный мяч желто-красного цвета и таблетку космонавта. Лекарства были скорее безвкусными, не считая ритонавира – покрытых сахарной оболочкой таблеток, на вкус напоминающих детские витаминки. Принимала ли Дре какие-либо из этих таблеток? Может, она забыла названия, и теперь ей было стыдно? У меня возникла мысль уйти и показать ей мои таблетки, но я не был уверен, могла ли она видеть хоть что-то. Было ли разумным решением показать слепой женщине горсть таблеток и спросить, знакомы ли ей какие-нибудь из них?
Лалита начала рисовать на маркерной доске, а я залез в карман своего халата, где лежали таблетки. Я вертел их по очереди между пальцами, думая о том, как долго еще они будут частью моей жизни. Было неправильно думать о собственном здоровье, ведь мы еще не закончили говорить о пациентах, но я ничего не мог с собой поделать. Доктор Шанель сказала, что мне придется пить все эти лекарства минимум четыре недели, а может, и дольше. Может, всю оставшуюся жизнь.
– Удача снова на твоей стороне, – сказала Эшли мне после обхода. – Сегодня собрание интернов.
Я покачал головой:
– Это еще что?
– Я забираю на час твой пейджер, пока ты обедаешь с остальными интернами и делишься с ними переживаниями.
Интерны изо всех сил стараются быть настоящими врачами. Или, по крайней мере, казаться такими. И давать волю эмоциям даже в баре казалось немыслимым.
Эта идея пришлась мне по душе – по большей части. Мне столько всего хотелось сказать и обсудить. Давалась ли остальным интернатура так же непросто, как мне? Или же они беззаботно плыли по течению, как, в моем представлении, это было у Карлтона. Я все еще не встречал всех интернов – в том, чтобы провести три года в небольшой компании из четырех человек, определенно были свои плюсы, однако подобная изоляция казалась одновременно и значительным недостатком. Из всей группы, с которой мы начали год, я успел поговорить, наверное, только с половиной. Лишь с несколькими мне довелось попить пиво, и я никогда не видел, чтобы кто-нибудь давал волю эмоциям. Мы все пытались быть настоящими врачами, при этом сохраняя свою индивидуальность. Это было изнурительно.
– Как бы то ни было, – сказала Эшли. – У тебя целый часовой перерыв.
Я вышел из переговорной и направился по длинному коридору, чувствуя урчание в животе. Было почти пора глотать таблетки. Проигрывая в голове свой разговор с Дре, я стал обдумывать новую тактику. Сыграть хорошего полицейского? Рассказать ей про то, что случилось со мной? Умолять?
Я зашел в битком набитое помещение, где проводилось собрание интернов. Моложавый врач – старший ординатор по имени Дэйв – стоял у маркерной доски, обращаясь к почти сорока интернам, сидевшим на стульях. В левой руке он держал иглу-бабочку, а в правой – жгут. Я изучил комнату в поисках знакомых лиц и побрел к столу с бумажными тарелками, газировкой и пиццей.
– Семь случайных уколов иглами в этом году, – громко объявил Дэйв, поправляя очки. – Это слишком много, – я сделал первый укус, поймав на себе несколько взглядов. – Вы уже должны это делать на автомате.
Его глаза встретились с моими, и я почувствовал прилив гнева. Предполагалось, что мы будем общаться, а не слушать разглагольствования.
– Сегодня мы поговорим о том, как правильно брать кровь, – продолжал он. – Самое главное, как и в любой другой процедуре, – это сосредоточиться. Нельзя спешить, нельзя делать тяп-ляп. Относитесь к своей работе с гордостью.
Казалось, он говорит напрямую со мной, подразумевая, что моя оплошность была как-то связана с недостатком уважения к профессии. Тем не менее, переварив его слова и оглядев комнату, я испытал облегчение. Значит, не только я. Мои коллеги тоже укалывались иглами. По идее, мы вообще не должны были брать у пациентов кровь – в больнице для этого работали профессиональные флеботомисты. Тем не менее, когда кому-то из них не удавалось отыскать вену или убедить пациента в необходимости анализа крови, нас вызывали разобраться. Не проводилось никакого ознакомительного семинара, на котором бы нам показали, как правильно брать кровь. Как и многому другому, мы были вынуждены учиться этому самостоятельно.
Я снова осмотрел комнату, заглядывая каждому интерну в глаза в поисках намека на дискомфорт или страдания –
