– В каком смысле? – аж задохнулся от ее самовольничания Банкетных Дел Мастер.
– В смысле грамматики и в смысле смысла… Вокруг Президента столько народу крутится… Ну хоть бы одного интеллигента недобитого наняли, чтобы вычитывать. Кстати, застегните рубашку, а то, не дай бог, меня взволнует ваше тело… Вот вам ваш указ…
Банкетных Дел Мастер взорвался, засовывая отпечатанные экземпляры в бордовую кожаную папку с золотым тиснением:
– Что это за народное творчество! Что тут вообще происходит? Какие-то посторонние люди ошиваются при перепечатке президентских указов. Какие-то непонятные дети под ногами ползают…
– Я понятный. Я не ползаю, а сам хожу ножками, – прервал его мальчик.
– Эти непонятные для вас дети – мой внук. А знаете, для чего я его взяла? – встав между ним и дверью, грозно надвинулась Бабушка на Банкетных Дел Мастера. – Для того, чтобы, если эти недоноски все-таки решатся ночью на штурм, встать перед танками с ребенком на руках! Поняли? Но не вас я буду защищать, потому что вы держитесь только за ваши банкеты и возможность воровать объедки после банкетов. А я буду защищать этих непонятных для вас детей, этот непонятный для вас народ и саму себя, непонятную для вас женщину, которой вы тем не менее при каждом удобном случае норовите залезть под юбку. А баррикадный опыт у меня есть. Я еще в детстве в своей комнатенке баррикады ставила!
Банкетных Дел Мастер с папкой под мышкой, трусливо вжимаясь в угол, послушно застегивал трясущимися руками пуговицы на рубашке, упорядочивал живот.
Но разошедшаяся Бабушка не унималась:
– А вы знаете, кто этот показавшийся вам посторонним человек? Может быть, единственный человек, которого я любила в жизни. Правда, он не соизволил… Ну, это уж его дело…
Банкетных Дел Мастер, наконец разглядев меня, задушевнейше прижал папку с будущим указом к груди:
– Извините, что не узнал сразу… Я и представить не мог, что вы знакомы с моей секретаршей. – И сразу боязливо поправился: – Простите, моим секретарем. Может, вам чем помочь?
– Мне надо к Президенту, – ответил я.
– Будет Президент… – обнимая меня рукой с папкой и подпихивая к двери впереди себя, обещающе захрюкал Банкетных Дел Мастер. – Сорганизуем… Сделаем вам Президента, сделаем…
Он был похож на одного блудоглазого официанта из зиминской чайной, который при заказе: «Холодец. Борщ. Рагу. Компот» – сотворял таинственное выражение на лице, хотя в заляпанном жирными пальцами меню не было никакого другого выбора, и многозначительно шептал на ухо клиенту доверительное: «Сделаем… Для вас сделаем».
Но, выскользнув вместе со мной за дверь из устрашающих когтей взбунтовавшейся подчиненной, Банкетных Дел Мастер мгновенно переменился, начал жаловаться:
– Все взбаламутилось… Если на меня Президент кричит, то неужели хотя бы в виде компенсации я не имею права покричать на свою секретаршу? Но когда на меня кричат и Президент, и секретарша, то где же права человека? Кстати, а стоит ли вам сейчас Президента беспокоить?.. Не тот компот… Я маленький человек… Вы лучше шли бы к спикеру нашему. Он человек загадочный… Он все может. – И Банкетных Дел Мастер, похрюкивая, куда-то увилял по коридорам власти, извилистым, как он сам.
В приемной Загадочного Спикера его молодой, тщательно выутюженный помощник, поставив ногу на подоконник, смотрел в окно.
Он резко обернулся на скрип паркета под моими ногами, на всякий случай нырнул рукой под мышку, обыскал меня взглядом, узнал, успокоился и поделился информацией, как будто обязан был передо мной отчитываться:
– Есть сведения, что в толпе – снайперы с заданием стрелять по Президенту.
Стоящий у другого окна охранник с автоматом – небольшой красивый кавказец, видимо чеченец, похожий на молодого Кларка Гейбла, добавил:
– А по Ленинградскому шоссе подходят новые танки. Сегодня ночью, наверно, будет штурм.
В этот момент вошел Загадочный Спикер.
Загадочным он был потому, что нельзя было понять, кто стоит за ним, как вообще он попал в политику и чего он хочет. Про него никто не знал, кто он: то ли правый, то ли левый. Он был правее левых и левее правых. Но центристом его тоже нельзя было назвать. Он, выражаясь футбольным языком, был блуждающим центром.
После путча одна газета написала, якобы с моих слов, что я зашел к Загадочному Спикеру в первый день путча запросто, словно к старому другу. Это было бы слишком развязно с моей стороны. Загадочный Спикер не мог быть моим старым другом, потому что в тот день я его увидел впервые лицом к лицу. Но лица на нем не было.
Загадочный Спикер прошел буквально в сантиметре от меня, глядя сквозь меня невидящими глазами.
– Я, кажется, буду богатым, – пошутил я, обращаясь к помощнику. – Он меня не узнал.
– Он вас не увидел, – вздохнул помощник. – Я сейчас доложу.
Загадочный Спикер стоял у окна и смотрел вниз.
– Народ прибывает, но медленно… Людей мало. Ка-та-стро-фи-че-ски мало… – размышлял он вслух.
Я не мешал ему не замечать меня и помалкивал. Наконец он повернул ко мне голову и среагировал без показной сердечности, но, я бы сказал, с интимной официальностью:
– Спасибо, что пришли, Евгений Александрович.
– Что я могу сделать? – спросил я.
– Вы уже сделали, – сказал он. – Хотите, я подарю вам свою книгу?
Надписав ее и протягивая мне, он сказал, даже не улыбаясь:
– Может быть, это мой последний автограф.
Мне тогда показалось, что это было сказано искренне.
В тот момент не только мне, но и самому Загадочному Спикеру показалось бы невероятным, что это именно он в декабре будет пить виски вместе с Президентом России в кремлевском кабинете практически низложенного ими Президента СССР, который, как бедный родственник, зайдет туда и униженно увидит восседающих за его столом новых хозяев.
И уж совсем непредставимым было тогда для Загадочного Спикера, что это именно он въедет в квартиру, предназначавшуюся для Брежнева, и что кто-нибудь когда-нибудь будет обвинять его в том, что он противник реформ и свободной прессы.
Те, кто делают историю, не предполагают, какими история сделает их.
Но за 19 августа я хочу воздать должное всем, кто встал в тот день поперек танков, поперек прошлого. Каким бы плохим ни было настоящее, вернувшееся прошлое было бы хуже.
– Я хотел бы увидеть Президента, – сказал я Загадочному Спикеру. – Может быть, вы спросите его по внутреннему телефону, сможет ли он меня принять?
Загадочный Спикер неожиданно насупился и, пожав плечами, неохотно ответил:
– У нас своя этика…
Увидев мое удивление, он смягчающе добавил:
– Да вы идите просто так. Он будет рад.
– Если я не увижу Президента, не могли бы вы передать ему записку от меня? – спросил я.
– Попробую, – не пообещал, но и не отказал опять насупившийся Загадочный Спикер.
Я тут же написал коротенькую записку Президенту России: «Спасибо Вам. Желаю Вам выдержки, мужества, мудрости».
Идя по коридору Белого дома к приемной Президента России, я наугад раскрыл книгу Загадочного Спикера, которая называлась «Бюрократическое государство», и вот на что сразу наткнулся:
«„Акт насилия есть жест слабости“ – такую блистательную формулу оставил Николай Бердяев, и, наверно, если бы большевики считали себя сильными, то не преступили бы свое собственное учение и не стали бы на путь террора, даже, как казалось им, оправданного Историей. Впрочем, вряд ли террору есть оправдание…»
Тогдашняя ирония судьбы состояла в том, что эта книга была мне подарена в тот день, когда главное действующее лицо книги – бюрократия, как зеленая бронированная плазма, окружила Белый дом, грозя задушить младенческую демократию.
Предстоящая ирония судьбы состояла в том, что бюрократия стала впоследствии одним из действующих лиц самого Белого дома, бумажной плазмой удушая демократию изнутри.
А тогда я открыл титульный лист, чтобы прочесть автограф Загадочного Спикера, и чуть не ахнул. В автограф вкралась ошибка. Верней, описка. Были пропущены две буквы:
«Евгению Александровичу Евтушенко с увением.
19 августа 1991 года».
У меня психология коллекционера, и я сразу подумал, что из-за ошибки профессора, от нечеловеческой усталости и напряжения пропустившего именно в этот трагический день две буквы в слове «уважение», автограф стал еще ценней.
Между тем, пока я шел к Президенту России, я заметил, что коридоры Белого дома стали более оживленными.
Кое-где виднелись кучки прибывающих из разных городов депутатов.
На лицах одних депутатов была решимость, другие испуганно шушукались, третьи тоже шушукались, но с выжидательным злорадством.
Мимо меня торопливыми шагами и с излишне озирающимися для честного человека глазами, обдав меня бормотушным перегаром, проволок сумку с надписью «Пума», оттягивающую его руку почти до паркета, мужчина, похожий на пьяную поганку, в синем грузчицком халате.
