Но все это еще придет. Любовь или мудрость — ее ждут дела. Она легко сбежала по лестнице.
Ни любовь, ни мудрость не подсказывали, где бы тут неподалеку найти Квентина. Если у него остались хотя бы крохи соображения, он вернется в Лондон, а вот если страх овладеет им полностью, он может оказаться где угодно. А кроме того, он ведь мог и погибнуть, убитый силой Льва или собственным страхом. Правда, Энтони такой возможности не допускал. Он говорил, что будь Квентин мертв, необходимость отправиться на поиски не владела бы ими с такой силой.
— Это даже важнее, чем он, — хмуро сказал Энтони, — или, скажем, так же важно. Тут смешались две вещи: одна — это Квентин, а вот о второй я пока говорить не буду. Мы посмотрим.
— Мы? — спросила она.
— Мы, — кивнул он.
Первым делом Дамарис отправилась туда, где она встретилась с Квентином, ну а потом — потом видно будет. Она шла размеренным шагом, душа ее была начеку, и глаза, оглядывая изгороди, были готовы заметить любую мало-мальски важную деталь. Меньше всего ей хотелось увидеть нечто невероятное, но если что-то такое все-таки попадется — ладно, она и к этому готова. Доверие Энтони и новое чувство зависимости от его решений удивительно успокаивали. Она не могла сравнивать великие Идеи между собой, но если бы среди них нашлась такая, сущностью которой было бы равновесие, она бы отдалась ей с удовольствием, будь то анализ взглядов Пифагора или поиск Квентина на проселочных дорогах. Теперь она свободна от самой главной своей проблемы — от заботы о себе. Философия, размышляла она на ходу, это некая система знаний, но не только, философия — это еще и действие. Сегодня философия представлялась ей неким существом, и именно на этих орлиных крыльях перемещались все ее учителя. И сама София — Священная Мудрость… нет, пока рано об этом думать. Ей еще нужно научиться любить. Она с сожалением подумала о даром потерянном времени и обнаружила, что тихонько насвистывает, припоминая названия своих статей — «Фантомы и ангелы», «Платонические традиции при дворе Карла Великого» — «Традиции Дамарис при дворе Дамарис», — она фыркнула. Как же Энтони был прав!
Приближалось место субботней встречи. Вот мостик, вот канава, в которой она растянулась. Она подошла точно к тому месту, где Квентин потянул ее вниз, и, ступив в канаву, присела там, где упала. Квентин, какой бы ужас им ни владел, все же думал о других: он хотел помочь ей потому, что она была подругой его друга — потому, что она была «девушкой Энтони». Ну, если теперь девушка Энтони сможет оказаться хоть чем-то полезной человеку, оказавшемуся в своем безумии выше, чем она в своем уме, она готова! Дамарис еще немного посидела в канаве, сосредотачиваясь, но вдруг вскочила на ноги. Издалека послышался топот. Такой же звук она слышала прошлым вечером, когда Энтони пришел к ней, и вот сейчас — опять! Она вбежала на мостик и залезла на перила, чтобы лучше видеть. Вдалеке, у подножия крутого склона, стояла усадьба «Хитросплетения». Стоило Дамарис присмотреться к дому, как она заметила высоко в небе то же создание, что сидело вчера на плече у Энтони. Язык не поворачивался назвать его птицей. Возвышенное знанием своей природы над равными ему, в небе парило воплощение мудрости, образ философии, олицетворение священной науки. Она стояла и смотрела, забыв о своем неотложном деле, и тут же поняла, каков будет дальнейший шаг.
В прежние несчастные дни, еще в те времена, когда она любила только себя, она и была предоставлена только себе. Но в любви к другим или в поиске любви к другим великие Ангелы приняли ее под свою опеку. Стук копыт раздавался на дороге позади; Дамарис не успела повернуться, как что-то сильно ударило ее в плечо и отбросило на изгородь. Падая, она увидела существо, показавшееся ей серебристой лошадью, то самое, которое Ричардсон узнал бы сразу. «Ага!» — радостно воскликнула она про себя, затем, изрядно поцарапанная после очередного визита в канаву, перебралась на другую сторону. Единорог был уже довольно далеко и скакал через поле. За таким проводником можно пойти куда угодно, подумала Дамарис. А если она и ошибается, то дорога через поля ничем не хуже любой другой. «Поделом мне, — думала она на бегу, — нечего ворон ловить». Они немного жестоки, эти ее новые повелители. Энтони тоже рассказывал, как его двинули в бок. Она решила, что синяк на плече должен научить ее быть внимательной. Конечно, это — грубое посягательство на двор Дамарис, но надо признать: захватчик на ее освободившемся троне очень хорош.
Преодолев очередную канаву, Дамарис выбежала на широкий луг и остановилась. Серебристый скакун исчез. И что теперь? Впрочем, она получила ответ, едва успев задать вопрос. По дальнему краю луга бежали двое — один явно был человеком, другой тоже, только почему-то передвигался он то на двух, то на четырех ногах. Впрочем, это не имело значения. Она смотрела на первого человека, и в ней крепло внутреннее убеждение, что это Квентин.
Забыв о своем плече, она побежала к ним через луг. Здесь глазу почти не на чем было остановиться, только в отдалении медленно двигалось одинокое белое пятнышко: не то овца, не то ягненок. Две фигуры перемещались очень быстро, гораздо быстрее, чем она, поэтому Дамарис остановилась и попыталась сообразить, куда они бегут. Если бы там, в конце, были ворота…
Квентин резко свернул и побежал вдоль кромки луга. Похоже, деваться ему некуда, кроме как к тому мостику, от которого она ушла. Дамарис развернулась и решила подождать Квентина на памятном месте. Пока пара приближалась, она смотрела на них с ужасом и жалостью, хотя и без страха — нет уж, бояться она больше не будет. Похоже, Квентин, хотя и держался еще на ногах, дошел до предела человеческих возможностей. Он был почти голый, оборванный и окровавленный. Его плечи судорожно дергались, руки болтались, словно он ими уже не управлял, лицо искажено от ужаса и страданий. Жуткий звук, который теперь слышался Дамарис все явственнее, был его запаленным дыханием, глаза едва ли что-то замечали вокруг, одна щека сильно поранена. Дамарис бросилась ему навстречу, выкрикивая оба его имени: «Квентин! Квентин! Мистер Сэбот! Квентин!» Не обратив на нее внимания, Квентин промчался мимо и устремился к дальнему концу луга.
Пока она кричала ему вслед, к мостику подоспел и второй бегун. Двигался он тоже довольно быстро, но при этом все равно казалось, что он больше скачет, а не бежит. Одежда его тоже пребывала в беспорядке, однако на ногах все-таки были ботинки, а руки не болтались, а были плотно прижаты к телу, пальцы согнуты, как когти. Лицо, как и у Квентина, было искажено, но если у Квентина выражение было страдальческое, то этот озверел.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
