— Не думай, что я так жажду обвинить их — особенно Бойда, который показался мне славным парнем. — Дороти нахмурилась. — Все это верно, если только скорая не прибыла раньше десяти двадцати.
Рэмпоул пожал плечами:
— В таком случае она прилетела по воздуху с Гилфорд-стрит, — указал он. — Ее вызвали не ранее четверти одиннадцатого — и так выглядит чудом, что она прибыла через пять минут. Нет, Бойд и Розетт отпадают. Кроме того, я вспомнил, что Розетт находилась в лечебнице в присутствии свидетелей, когда видела свет в квартире Бернеби в половине одиннадцатого. Давай закончим расписание и постараемся исключить кого-нибудь еще.
22.20–22.25. Приезд и отъезд скорой помощи с Гримо.
22.25. Флей застрелен на Калиостро-стрит.
22.20 — минимум 22.30. Стюарт Миллс остается с нами в кабинете, отвечая на вопросы.
22.25. Мадам Дюмон приходит в кабинет.
22.30. Розетт, находясь в лечебнице, видит свет в окне квартиры Бернеби.
22.25–22.40. Мадам Дюмон остается с нами в кабинете.
22.40. Розетт возвращается из лечебницы.
22.40. Прибытие полиции по вызову Хэдли.
Откинувшись на спинку стула, Рэмпоул быстро пробежал взглядом текст и провел под последним пунктом длинную черту.
— Это не только доводит наше расписание до нужного нам места, — сказал он, — но, бесспорно, добавляет еще двоих к списку невиновных. Миллс и Дюмон отпадают, как и Розетт и Бойд. Таким образом, из обитателей дома остается только Дреймен.
— Но, — запротестовала Дороти после паузы, — теперь все выглядит еще более запутанным. Как насчет твоего блестящего вдохновения относительно пальто? Ты предполагал, что либо Бойд Мэнген, либо Эрнестина Дюмон лгут, но они оба исключены из числа подозреваемых. Разве только эта девушка, Энни… Но это бессмысленно.
Они снова посмотрели друг на друга. Рэмпоул спрятал в карман конверт с расписанием. За окнами свистел ветер, а за закрытой дверью слышались шаги доктора Фелла в его каморке.
Следующим утром Рэмпоул проснулся поздно — отчасти из-за усталости, а отчасти потому, что день был таким пасмурным, что он не открывал глаза до начала одиннадцатого. Было не только так темно, что всюду горел свет, но и ужасно холодно. Рэмпоул не видел доктора Фелла со вчерашнего вечера, а когда он спустился завтракать в маленькую заднюю столовую, служанка кипела от негодования, ставя на стол бекон и яйца.
— Доктор только что ушел принимать ванну, — сообщила ему Вида. — Он всю ночь занимался своими научными опытами, и в восемь утра я нашла его спящим в кресле. Не знаю, что скажет на это миссис Фелл. Только что пришел суперинтендент Хэдли. Он в библиотеке.
Хэдли, нетерпеливо постукивая каблуком по каминной решетке, сразу осведомился о новостях.
— Вы уже видели Фелла? Он разобрался с этими письмами? Если да…
Рэмпоул объяснил ситуацию.
— А у вас есть новости?
— Да, и очень важные. Петтис и Бернеби отпадают. У них железное алиби.
Ветер свистел на Адельфи-Террас, сотрясая оконные рамы.
— Вчера вечером я повидал трех друзей Бернеби, игравших с ним в карты, — продолжал Хэдли. — Один из них, между прочим, судья в Олд-Бейли,[46] так что было бы нелегко отправить человека на скамью подсудимых, если судья может удостоверить его невиновность. Бернеби играл в покер в субботу вечером с восьми почти до половины двенадцатого. А сегодня утром Беттс побывал в театре, где Петтис, как он утверждал, смотрел пьесу. Один из барменов в театре хорошо знает его в лицо. Второй акт заканчивается в пять минут одиннадцатого. Бармен клянется, что через несколько минут, во время антракта, он подавал Петтису виски с содовой. Иными словами. Петтис пил виски примерно в тот момент, когда Гримо застрелили почти на расстоянии мили от театра.
— Я ожидал чего-то в этом роде, — сказал Рэмпоул после паузы. — И все же, услышав подтверждение… Я бы хотел, чтобы вы взглянули на это.
Он протянул расписание, составленное им вчера вечером. Хэдли просмотрел его.
— Да, я тоже набросал нечто подобное. Выглядит логично — особенно пункт насчет девушки и Мэнгена, хотя мы не можем точно указать время. Но думаю, тут все верно. — Он постучал конвертом по ладони. — Признаю, что это сужает область поисков. Нам нужно еще раз побеседовать с Дрейменом. Этим утром я звонил в дом Гримо. Все довольно в истеричном состоянии, потому что туда привезли тело старика, и я не мог ничего толком вытянуть из Розетт, кроме того, что Дреймен все еще в полусознании и под действием морфия. Мы…
Хэдли умолк при звуке знакомых ковыляющих шагов, сопровождавшихся постукиванием трости, которые словно заколебались у двери после слов суперинтендента. Потом доктор Фелл распахнул дверь и вошел в библиотеку, дыша с присвистом. В его глазах не было искорок. Он выглядел таким же пасмурным, как свинцовое небо за окнами, от которого веяло чувством обреченности.
— Ну? — поторопил его Хэдли. — Вы узнали то, что хотели узнать из этих писем?
Доктор Фелл зажег черную трубку, бросил спичку в камин и криво усмехнулся:
— Да, я узнал то, что хотел узнать… Излагая свои теории в субботу вечером, Хэдли, я дважды невольно повел вас по неправильному следу. Я проявил такую чудовищную тупость, что если бы вчера не докопался до истины, то заслужил бы самое худшее наказание, уготованное для дураков. Тем не менее ошибался не только я. Случай и обстоятельства привели к еще худшей ошибке, превратив в необъяснимую загадку то, что в действительности является обычным отвратительным убийством. Конечно, я не отказываю убийце в проницательности, но… Короче говоря, я узнал, что хотел.
— Так что было в этих бумагах?
— Ничего.
В голосе, которым он произнес это слово, слышалось нечто жуткое.
— Вы имеете в виду, — воскликнул Хэдли, — что эксперимент не удался?!
— Напротив, он удался. Я имею в виду, что на этих бумагах ничего не было написано. Ни строчки, ни слова, ни буквы — никакого намека на страшные тайны, которые, как я говорил вам в субботу, мы могли надеяться обнаружить. Правда, там оказалось несколько кусков более плотной бумаги — вроде картона, — где были напечатаны одна или две буквы.
— Но зачем сжигать письма, если они не…
— Потому что они не были письмами. Вот в чем заключалась наша ошибка. Неужели вы не понимаете, что это были за бумаги?.. Ну, Хэдли, нам лучше поскорее покончить с этой неразберихой и выбросить ее из головы. Вы хотите познакомиться с убийцей-невидимкой? С проклятым упырем и полым человеком, который является нам в кошмарных снах? Отлично, я представлю его вам. Автомобиль с вами? Тогда поехали. Я собираюсь посмотреть, удастся ли мне добиться признания.
— От кого?
— От кое-кого в доме Гримо. Пошли.
Рэмпоул видел, что конец близок, и боялся его, хотя понятия не имел, каким он может быть. Хэдли пришлось вручную заводить полузамерзший мотор. По пути они несколько раз застревали в пробках, но суперинтендент даже не ругался. А самым спокойным был доктор Фелл.
Все шторы в доме на Расселл-сквер были задернуты. Он казался еще мрачнее, чем вчера, так как в него вошла смерть. Внутри было так тихо, что посетители даже услышали звонок, когда доктор Фелл нажал на кнопку. После долгого ожидания дверь открыла Энни без чепчика и фартука. Она выглядела бледной и напряженной, но спокойной.
— Мы бы хотели повидать мадам Дюмон, — сказал доктор Фелл.
Хэдли вглядывался внутрь, оставаясь бесстрастным. Энни, шагнув назад, заговорила из темноты холла.
— Мадам Дюмон сейчас с… она там. — Девушка указала в сторону двери гостиной. — Я позову… — Она судорожно глотнула.
Доктор Фелл покачал головой. Он двинулся вперед с удивительным проворством и бесшумно открыл дверь.
Коричневые шторы были задернуты, а кружевные занавеси ослабляли и без того тусклый свет, проникающий сквозь щели. Мебель скрывалась в тени, кроме единственного черного металлического предмета, обшитого белым атласом. Это был открытый гроб. Вокруг него горели свечи. С того места, где стоял Рэмпоул, он мог видеть только кончик носа на мертвом лице. Но свечи, а также запах цветов и ладана словно переносили сцену из Лондона в дикую гористую местность Трансильвании, где золотой крест оберегал от дьявола, а венки из чеснока отгоняли вампиров.
Но прежде всего они заметили не это. Эрнестина Дюмон стояла у гроба, вцепившись рукой в его край. Отблески пламени свечей превращали ее седеющие волосы в золотые, смягчали угловатость плеч. Когда женщина медленно повернула голову, они увидели ее глубоко запавшие и полные слез глаза, как будто она все еще не могла выплакаться. Ее грудь тяжело вздымалась. На плечи была наброшена плотная шаль с длинной бахромой, расшитая полосками красной парчи и бисером, который поблескивал при свете, как последний штрих варварства.
