всюду хвостом таскается караул безликих стражников. А эту троицу я ценю. Мы уже столько пережили, пусть и знакомы всего ничего. Походишь с кем-то по острию ножа и волей-неволей сблизишься, точно знаком целую вечность. Я вгляделась в их лица. Нет, не стража. Смотрят по-дружески, обеспокоенно, хотя стоит мне влезть на лошадь, про дружбу они вмиг забудут. И остановят меня, конечно. Да, мы не чужие люди, но всё же я, по сути, их пленница.
Подобрав юбку, я спустилась со стены и впервые уловила зазывный аромат жареного мяса. Помнится, сегодня целый день украшали двор: подвесили лампады/фонарики, натянули навес над столом с угощениями, развесили шёлковые ленточки/повесили между столбами шёлковые вымпелы. Бала с нетерпением ждала почти вся застава.
Бок о бок со мной шёл Джеб. Тавиш и Оррин брели следом.
Джеб потеребил край рубахи. Разгладил рукав. Оттянул воротник.
— Ну говори уже, — начала я. — Сейчас дыру протрёшь.
— Его право на престол оспаривают! — выпалил он, всей душой негодуя за друга.
Тавиш и Оррин заворчали, явно недовольные, что Джеб проговорился.
— Из-за министерских дрязг? — я равнодушно закатила глаза. — Сказал бы что поновее.
— Не в министрах дело. Один генерал претендует на трон.
Да это чистой воды переворот! Я замедлила шаг.
— Значит, и в Дальбреке есть изменники?
— Генерал не изменник. Всё по закону. Он заявляет, что принц Джаксон отрёкся от титула, хотя все понимают, что это не так.
— Простое отсутствие сочли отречением? — Я остановилась и посмотрела на Джеба.
— Немногие, но да. Тут ещё и сам генерал в выражениях не стесняется. Кричит о дезертирстве. Принца ведь столько месяцев нет и нет.
— Почему Рейф не сказал мне? — взвилась я.
— Оба полковника советовали не говорить кому попало. Разногласия порождают сомнение.
Я для Рейфа не «кто попало». Наверное, если бы засомневалась я, это ранило бы его сильнее всего.
— Но сейчас-то генерал узнал, что Рейф жив, и точно угомонится.
Джеб помотал головой.
— Он ведь почуял власть, раздразнил аппетит, и теперь кусков со стола ему мало. Но за Рейфа горой стоит армия, особенно в последнее время. Как только прибудем в столицу, всё быстро уляжется, только ведь это для него лишняя головная боль.
— Хочешь сказать, неурядицы в стране оправдывают Рейфа за вчерашнее?
— Не оправдывает, — заговорил Тавиш у меня за спиной. — Но ты должна увидеть полную картину.
Я повернулась к нему на пятках.
— Полную картину? Как ту, что ты дал Рейфу про меня и Кадена, когда тот взял мою руку? Может, вам в Дальбреке стоит сначала проверять сведения, а потом уже трубить о них?
Тавиш виновато кивнул.
— Да, я ошибся, и за это прошу простить. Я просто рассказал о том, что увидел. Но весть о притязаниях на трон сообщил кабинет министров, ошибки быть не может.
— Значит, у вас в столице завёлся узурпатор. Какое мне дело? Чем заботы Дальбрека важнее морриганских? Комисар в ярости так брызжет ядом, что генерал на его фоне — пищащий котёнок!
Терпение было на исходе. Время убегает, а Морриган всё так же далеко. Тянет уступить, сказать «да», хотя в голове гремит «нет». Я нужна стольким людям, но внутри меня самой сплошная пустота!.. Моя решимость подрана на лоскуты тревогами, я сама себе напоминаю истрёпанную верёвку — ещё чуть-чуть и лопну. А последний рывок будет за Рейфом. Если в меня не верит даже тот, кого я люблю больше всего на свете, то как поверят другие?
В глазах защипало, но я сморгнула всякую слабость.
— Раз так, Рейф должен понимать, почему я так стремлюсь в Морриган. Только вот этого у него и в мыслях нет.
— Он не головой думает, а сердцем, — ответил Тавиш. — Рейф боится за тебя.
Его слова лишь ещё больше меня распалили:
— Я не вещь, чтобы меня оберегать, Тавиш! Я человек! Как и он сам! Моя жизнь — мой выбор, и мне решать, стоит ли идти на риск!
Тавиш молчал. Знал, что я права.
Меня проводили до шатра, где нас во всеоружии ждал отряд Перси.
— До скорого, — бросил напоследок Джеб и, робко улыбнувшись, добавил: — Первый танец — мой.
— Первый танец за королём, — напомнил ему Тавиш.
Ещё посмотрим. Может, танцев вообще не будет. Я с Рейфом точно не стану. Не пристало пленницам танцевать с королями. По крайней мере, в мире, где я хотела бы жить.
Растянувшись поперёк кровати в одной уютной мягкой сорочке, я записывала вырванные из Песни Венды стихи. После стольких лет я наконец возвращала её изначальные слова на место. Они убористыми строчками ложились на оборотную сторону оторванной страницы.
Преданная своим родом,
Избитая и презираемая,
Она изобличит нечестивых,
Хотя многолик Дракон
И сила его не знает границ.
Ожидание будет долгим,
Но велика надежда
На ту, что Джезелией зовется,
Чья жизнь будет отдана в жертву
За надежду на спасение ваших.
Каждое слово Венды отчётливо звенело в памяти, хотя поначалу меня заботило только: «Чья жизнь будет отдана в жертву». Теперь же мне не давала покоя другая фраза: «Она изобличит нечестивых».
Я дотронулась до обгоревшего корешка, скользнула по яростно оборванному клочку на месте последней страницы. Пророчество хотели скрыть от всего мира.
Я улыбнулась.
Кто-то меня до глубины души ненавидит. Или ещё приятнее — боится. Не хочет, чтобы я вывела его — или её — на чистую воду.
Страх. Гнев. Отчаяние. Вот чем пропиталась эта обгоревшая книга без страницы. Я распалю этот страх, уж точно распалю, потому что хоть люди на грани способны на что угодно, они ещё и вконец глупеют. Раскрыть главных участников заговора жизненно важно. Я раздую из их страха пожар, задушу дымом, чтобы они показали истинное лицо.
Если Малик предупредил заговорщиков обо мне, о внезапности можно забыть. Они подготовятся и будут ждать. Но раз и я всё знаю, надо обернуть это себе на пользу. Хоть как-нибудь!
Я отложила книгу и откинулась на подушки, думая, как покончить с изменниками и при этом не раскрыть себя. Придётся прожить хотя бы столько, чтобы выяснить, кто в сговоре с канцлером и королевским книжником. Может, кто-то из областных дворян? Власти у них немного, и это мне на руку — если повезёт, к зимнему заседанию уже буду в столице, и они ничего не смогут сделать. А вдруг остальные министры? Командир стражи? Министр торговли? Главнокомандующий? Из всех только хронист вечно поглядывал на меня с недоверием и ревностно берёг время отца. Сбросить ли его теперь со счетов? Впрочем,
