из моих пациентов. Тренировался он на стадионе «Динамо», и я восхищался его красивым легким стилем. Как-то после тренировки, усердствуя над его ногами, я спросил, почему он теперь так много тренируется.
— Конец спокойной жизни, — ответил он, — Знаменский появился!
— Кто такой Знаменский?
Он называл его слоном, медведем, было видно, что Маляев — непобедимый Маляев! — побаивается.
И вот в июле, в яркий солнечный полдень, на стадионе в Самарском переулке состоялся забег на 5000 метров. Когда Маляев делал разминку, он раза два подбегал ко мне и просил «встряхнуть мышцы». Он был бледен и часто облизывал губы. Таким я его еще не видел и тоже заволновался.
Вместе с ним на старт вышел корпулентный парень — грудная клетка как бочка. Он не бегал туда-сюда в последние предстартовые секунды, не тряс икрами, не набирался про запас кислорода с помощью глубоких вдохов, даже не переминался с ноги на ногу — просто стоял и с большим интересом, любопытством наблюдал, как это проделывают другие. Руки-ноги у него были белые-белые, в то время как Маляев успел уже загореть. Со мною рядом сидел Иван Сергеев, известный дискобол.
— Что, это и есть Знаменский? — спросил я у него, а сам подумал, что Маляев тревожится совершенно зря.
После выстрела все смотрели только на них двоих — они сразу вышли вперед и повели себя так, будто в том, чтобы не бежать вторым, — весь смысл жизни. Едва один выходил вперед, второй, чуть-чуть отдохнув, бросался наперегонки, и потом все повторялось. Знаменский так сильно работал плечами — а плечи у него были, как у хорошего боксера, — что, казалось, если заденет нечаянно, мой Саша просто вылетит с дорожки.
Ваня Сергеев отпускал по этому поводу иронические замечания, и я, помню, ему поддакивал, а потом оба мы замолчали.
Кругов через семь-восемь у Маляева уже не было сил обгонять противника, но он изо всех сил старался далеко не отставать. Знаменский не оглянулся ни разу, на последнем круге прибавил и выиграл метров двадцать. Его окружили, а он стоял и только улыбался. У него было лицо хорошего, добродушного парня».
Итак, звание чемпиона города перешло к Серафиму. 5000 метров он пробежал за 15.36,6 — новый рекорд Москвы. Маляев тоже показал один из лучших своих результатов, и это дало ему надежду на реванш. Он был очень самолюбив и с еще большей энергией обратился к тренировкам, готовя себя к крупнейшему в те времена соревнованию сезона — матчу трех городов: Москва — Ленинград — Харьков.
Ему казалось, что в проигрыше виновата одна-единственная ошибка — он «завелся». К чему были все эти обгоны? Пусть бы Знаменский вел бег, а на финише от него убежать ничего не стоит: скоростной запас у него, как у бомбовоза.
Он рассуждал правильно, но как спортсмен, для которого важно выиграть наименьшими усилиями, и закрывал глаза на такой немаловажный факт, что в борьбе-то родился новый рекорд. Бить рекорды в начале сезона как бы не полагалось.
Георгий не участвовал в том знаменательном забеге, но успех брата захватил и его. Оба готовы были теперь отдавать бегу все свободное время. Крошечный заводской стадион — забор из побеленного горбыля, дощатые будки внутри, длинные ряды серых лавок, дождем и снегом промытых, солнцем прокаленных, и, главное, утоптанное беговое кольцо — все это восхищало их, вошло в душу, как бывает, когда в детстве входит в душу первая школа. Ну а желание учиться было огромное.
Под влиянием этих чувств Серафим сделал героический для себя поступок: один, без Георгия, явился как-то на стадион «Пищевики» (теперь стадион «Юных пионеров») и спросил:
— Где тут Колька Баранов?
Николай Баранов был рекордсменом страны в беге на 800 метров, Серафим по совету товарищей прибыл к нему на выучку.
Его восхищали умеющие бегать быстро, и когда даже Георгий опережал его на стометровке, он тоже восхищался:
— Вот черти, вот черти! И как это вы?
Коля Баранов «таскал» их за собой на двухсотметровых отрезках, потом они переходили к спринтеру Грише Нужному, и тот бегал с ними рядом еще более короткие куски — метров по 30–40. Затем они возвращались к Баранову и пробегали втроем два круга, 800 метров. Чтобы доставить Серафиму радость, Коля Баранов иногда нарочно не убегал слишком далеко.
— Растем! — в таких случаях ликовал Серафим. И тут же с подозрением спрашивал: — А вы в полную силу бежали?
Коля и Жора уверяли, что очень старались, а сами посмеивались над его простодушием.
30 июля 1933 года в борьбе с Григорием Потеминым, бегуном небольшого росточка, но опытным, сильным и упорным, Серафим установил всесоюзный рекорд. 3000 метров он пробежал за 8.57,2, впервые в истории советского спорта лучше девяти минут.
Следующим соревнованием был матч Москва — Ленинград — Харьков, где предстояло бежать 5000. Теперь в новом рекорде уже не сомневались.
…До старта оставалось меньше часа, и они поехали трамваем на «Динамо». Шум стадиона был слышен от «Яра», а когда они вошли, их ошеломило еще не виданное зрелище переполненных трибун.
Началось. Серафим резко вышел вперед и повел. Впервые видели зрители «Динамо», чтобы кто-то бежал 5000 так быстро. Трибуны были в восторге, но вдруг темп упал. Сперва Серафима подбадривали, но скоро общие симпатии перешли к Маляеву, который уверенно возглавил цепочку. Остальные участники приняли его темп, и стало ясно, что ожидаемого рекорда не будет. Так и вышло.
Лишь в 1938 году Георгий открыл Петру Степанову причину этого странного проигрыша. Оказалось, один благожелатель из самых лучших побуждений позвал их на обед. Далее произошло обычное: «Ах как вы мало кушаете!», «Да ничего с вами не случится!»
— Ведь знали же мы, что тяжело будет! — с досадой вспоминал Георгий. — А вот на тебе — налопались и щей с мясом, и такого мяса, и пятого, и десятого, и отправились на стадион прямо из-за стола.
И этот урок запомнился крепко — никогда с тех пор за обеденным столом: в гостях ли, на банкетах ли, или после самых тяжелых соревнований — они не забывались. Спортивный судья Б. Н. Львов вспоминает такой случай:
«В 1935 году матч городов проводился в Киеве. Команда Москвы жила на стадионе «Динамо» и там же питалась, в ресторане. Украинское изобилие после московской скромности всех, как говорится, пленило.
В первый день Серафим говорил:
— Хорошо здесь — век бы не уезжал!
А на второй прилег после обеда, похлопал себя по животу и сказал:
— Когда кота хорошо кормят, кот плохо мышей ловит.
И с того момента резко ограничил себя
