– Эвкалиптовое масло! – восклицает она. – Я сто лет не слышала об эвкалиптовом масле. В наши дни люди пользуются ингаляторами. У меня в сумке есть такой. Совершенно бесполезен. Моей панацеей был «Бальзам монаха», но теперь я не могу найти его в аптеках.
– Его можно купить в загородных аптеках. Можно купить и в Аделаиде.
– В самом деле? Как говорят наши американские друзья, это клево.
Он достанет для нее эвкалиптовое масло. Вскипятит кастрюлю воды. Он даже пороется в своей аптечке – а вдруг у него там есть «Бальзам монаха». Ей стоит лишь попросить. Но она не просит.
Они сидят на балконе за бутылкой вина. Темно, дует сильный ветер. Если она действительно больна, ей бы лучше уйти с балкона в комнату. Но она не скрывает своего отвращения к этой квартире. «Ваше баварское похоронное бюро» – так назвала она его квартиру вчера. И вообще он ей не нянька.
– Ни слова от Драго? Никаких новостей от Йокичей? – осведомляется она.
– Ни слова. Я написал письмо, которое еще нужно отправить.
– Письмо! Еще одно письмо! Что же это, игра в шахматы по почте? Два дня, чтобы ваше послание дошло до Марияны, два дня, чтобы пришел ответ. Да мы просто скончаемся от скуки, пока дождемся решения! Сейчас не век эпистолярного романа, Пол. Отправляйтесь с ней повидаться! Посмотрите ей в лицо! встройте настоящую сцену! Топайте ногами! (Я говорю в метафорическом смысле.) Орите! Скажите: «Я не позволю так с собой обращаться!» Вот как ведут себя нормальные люди, такие, как Мирослав и Марияна. Жизнь – это не обмен дипломатическими нотами. Аи contraire [27], жизнь – это драма, жизнь – это действие, действие и страсть! Вы, с вашим французским происхождением, конечно же это знаете. Будьте вежливы, если хотите, вежливость не повредит, но не за счет страстей. Подумайте о французском театре. Подумайте о Расине. Невозможно быть более французским, чем Расин. Пьесы Расина написаны не о людях, которые, сгорбившись, сидят в уголке, планируя и вычисляя. У Расина конфронтация, одна огромная тирада сталкивается с другой. Она бредит? Что вызвало эту вспышку?
– Если в мире есть место для «Бальзама монаха», – говорит он, – то найдется место и для старомодных писем. По крайней мере, если письмо неудачное, его можно разорвать и начать с начала. В отличие от речей. В отличие от взрыва страстей, которые необратимы. Уж вам-то это должно быть известно.
– Мне?
– Да, вам. Вы же, конечно, не набрасываете первую же мысль, которая приходит вам в голову, и не отправляете по почте вашему издателю. Наверняка дожидаетесь вторых мыслей. Наверняка исправляете. И не заключается ли писательское мастерство во вторых мыслях, в третьих мыслях, и так далее? Как говорится, семь раз отмерь…
– Это действительно так. Что такое писательское ремесло? Вторые мысли в степени п. Но кто вы такой, чтобы читать мне лекции о вторых мыслях? Если бы вы были верны своему черепашьему характеру, если бы ждали вторых мыслей, если бы так глупо и необратимо не объяснились в любви своей домработнице, мы бы с вами сейчас не оказались в таком плачевном положении. Вы бы спокойно сидели в своей прелестной квартире в ожидании визитов леди в темных очках, а я могла бы вернуться в Мельбурн. Но теперь уже слишком поздно. Нам ничего не остается, кроме как держаться скрепя сердце и ждать, куда нас вывезет черный конь.
– Почему вы называете меня черепахой?
– Потому что вы сто лет принюхиваетесь к воздуху, прежде чем высунуть голову наружу. Потому что каждый шаг стоит вам усилий. Я не прошу вас становиться зайцем, Пол. Я только умоляю заглянуть в ваше сердце и посмотреть, не найдется ли в рамках вашего черепашьего характера, в рамках вашего черепашьего диапазона страсти какого-нибудь способа ускорить ваше ухаживание за Марияной – если вы действительно собираетесь за ней ухаживать. Помните, Пол, именно страсть правит миром. Вы должны это знать. При отсутствии страсти мир стал бы пустым и бесформенным. Подумайте о Дон Кихоте. «Дон Кихот» – это книга не о человеке, сидящем в качалке и ноющем о скуке в Ламанче, а о человеке, который надевает на голову таз, забирается на спи ну своей верной старой клячи и отправляется на великие дела. Эмма Руо, Эмма Бовари, накупает роскошные платья, хотя понятия не имеет, как за них расплатиться. Мы живем всего один раз, говорит Алонсо, говорит Эмма, так давайте же закружимся в вихре! Закружитесь в вихре. Пол. Посмотрим, на что вы способны.
– Посмотрим, на что я способен, чтобы вы могли вывести меня в книге?
– Чтобы кто-нибудь где-нибудь смог вывести вас в книге. Чтобы кто-нибудь" захотел вывести вас в книге. Кто-нибудь, кто угодно – не только я. Чтобы вас стоило вывести в книге. Наряду с Алонсо и Эммой. Становитесь главным, Пол. Живите как герой. Вот чему учит нас классика. Будьте главным героем. А иначе для чего жить? Давайте же, сделайте что-нибудь. Сделайте что угодно. Удивите меня. Вам не приходило в голову, что если ваша жизнь становится с каждым днем все более скучной, монотонной и ограниченной, так это из-за того, что вы почти не выходите из этой проклятой квартиры? Представьте: где-то в джунглях в штате Махараштра в этот самый момент тигр открывает свои янтарные глаза и совершенно о вас не думает! Ему ровным счетом наплевать на вас и на любого другого обитателя Конистон-Террас. Когда вы последний раз совершали прогулку под звездным небом? Я знаю, вы потеряли ногу и вам трудно передвигаться. Но в определенном возрасте все мы теряем ногу, более или менее. Ваша утраченная нога всего лишь знак, символ или симптом – я никогда не помню, что именно, – того, что стареешь, становишься старым и неинтересным. Так какой смысл жаловаться? Вот послушайте:
Я есть, однако никого не интересует, кто я есть.
Мои друзья от меня отрекаются, как от утраченной
памяти.
Я один печалюсь о своих бедах.
Вы знаете эти строки? Джон Клэр [28]. Предупреждаю вас, Пол: именно этим вы кончите, как Джон Клэр, и будете один печалиться о своих бедах. Потому что, уверяю вас, всем на это наплевать.
У этой Костелло никогда не поймешь, говорит ли она серьезно или подтрунивает над ним. Он может справиться с англичанами, точнее – с англо-австралийцами. Но с ирландцами у него всегда проблемы, и с австралийцами ирландского происхождения – тоже. Он вполне допускает, что кому-то может прийти в голову мысль превратить историю его и Марияны, человека с культей и подвижной балканской леди, в комедию. Но, несмотря на все ее «шпильки», Костелло не имеет в виду комедию, и именно это ставит его в тупик, именно это он называет ирландскими штучками.
– Нам нужно уйти с балкона, – говорит он.
– Еще нет. «О звездное небо…» Как там дальше?
– Не знаю.
– «О звездное небо» и что-то там еще такое. Как же это вышло, что я нарвалась на такого нелюбопытного, непредприимчивого человека, как вы? Вы можете это объяснить? Может быть, все дело в английском языке, а вы недостаточно уверенно себя чувствуете, пользуясь языком, который для вас неродной? С тех пор как вы напомнили мне о своем французском прошлом, я, знаете ли, внимаю вам, навострив уши. Да, вы действительно правы: вы говорите по-английски, вы, вероятно, думаете по-английски, даже видите сны на английском, однако английский – не ваш родной язык. Я бы даже сказала, что английский для вас – маскировка или маска, ваш черепаший панцирь. Клянусь, когда вы говорите, я слышу, как вы выбираете слова – одно за другим – из коробочки, которую всегда носите с собой, и расставляете их по местам. Настоящий местный житель так не говорит – тот, кто знает язык с рождения.
– Как же говорит местный житель?
– От сердца. Слова идут изнутри, и он их поет, поет вместе с ними, так сказать.
– Понятно. Вы предлагаете, чтобы я вернулся во Францию? Вы предлагаете, чтобы я пел «Frere Jacques» [29]?
– Не смейтесь надо мной. Пол. Я ни слова не сказала о возвращении во Францию. Вы давным-давно утратили контакт с французским. Все, что я сказала, – это что вы говорите по-английски как иностранец.
– Я говорю по-английски как иностранец, потому что я и есть иностранец. Я иностранец по природе и был иностранцем всю свою жизнь. И я не понимаю, с какой это стати должен извиняться. Если бы не было иностранцев, не было бы и местных жителей.
– Иностранец по природе? Нет, это не так, не вините свою природу. У вас очень хорошая природа, пусть и слегка недоразвитая. Нет, чем больше я слушаю, тем больше убеждаюсь, что ключ к вашему характеру – в вашей речи. Вы говорите по-книжному. Когда-то, давным-давно, вы были бледным, примерным маленьким мальчиком – я прямо-таки вижу вас, – который воспринимал книги чересчур серьезно. Вы и сейчас такой.
– Какой? Бледный? Примерный? Недоразвитый?
– Маленький мальчик, который боится показаться смешным, если раскроет рот. Позвольте мне сделать вам предложение, Пол. Заприте эту квартиру и распрощайтесь с Аделаидой. Аделаида слишком похожа на кладбище. Вы не можете здесь больше жить. Лучшее поедем в Карлтон, поживете там у меня. Я буду давать вам уроки языка. Я научу вас говорить от сердца. Один двухчасовой урок в день, шесть дней в неделю; на седьмой день мы можем передохнуть. Я даже буду для вас стряпать. Не так мастерски, как Марияна, но вполне сносно. После обеда, если у нас будет соответствующее настроение, вы сможете рассказывать мне истории из своей сокровищницы, которые я потом будут пересказывать вам в таком ускоренном и улучшенном виде, что вы их не узнаете. Что еще? Никаких грубых удовольствий – вы вздохнули с облегчением, услышав это. Мы будем чисты, как блаженные ангелы. Во всех остальных отношениях я буду о вас заботиться, и, быть может, вы тоже научитесь заботиться обо мне. Когда настанет мой час, вы закроете мне глаза, засунете в ноздри вату и прочитаете надо мной краткую молитву. Или наоборот – если вы уйдете первым. Как вам это?
