– Я знаю, как вас зовут, больной. Я посмотрела вашу карту, теперь много чего про вас знаю.
– Там написано, что я временно холостой?
– Мне это неинтересно.
Кисунов прислушивался с неудовольствием, наконец вмешался, не утерпел.
– А вы имеете ли право читать медицинскую карту больных?
– Имею, Вагран Осипович. Мы туда сами переписываем результаты обследования.
– И мою читали?
– Вашу не читала.
Наступил час послеобеденного отдыха. Григорий предложил воспользоваться затишьем и перекинуться по маленькой в картишки. Кисунов, как ни удивительно, его поддержал:
– До пяти к нам все равно ни один леший не заглянет.
В его безжалостных прокурорских очах мелькнула неожиданная греховная лукавинка, стало понятно, что не до конца он потерянный для общества гражданин. Бывает, держится человек как скала, все в нем установлено прочно, все подогнано самым лучшим образом: и одежда и принципы, но веет от него холодом, боязно рядом стоять; и вдруг проявит тот же человек слабинку, откроется незащищенной щекой, и станет оттого мил и симпатичен. Так вот и Кисунова Ваграна Осиповича в мгновение ока преобразила эта мелькнувшая лукавинка.
– Во что же играть, – Афиноген улыбнулся, – когда я не шевелюсь почти? Да и денежки у меня в штанах, а где штаны – бог весть.
– Хватило бы силенок карту удержать, – оживился Григорий. – Шайбочек я тебе одолжу. Может, в очешко пока и метнем?
– Самая уголовная игра.
Кисунов смутился:
– Не скажите, молодой человек. Уголовная любая игра, если в нее уголовники играют. Мы, слава богу, люди здесь порядочные. Так – время если убить. Играем без обману. Конечно, я бы предпочел пулечку, но, увы!
Григорий заманчиво загремел мелочью, которой у него оказалось припасено в медяках и серебре не меньше двух полных горстей. Кисунов тоже ловко вывернул из пижамы затейливый кожаный кошелек. Начали играть. Через полчаса у Афиногена на одеяле накопилось рублей восемь – две рублевых бумажки, трояк и куча монет. Он банковал. Вагран Осипович охал, подолгу тянул карту, профессионально, небрежно бросал: «Себе», бил обязательно на целый банк. Григорий осторожничал, карту не тянул, зато долго рассчитывал свои очки. У него часто выпадал перебор. Афиногон смеялся:
– Раздену я вас догола, мужики.
Крупный банк сбил наконец Вагран Осипович и обрадовался, как дитя. Приговаривая: «Пересчитывать нельзя во время игры», – он сгреб мелочь и рубли в карман пижамы. По лицу его блуждала уже откровенно шалая улыбка.
– Все, – вдруг объявил Григорий, печально разводя красные руки, – шайбочки на нуле.
– Так возьми, – кивнул Афиноген на одеяло.
Вагран Осипович суетливо поддержал:
– Бери, Гриша. Не из–за денег играем, ради времяпровождения. Чего такого.
Афиногену не хотелось разбивать компанию, но и продолжать невинную забаву было тяжело. Карты он различал смутно, каждое движение добавляло болезненного жара в правый бок. Подремать бы, уснуть, во сне накопить новых сил. «Еще немного потерплю, – думал он, – ничего, потерплю. Успею выспаться».
На его счастье, в палату заглянула Люда. Мужчины не успели прибрать карты, главное – деньги валялись на одеяле предательской грудой.
– Ага! – Люда сделала такую мину, как будто застукала убийц во время надругательства над жертвой. – Вот вы чем тут занимаетесь, голубчики!
Афиноген на всякий случай прикрыл медяки и рубли ладонью. Гриша Воскобойник представил себе, как его мгновенно и с позором выписывают из больницы, и затуманился. На товарища Кисунова, сурового человека – «ревизора», привыкшего вскрывать и искоренять чужие оплошности и недостатки, поимка с поличным произвела гнетущее впечатление. Он сделал было по– попытку изобразить непричастность к происходящему, однако вышла неловкость: гримаса наивного удивления и возмущения никак не вязалась с зажатым у него между пальцев бубновым тузом.
Хохотушка Люда не упустила случая взять реванш за многие прошлые обиды. Она вошла в палату, дверь же оставила чуть приоткрытой.
– От кого, от кого, – начала она тоном милицейского протокола, – а от вас, Вагран Осипович, меньше всего ожидала. С виду такой приличный больной, хорошо знает наши порядки – и вот на тебе. Организовали безобразие в палате, принудили послеоперационного тяжелого больного. Придется докладывать заведующему.
– Да я разве… – блаженно залепетал Кисунов. – Что, в самом деле. Ради времяпровождения перекинулись в дурака… Только и всего.
Люда наслаждалась.
– В дурака?.. А вы товарищи, вот вы, Воскобойник, или вы, Данилов, – культурные люди. Что же вы, не могли остановить соседа, объяснить ему.
Афиноген, падкий на розыгрыши, не мог более оставаться в стороне:
– Мы с Гришей останавливали, да где там. Никак нельзя остановить. Если человек втянулся в карты – это хуже пьянства.
– Что, что? – Вагран Осипович зарыл наконец бубнового туза под подушку. – Кто заставлял? Ради времяпровождения… Гриша, разве я заставлял? Подтверди.
Люда прыснула и закрыла лицо руками.
– Не сообчай, Людочка, – воспрянул духом Воско– бойник. – Мы тебе шоколадных конфет купим с Ваграном. Правда, Кисунов?
– Две коробки! – бабахнул Вагран Осипович, готовый на крайность. – Или три.
– Ну–ка, давайте карты!
Григорий с умоляющей, никак не идущей здоровенному мужику улыбкой протянул ей колоду.
Тряхнув на прощание белокурыми кудряшками одному Афиногену, девушка умчалась.
– Вот тебе и вляпались, – огорченно заметил Григорий.
Вагран Осипович продолжительно глядел в окно, что–то прикидывая про себя.
– Вы, молодой человек, – обратился он к Афиногену, – оказывается, парень непромах. Честное слово, поразительно. Еще бы, я понимаю, на самом деле я принуждал. Как вы, однако, ловко меня подкузьмили. На ходу, видать, подметки режете.
Понятно было, что он не столько поражен низкой выходкой Афиногена, сколько лишний раз убедился в каких–то своих мнениях о сущности человеческой природы. Убедился и, возможно, по–доброму позавидовал быстроте реакции молодого соседа.
– Я пошутил, – отмахнулся Афиноген, – неудачно пошутил, признаю. Для смеха так сказал, без злого умысла. Она никуда не пойдет жаловаться, вот увидите.
– Я не боюсь жалоб. Грустно мне наблюдать, как глубоко проник цинизм в молодое поколение.
– Ну–ну! – предостерег Афиноген. – Не отвлекайтесь от конкретного факта.
– Ядрена корень, – выругался Григорий, – очень
запросто могут теперь больничный не оплатить. Я слыхал – впишут за нарушение режима… и привет.
В пять часов Люда пришла с градусниками и вер* нула карты. Она сначала протянула колоду Кисунову, но тот так шарахнулся, точно ему подсовывали ядовитую змею. Григорий тоже смалодушничал и, блудливо поморгав, буркнул: «Не мои, первый раз вижу». Карты взял Афиноген, ухитрясь вдобавок стиснуть в ладони теплые Людины пальчики.
– Не играйте больше, – строго предупредила медсестра. – Не положено. Вы должны понимать, нас самих наказывают.
– И ради времяпровождения нельзя? – уточнил Вагран Осипович.
– Ни ради чего.
Температура у Данилова намерилась – 37,2. Самая норма после операции, никакого воспаления.
Короткий разговор с Горемыкиным совсем его ободрил.
– Побаливает?
– Терпимо. Я не очень любопытный, но все–таки хотелось бы знать.
– Аппендицит… Ваш организм, Гена, рассчитан надолго. Тем не менее вчера вы имели шанс, не буду скрывать, преждевременно удалиться в лучший из миров. Еле я за вами угнался. Здоровые люди удивительно небрежны к своим болячкам. Бравировать здесь нечем. Это просто признак медицинского бескультурья.
– Когда выпишете, доктор?
– Не искушай судьбу, Гена. Думаю, недельки через полторы.
– Нет, не годится.
– Спешишь?
– У вас, я слышал, коек не хватает. Как благородный человек…
Иван Петрович медлил уходить. Что–то необычное таилось под приветливой синеглазой улыбкой этого парня, какая–то страсть.
– Ну, отдыхай… Утром загляну. Если будет очень больно – попросишь, сделают укол… Не злоупотребляй этим, лучше терпи.
– Предполагаете, выпишусь уже наркоманом?
Горемыкин так не думал, по инерции высказал он тривиальную медицинскую истину и тут же в ней усомнился. Зачем, правда, заставлять больных терпеть лишнюю боль? Из–за какой–то маловероятной опасности? А те, кто давным–давно утвердил эту, одну из многих врачебных догм, терзались ли сами сводящей с ума болью, а в случае, если терзались, соблюдали ли неукоснительно это правило? Вряд ли. Как часто в медицине мы считаем для других справедливым и полезным то, что сами для себя с легкостью отвергаем. И только ли в медицине?
Часу в девятом в палате возникли Семен Фролкин и Сергей Никоненко, сослуживцы, коллеги. Их провела хохотушка Люда, проникшаяся к Афиногену симпатией.
Друзья обменялись приветствиями. Семен вывалил на тумбочку обязательные больничные гостинцы – апельсины. Кисунов протестующе заворчал и убрался с книжкой в коридор. Григорий деликатно потянулся следом.
