Послышались осторожные шаги. «Наверное, она подошла к двери», — подумал он. Кто-то посмотрел в глазок и лишь затем дверь открылась. На пороге стояла заспанная Светлова.
— Добрый день, Инна Алексеевна, — сказал он, входя в квартиру.
— Добрый день, — неловко улыбнулась женщина — Кажется, я заснула.
Она была по-прежнему в своих несколько измятых темных брюках, темной водолазке. Волосы рассыпаны на плечах. Он посмотрел на ее ноги. Она была в его тапочках, но надетых на голую ногу, очевидно, свои колготки она уже сняла.
— Ну, как у вас дела? — спросила Светлова. — Все в порядке?
— Да, — сказал он, входя в ванную комнату, чтобы умыться, — мне удалось поговорить с матерью Димы.
— Вы узнали название монастыря?
— Конечно, узнал, — он довольно долго мылся, а потом так же долго вытирался полотенцем. Он обратил внимание, что другое полотенце было почти мокрым. И вышел из ванной комнаты.
— Простите, — сказал она, чуть улыбаясь, — я воспользовалась ванной в ваше отсутствие.
— Ничего, — отмахнулся он, — все в порядке.
— Я верну ваши тапочки, — всполошилась она, видя, что он снял туфли, оставшись в одних носках.
— Не беспокойтесь, — отмахнулся Дронго. — Вы мой гость, поэтому можете брать все, что вам нравится.
Он прошел в комнату, сел в кресло, закрыл глаза. Она прошла следом и села в кресло напротив него. В однокомнатной квартире стояли югославская стенка, диван-кровать, большой стол со стульями и два кресла с небольшим столиком. Кроме того, здесь же был небольшой телевизор.
— Рассказывайте, — попросила она, — вы нашли Монастырь?
— Нашел, — подтвердил он.
— И не были там?
— Не был, — он по-прежнему не открывал глаз.
— Почему?
— За сорок минут до того, как я позвонил матери Виноградова, ей уже звонили и узнавали адрес этого монастыря. Этот неизвестный монах всего лишь двоюродный брат Димы. Его зовут Арсений. Кажется, я опять опоздал.
— Вы об этом так спокойно говорите… Он открыл глаза и посмотрел на нее.
— Да, вы правы. Кажется, я просто перегорел. В общем, я понял, что сделать все равно ничего не успею.
— Значит, Диму схватили? — в ее голосе не было ужаса. Может, она тоже слишком устала?
— Не совсем. Он успел уйти. Я позвонил из Ленинграда, вернее, из Санкт-Петербурга в Москву своим друзьям и попросил их предупредить Диму. Что они и сделали. Он успел уйти только чудом.
— Почему бы вашим друзьям не забрать у него документы? — спросила Светлова. — Вам не кажется, что они давно могли это сделать?
— Нет, он им не отдаст. Он отдаст документы либо вам, либо мне. Меня он уже видел в Никитском переулке и знает теперь со слов Агаева, что мне можно доверять. Вы представляете, в каком он сейчас состоянии? Затравленный, преследуемый, напуганный смертью своих товарищей. А вы хотите, чтобы он отдал чужим людям? Так не бывает. Он ни за что не отдаст. Просто не придет на встречу.
— А к вам он придет? — спросила она.
— Ко мне придет, — сказал он. — Я уже успел назначить ему такую встречу.
— Где? — спросила она. Он покачал головой.
— Я пойду один. Слишком опасно ходить вместе. Два раза мы спасались только чудом. Третьего раза быть не должно.
Она передернула плечами.
— Вы опять мне не доверяете.
— Доверяю, — очень усталым голосом ответил Дронго. — Вы красивая молодая женщина. И я не хочу подставлять вас под пули. Это даже нечестно. На встречу я должен пойти один. Вот если у меня ничего не получится, тогда вы останетесь последней надеждой. Надеждой на получение документа и его разглашение. Хотя, на вашем месте, я бы его никому не отдавал. Слишком велик риск. Сделал бы просто копии и разослал по всем редакциям газет и журналов, особенно оппозиционных. Вот тогда мог бы получиться грандиозный скандал. И операция «Возвращение Голиафа» попала бы на первые полосы всех ведущих газет мира.
— Страшная картина, — покачала она головой. — Так вы можете свалить все руководство страны.
— Да, — кивнул он и вдруг спросил: — А вам, простите, нравится это руководство?
— Не знаю, — растерялась женщина, — я в политику не вмешиваюсь.
— А мне не нравится. Они лишили меня родины. Не той родины, в которую ныне превратилась моя республика, став яблоком раздора ведущих стран мира. И не той, в которой бесновались кретины из партийного аппарата и взяточники-чиновники. И не той родины, которая сегодня в едином националистическом угаре разделилась на пятнадцать частей и уже не может остановиться, продолжая дробиться и дальше. Абхазия, Карабах, Приднестровье, Крым, Чечня, северные области Казахстана, юго-западные области Таджикистана и так далее. Все это было моей большой родиной. Той самой, за которую я проливал кровь, был ранен, в которую я верил, которую любил. Теперь у меня нет ничего. Я же не могу осколки великолепной вазы называть маленькими вазочками и любить так же самозабвенно. Или лоскутки изорванной картины называть произведением искусства и повесить в своем доме один из пятнадцати таких лоскутков. Я этого просто не могу. И поэтому я их не люблю. И никогда не прощу им того, что они сделали.
— Вы философ, — несмело сказала женщина. — У вас своя идеология.
— Идеология «потерянного гражданина», — усмехнулся Дронго. — Говорят, в американской литературе есть такое понятие, применимое к целой плеяде блестящих прозаиков, — «потерянное поколение». Так вот, мы — миллионы бывших советских граждан — поколение «потерянных граждан». Мы еще создадим свою великую ностальгическую литературу как плач по великой стране, в которой мы все жили. Мы еще создадим искусство. Ностальгии по тем незабвенным временам, которые навсегда канули в Лету. Мы еще будем напоминать о себе своим плачем по «павшему Риму», оплакивая то, что мы никогда не сможем вернуть или возродить.
— Интересно, — сказала без всякого выражения женщина. — Не думала, что вы так сильно втянулись в эту проблему. Мне казалось, что вы только профессионал честно отрабатывающий свой хлеб.
— Напрасно, — возразил Дронго. — Я всегда берусь только за те дела, которые меня лично волнуют. И в которых твердо знаю, на чьей стороне.
— А сейчас вы на чьей стороне? — засмеялась Светлова.
— На своей, — очень серьезно ответил Дронго. — Сейчас моя самая главная задача — получить эти документы. Вы меня извините, пойду приму душ.
— Конечно, — кивнула женщина. — Вы не опоздаете на встречу с Димой?
— Нет, конечно. Я помню о встрече.
Он поднялся и снова пошел в ванную комнату. Раздевшись, простоял под горячей водой не больше минуты. Обычно он стоял так гораздо дольше. Он это часто делал, снимая с себя таким образом усталость. Затем снова оделся и вернулся в комнату.
Она смотрела телевизор. На часах было около четырех часов дня.
— Вы есть будете? — спросила женщина. — Я приготовила жареную картошку. Простите, я больше ничего не умею.
— Нет, спасибо. — Есть он действительно не хотел. Вместо этого он принес с кухни стакан горячего чая и блюдце с вареньем, стоявшее в холодильнике. И только потом сел напротив нее. Телевизор его вообще не интересовал. Он смотрел на нее. Длинные ноги, чуть грубоватые пальцы рук. Она была по-своему симпатична: светлые волосы, прямой нос, умные глаза с какой-то сумасшедшей искринкой.
Она поймала его взгляд.
— Что-то не так? — спросила она.
— Вы довольно красивая женщина, — откровенно сказал он.
Она улыбнулась.
— Только не говорите мне это сейчас. За два дня вы впервые обращаете на это внимание.
— Да, действительно глупо, — сказал он, словно обращаясь к самому себе. — Я просто все время думал о Диме, забывая, что рядом со мной такая женщина.
— Ничего, — улыбнулась она, — я не обижалась. И тогда он молча поманил ее пальцем. Поцелуй был долгим. В конце поцелуя он неловко дернул рукой, и блюдце с вареньем упало прямо на брюки женщины. Она вскочила.
— Простите, — улыбнулся он, — я, кажется, разучился быть Дон Жуаном.
— Ничего, — засмеялась она, — я сейчас все вытру.
— Это не то варенье, — сказал он, — там слишком много сиропа, — лучше снимите брюки. Вы все равно сегодня никуда не пойдете.
Она бросила на него лукавый взгляд, но ничего не сказала. Прошла в ванную комнату, минут пять повозилась там. Потом крикнула:
— Дайте мне простыню!
Он принес ей простыню, передал за закрытую дверь. И снова вернулся в комнату. Она вышла через минуту. Уже сняв брюки и водолазку, в одной простыне. И сразу пошла к нему. Второй поцелуй был не менее продолжительным.
Его горячие сильные руки трогали ее тело. "Как все это глупо, — пронеслось у него в голове, но он уже свалил ее на диван и ласкал ей ноги, опускаясь все ниже и ниже. И лишь когда достиг колен, вдруг сел и как-то странно повел себя, снова закрыв глаза. Она лежала на диване, глядя на него и ничего не понимая.
— Что случилось? — спросила она. — Тебе нехорошо? Она поднялась на локте.
