Доктор Фелл, нахмурившись, ковылял вокруг стола.
— Неплохо… в качестве маскировки. Но как насчет подлинного мотива убийства Гримо и Флея?
— О чем вы?
— Должна быть связующая нить, не так ли? Для убийства Гримо могло существовать множество мотивов — явных и скрытых. Миллс, мадам Дюмон, Бернеби — кто угодно мог его убить. Точно так же кто угодно мог убить Флея, но не из того же круга людей. Зачем кому-то из окружения Гримо убивать Флея, которого никто из них, вероятно, раньше не видел? Если эти убийства — дело рук одного человека, то где связующее звено? Уважаемый профессор из Блумсбери и странствующий актер с тюремным прошлым. Что в сознании убийцы может связывать этих двоих, если эта связь не уходит корнями в давние времена?
— Я могу назвать одну особу, которая в прошлом была связана с обоими.
— Вы имеете в виду мадам Дюмон?
— Да.
— Тогда как быть с человеком, изображающим братца Анри? Что бы вы ни предполагали, вы должны признать, что этого она не делала. Нет, приятель, Эрнестина Дюмон не просто неудачная, а невозможная подозреваемая.
— Не понимаю. Вы основываете вашу уверенность, что Дюмон не убивала Гримо, на том, что, по-вашему, она его любила. Но это никуда не годная защита, Фелл. Вспомните, что она рассказала абсолютно фантастическую историю, начиная с…
— В сообществе с Миллсом? — Доктор Фелл сардонически усмехнулся. — Можете вообразить менее правдоподобных заговорщиков, которые морочат полиции голову изобретательными сказочками? Она и Миллс способны носить маску — выражаясь фигурально. Но совместная деятельность этих двух масок — уже чересчур. Предпочитаю одно фальшивое лицо в буквальном смысле. Кроме того, не забывайте, что в качестве двойного убийцы Эрнестина Дюмон отпадает целиком и полностью. Почему? Потому что три надежных свидетеля могут поклясться, что во время смерти Флея она была в этой комнате и разговаривала с нами. — Он задумался, и в его глазах мелькнули искорки. — Или вы втягиваете в дело молодое поколение? Если Розетт — дочь Гримо, то почему таинственный Стюарт Миллс не может быть сыном покойного братца Анри?
Хэдли собирался ответить, но внимательно посмотрел на доктора и присел на край стола.
— Я хорошо знаю подобные настроения, — заявил он, словно подтверждая какое-то зловещее подозрение. — Это начало очередной чертовой мистификации, так что сейчас спорить с вами бессмысленно. Почему вам так хочется, чтобы я им верил?
— Во-первых, — отозвался доктор Фелл, — потому, что я стараюсь вбить вам в голову, что Миллс говорит правду…
— Как элемент мистификации — с целью доказать впоследствии, что он лгал? Наподобие недостойного трюка, который вы сыграли со мной в деле о часах смерти?
Доктор игнорировал это замечание:
— И во-вторых, потому, что я знаю настоящего убийцу.
— Это кто-то, кого мы видели и с кем говорили?
— Да, безусловно.
— И у нас есть шанс…
Доктор Фелл с рассеянным, почти жалобным выражением лица уставился на стол.
— Да, помоги нам Бог, — странным тоном отозвался он. — Полагаю, шанс у вас есть. А пока что я собираюсь домой…
— Домой?
— Чтобы применить тест Гросса, — сказал доктор Фелл.
Он повернулся, но вышел не сразу. Пока мутный красноватый свет становился пурпурным, а тени обволакивали комнату, он долго смотрел на изрезанную картину, освещенную последними лучами заката, и на три гроба, которые наконец наполнились.
Глава 19
ПОЛЫЙ ЧЕЛОВЕК
Этим вечером доктор Фелл закрылся в маленькой каморке рядом с библиотекой, предназначенной для того, что он именовал «научными экспериментами», впрочем, миссис Фелл именовала помещение «средоточием беспорядка». Поскольку любовь к беспорядку является одной из лучших черт человеческой натуры, Рэмпоул и Дороти предложили свою помощь. Но доктор был так серьезен и обеспокоен, что они удалились с неприятным ощущением отпустивших шутку дурного вкуса. Неутомимый Хэдли уже ушел проверять алиби. Рэмпоул напоследок задал лишь один вопрос:
— Я знаю, что вы намерены попытаться прочитать сожженные письма и считаете их очень важными. Но что вы ожидаете найти?
— Самое худшее, что может быть, — ответил доктор Фелл. — То, что вчера вечером чуть не сделало из меня дурака.
И, сонно покачав головой, он закрыл дверь.
Рэмпоул и Дороти сидели у камина, глядя друг на друга. За окнами продолжалась метель, не располагая к прогулкам. Сначала у Рэмпоула возникла идея пригласить Мэнгена к обеду и вспомнить старые времена, но тот ответил по телефону, что Розетт наверняка не пойдет и ему лучше остаться с ней. Поскольку миссис Фелл отправилась в церковь, библиотека оказалась в распоряжении молодых супругов.
— Со вчерашнего вечера, — заметил Рэмпоул, — я слышу о методе Гросса, помогающем прочесть сожженные письма. Но похоже, никто не знает, в чем этот метод состоит. Очевидно, в смешивании химикалий?
— Я знаю, — с торжествующим видом отозвалась Дороти. — Пока вы днем где-то шатались, я навела справки. И более того, держу пари, что этот метод не сработает, хотя он и очень прост.
— Ты читала Гросса?
— Да, в английском переводе. Все достаточно просто. Там говорится, что любой, кто бросал письма в огонь, замечал, что текст на обугленных фрагментах выступает вполне четко — обычно белыми или серыми буквами на черном фоне, но иногда наоборот. Ты когда-нибудь обращал на это внимание?
— Не сказал бы, но до приезда в Англию я очень редко видел открытый огонь. А это правда?
Она нахмурилась:
— Это срабатывает с картонными коробками, на которых что-то напечатано, — например, от стирального порошка. Но обычные письма… Как бы то ни было, нужно сделать вот что. Ты берешь кальку и прикрепляешь ее к доске булавками. Потом, собрав обугленные фрагменты бумаги, ты смазываешь кальку клеем и прижимаешь к ней обугленные кусочки…
— Скрученные в трубочку? Они просто рассыплются — и все.
— В том-то и весь трюк! Ты должен размягчить эти фрагменты. Для этого ты окружаешь кальку рамкой высотой в два-три дюйма, помещая все фрагменты под нее. Затем протягиваешь поперек влажную ткань, сложенную в несколько раз. Это создает вокруг обугленных кусочков влажную атмосферу, и они распрямляются. После этого ты вырезаешь кальку вокруг каждого фрагмента и складываешь их на стекле, как картинку-загадку. Далее ты накрываешь фрагменты вторым стеклом, скрепляешь оба и подносишь к свету. Но я готова спорить на что угодно…
— Давай попробуем, — предложил заинтересованный Рэмпоул.
Эксперименты с обгоревшей бумагой были не вполне успешными. Сначала Рэмпоул достал из кармана старое письмо и поднес к нему спичку. Несмотря на все его маневры, бумага тут же начала чернеть, выскользнула у него из руки и упала в камин в виде трубочки размером не более двух дюймов и свернутой как зонтик. Хотя оба опустились на колени и изучили остаток под всеми углами, никакой текст обнаружить не удалось. Рэмпоул поджег еще несколько листков, которые падали как крошечные фейерверки и превращались в золу. Разозлившись, он начал поджигать всю бумагу, которая попадалась под руку, но чем больше приходил в ярость, тем сильнее убеждался, что трюк может сработать, если проделать его как следует. Отпечатав несколько раз на пишущей машинке доктора Фелла фразу: «Теперь самое время всем добрым людям прийти на помощь партии»,[45] Рэмпоул вскоре усеял ковер сгоревшими клочками бумаги.
— Кроме того, — заметил он, прижавшись щекой к полу и закрыв один глаз, чтобы изучить результат, — они не обуглились, а сгорели дотла. Ага! Слово «партии» я вижу достаточно четко, хотя буквы на черном фоне куда меньше машинописного шрифта. А у тебя получилось что-нибудь с этим письмом?
Дороти изучала результаты собственного эксперимента. Слова «Восточная Одиннадцатая улица» четко выделялись грязно-серыми буквами. Превратив в порошок еще несколько фрагментов, они смогли прочитать слова «в субботу вечером», «похмелье» и «джин». Рэмпоул с удовлетворением поднялся.
— Если кусочки можно распрямить с помощью увлажнения, тест срабатывает! — заявил он. — Единственная трудность состоит в том, удастся ли проявить достаточно слов в каком-нибудь из писем, чтобы понять, о чем речь. Кроме того, мы всего лишь любители — Гросс смог бы прочитать весь текст. Но что ожидает найти доктор Фелл?
Эта тема обсуждалась допоздна.
— А поскольку дело перевернулось вверх ногами, — указал Рэмпоул, — где нам теперь искать мотив? Вот в чем суть. Не существует мотива, который связывал бы с убийцей и Гримо, и Флея! Между прочим, как быть с твоими нелепыми вчерашними теориями насчет того, что убийцей должен быть либо Петтис, либо Бернеби?
— Либо блондинка со странным выражением лица, — поправила его Дороти. — Меня больше всего беспокоит пальто, которое меняет цвет и исчезает. Похоже, все это приводит назад в тот дом. — Она задумалась. — Пожалуй, я была не права. Вряд ли убийца Петтис, Бернеби и даже блондинка. Теперь я уверена, что преступником может быть только один из двоих.
