Ивар сын Хакона довольно скоро завел об этом речь — в тот же вечер, когда пришла благая весть, что Харальд, получив, наконец, свои сокровища, уехал из Любеча вверх по Днепру, и когда княжьим дочерям разрешили спускаться из горниц и посещать хотя бы церковь.
— Ты сам убедился, конунг, как мало можно доверять Харальду и как недорого стоят его уверения в дружбе, — сказал он Ярославу. — Доблесть и удачливость Харальда невозможно оспорить, и если бы его надежность была им равна, то он был бы слишком хорош для нашего грешного мира. Не желая заслужить упрек в коварстве и низких помыслах, мы не пытались очернить его в твоих глазах, но теперь ты сам убедился, кому не стоит доверять свою дружбу и расположение. В то же время Магнус конунг никогда бы не предал тебя и не посмел отплатить неблагодарностью за твое покровительство. Если будет на то твоя воля и вы станете родичами, он неизменно будет относиться к тебе и твоему роду с истинно родственным почтением и доброжелательностью.
— Видно, моей старшей дочери на роду написано стать королевой Норвегии и осуществить то, что не удалось ее матери, — хмуро, но спокойно ответил князь. — Однако решать свою судьбу должна она сама. Если она пожелает принять сватовство Магнуса конунга, я не стану ее отговаривать.
— Я готова принять его сватовство, — объявила Елисава. — Я верю, в благородство Магнуса конунга и надеюсь, что повелитель Норвегии и покоритель Дании сохранил честность и доброту, присущие тому мальчику, которого я знала в детстве.
Ивар, Гудлейв и Альв просияли и рассыпались в заверениях. Предслава перекрестилась, и на лице ее ясно читалось: ну, слава богу, одна пристроена, теперь мой черед. А сама Елисава испытывала странную смесь удовлетворения и досады. Ей пришлось отдать свою руку не тому, кому она предполагала ее отдать, и теперь Харальд не будет воображать, будто ее судьба целиком зависит от его воли и благосклонности. Она все равно станет норвежской королевой — не с ним, так с другим. Да и какие у него права на норвежский престол, если он всего-навсего единоутробный брат Олава, а родство по женской линии, уж конечно, уступает правам родного сына! А Магнус конунг ничем не хуже: пока Харальд воевал за морями и тешил там свое самолюбие, он, между прочим, не только отстоял Норвегию от наглых притязаний Свейна сына Астрид, но еще и утвердился в Дании! Гораздо лучше навести порядок в собственном доме, чем бродить неведомо где и служить чужим властителям, будто простой наемник! И этот наемник, сын какого-то там Сигурда Свиньи, сватался к ней, дочери Ярослава Киевского! Теперь ей уже казалось, что брак с Харальдом унизил бы весь их род, а то, что он сам избавил их от заблуждения, даже хорошо.
На осень Магнус замыслил новый поход против Свейна, поэтому свадьбу ему хотелось сыграть до его начала. Норвежцы намекали, что чем быстрее невеста отправится к жениху, тем лучше. И Елисава не возражала против скорейшего отъезда: ее истомили тоска и досада, все вокруг казалось постылым, Киев не радовал, разговаривать с людьми, среди которых прожила всю жизнь, было скучно. Уж недоставало сил слушать, как боярыни Завиша и Невея, сидя на лавке с шитьем, ведут, казалось, один и тот же бесконечный разговор:
— А у тебя блины какой толщины?
— Да любую могу, хоть чтоб светились. Все от теста зависит — на воде разводишь, на молоке или еще на чем.
— У меня блины тоньше волоса! — хвасталась Невея.
— А ты их катком бельевым не разглаживаешь? — посмеивалась Завиша.
— Да я умею сковороду подкинуть и блин перевернуть. Правда, потом вся кровля в масле.
— Вот именно. Я пока девчонкой была, тоже так училась делать, а потом меня мать за косу взяла и сказала: иди-ка ты вон отсюда!
Елисава с трудом сдерживалась, чтобы не завыть от тоски. Можно пойти в гридницу или на крылечко, послушать, как Гремяча и Сэмунд подрались во время игры в кости. Все то же, что вчера, что месяц назад, что в прошлом году. После воодушевления, вызванного присутствием Харальда, весь мир будто сдулся и потускнел. Она больше не хотела здесь жить, душа жаждала перемен любой ценой. И как стрыйка Добруша до двадцати восьми лет дотерпела?
Пусть же закончится это томительное ожидание, метание от одного жениха к другому, пусть она, наконец, займет свое место и начнет обживаться в новой державе, рожать и растить детей, учить их тому, чему ее научила мать! И дай-то бог, чтобы все это случилось в ее судьбе только один раз, чтобы ей не пришлось, как принцессе Астрид, пять раз начинать новую жизнь в другой стране, среди чужих людей, неизвестных обычаев и непонятных языков. Переезд в Норвегию стоил бы ей наименьших потрясений, которые вообще в этом случае возможны: она прекрасно знает язык этой страны, ее предания, обычаи и положение дел. Через пару месяцев никто там и не вспомнит, что она родом из-за моря…
Ее приданое уже не первый год лежало готовое, так что теперь требовалось только достать и пересмотреть все да кое-что подправить. Многоцветные византийские одежды, далматики, накидки, верхние и даже нижние рубашки, расшитые золотой и серебряной нитью и жемчугом, золотой тесьмой с вкраплениями из самоцветов; драгоценные уборы, венцы с подвесками, застежки, ожерелья, цепи и перстни; дорогая посуда — золотая, серебряная и медная; ножи и мечи с драгоценными наборами, а один меч даже с частицей святых мощей в рукояти, что делало его стоимость поистине огромной; шубы из соболя, бобра и куницы, покрытые шелком и тонкой цветной шерстью; связки мехов, как дорогих, так и попроще; сотни скаток тонкого белого льна, локтей по пятьдесят каждая; постельное белье… В общем, всего не перечесть. Вещей было почти вдвое больше, чем нужно даже самой гордой и щеголеватой королеве, и значительная их часть предназначалась для подарков ее новой родне и приближенным. Любовь новых родичей и подданных лучше всего покупать — так надежнее. Если новая королева Норвегии покажет себя щедрой, молва мигом объявит ее прекрасной, умной, доброй, благочестивой и добродетельной, чтящей старинные обычаи и уважающей людей.
Только синее блио, поднесенное герцогом Фридрихом, Елисава не стала брать с собой и на прощание подарила его Гертруде. Той вскоре предстояло вместе с мужем вернуться в Туров, и там, на границе с Польшей, этот вызывающий наряд будет гораздо более уместен, чем в норвежских фьордах, куда еще не скоро дойдут новые веяния.
Из челяди Елисава отобрала несколько человек, которым предстояло уехать с ней в Норвегию и там составить ее ближайшее окружение. Таких набралось всего трое: две женщины и один мужчина. Норвежцам вряд ли понравится, если новая королева окружит себя своими соплеменниками, будет дарить им милости и пользоваться их советами. С ней ехала бывшая кормилица Будениха, еще не старая, лет сорока всего, женщина, давно овдовевшая, давно выдавшая замуж единственную дочь, ровесницу Елисавы. К ней в помощь назначалась девка по имени Кресавка — некрасивая собой, но честная, работящая и смышленая. Третьим был духовник, отец Сионий, из боярских детей, обучавшийся в церковной школе при Софийском соборе — молодой, рослый, крепкий, русобородый мужчина — такому бы воевать, как сказала Прозоровна, а не псалтырь читать. Поручение епископа ехать за море он воспринял с полным спокойствием и верой в то, что раз Господь предназначил его для этого дела, то и даст достаточно сил для его исполнения. Елисава, поговорив с ним, позавидовала его уверенности и постаралась настроить себя на тот же лад — ибо чем ближе был день отъезда, тем глубже уходила в пятки душа.
