Вебер видел Ненадовича, знал, что ему придется иметь дело с мужчиной сильным и вида весьма решительного. Но что такое сила, хотя бы и выдающаяся, обыкновенного смертного, по сравнению с таким великолепным человеческим механизмом, какой представляет собой чемпион Вебер? А его кулаки величиною с окорок и тяжестью с добрый молот?..
Каждый вечер, после борьбы, австриец, как на службу отправлялся из своего увеселительного сада на Литейный и с беззаботнейшим видом фланера, сдвинув тирольскую шляпу с пером на свой буйволовый затылок и насвистывая из «Веселой вдовы», слонялся мимо подъезда меблированных комнат «Сан-Ремо».
Первый вечер он прошатался до двух часов ночи. И плюнув, уехал голодный в свои грязные меблирашки, где-то на Садовой. На следующий день австриец в борьбе участия не принимал и наблюдательный пост свой занял с десяти вечера. И хотя эта прозрачная ночь была северная, чухонская, но духота, насыщавшая воздух, в пору югу, с его темными, хоть выколи глаз, ночами…
Ненадович засиделся у своего посланника. Они вдвоём обсуждали всякие дальнейшие возможности, связанные с похищением документов. И попутно коснулись тревожных вестей из Белграда. Так основательно коснулись, что майор покинул сербскую миссию во втором часу ночи.
Он шёл своей твердой походкой, и всякий, глядя на него, угадывал в этом штатском офицера. И хотя там, у себя, на родине, под бархатными звездными небесами, он привык к истоме тёплых ночей, ему было душно — всю дорогу, как веером, обмахивался котелком.
Еще сотня-другая шагов, и он у своего подъезда. Навстречу ему — какая-то грузная туша. Ненадович опытным глазом спортсмена тотчас же угадал по характеру силуэта фигуру борца-профессионала. У них особенная походка, особенная манера держаться у этих людей.
Ближе и ближе туша. Она ведёт себя самым легкомысленным образом. Насвистывает что-то игривое и, откинув назад фалды широкого длинного пальто, держит руки в карманах пиджака. Вот они поравнялись. Вебер сильно толкнул серба локтем, так сильно, что более слабый человек отлетел бы на средину улицы. Но Ненадович только пошатнулся и сделал два-три шага в сторону. Вебер ожидал пощечины, той пощечины, которая поможет ему оправдываться самообороной. А если серб полезет доставать револьвер, чемпион успеет схватить его за руки, и так будет еще лучше… И желая наверняка вызвать Ненадовича на тот или другой образ действий, Вебер осыпал его по-немецки грубой, оскорбительной бранью.
Охваченный бешенством серб в осатанелый раж вошёл, услышав глумливые швабские фразы, что выбрасывала из себя эта громоздкая туша. И будь с ним револьвер, серб не задумываясь всадил бы в это животное пулю. Вебер угрожающе подступал все ближе и ближе. И если Ненадович не перейдёт первый в стремительное нападение — ему будет плохо. Этот огромный, тяжелый атлет раздавит его…
А Вебер приближался, явно подставляя свое плоское, широкое, скуластое лицо. Ненадович уже совсем близко слышал запах дрянной сигары и пива, которым обдавал его атлет, приготовившийся к получению оплеухи.
Но что ему оплеуха, такому буйволу — удар детской хлопушки, не более…
С какой-то удивительно ясной повышенной остротою Ненадович мгновенно сообразил, что обыкновенным ответным ударом он себя погубит. Необходимо свалить с ног этого колосса. Этим лишь спасёт он себя. И он вспомнил Сен-Сирскую школу, вспомнил негра Джефриса, который учил его боксу, вспомнил маленького шафранного японца, показывавшего приемы джиу-джитсу, и, отпрянув на шаг, обманув Вебера этим движением и распружинившись, откуда-то снизу нанёс противнику два одновременных, искромётных удара: головой в подбородок и острым ребром котелка в переносицу. Искромётным, в полном смысле слова, так как у Вебера посыпались из глаз искры. Он упал навзничь с разбитой, окровавленной нижней челюстью.
Атлета погубила его тяжелая неповоротливость. Он лежал, вздувшись на панели, человеческой горою, и стонал, теряя сознание. Уже одинокие пешеходы сгустились в недоумевающую кучку, спрашивая друг друга: что такое случилось?..
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
А Ненадович, овладевший собою, прошёл на ближайший пост к городовому, объяснил что и как, дал ему свою визитную карточку и скрылся в своём подъезде.
Вебер, окружённый целой толпою из случайных прохожих, сбежавшихся дворников и городового, пришёл мало-помалу в себя. У него было такое ощущение, словно глаза наполовину выжжены. Так и горели оба адским огнём!.. Он видел как сквозь сетку. Добыв из кармана грязный, цветной платок, борец вытирал окровавленные губы. Кто-то из добровольцев-зевак — каждая толпа выкидывает из себя таких добровольцев — неукоснительно требовал:
— Протокол!.. В участок!.. Это безобразие… На Литейном проспекте разбой средь бела дня…
Доброволец грешил явным анахронизмом. Если и разбой, то, во всяком случае, не средь бела дня, а средь белой ночи…
Нашелся еще один:
— Разумеется, в участок!.. Я сам все видел! Могу за свидетеля. А этот разбойник удрал… Где он?.. Городовой, задержите…
— А вы, господин, попрошу не орать и не скандалить… Идите своей дорогой… — резко осадил добровольца монументальный городовой. — Никто не удирал. У меня есть ихняя карточка… Местожительство их нам тоже известно… А ежели сам потерпевший желает?.. Господин, вам угодно будет составить протокол?.. — наклонился городовой к австрийцу.
Тот замахал руками:
— Я не желайт никакой протокол!.. Найн протокол!..
И неожиданно для всех, поднявшись на ноги, всей своей тушею, Вебер вскочил с проворством гиппопотама и, плюхнувшись в извозчичью пролетку, чуть не сломав девятью пудами своими рессоры, — был таков!..
Но ему не удалось бесследно «растаять» в дымке белой ночи. Какой-то молодой человек, кликнув другого извозчика, бросился в погоню за Вебером. Этот молодой человек был репортёр газеты «Четверть секунды»…
Утром Ненадович лежал еще в постели, к нему, предварительно постучавшись концом трости, ураганом влетел Борис Сергеевич Мирэ.
— Я извиняюсь, господин редактор…
— Ничего, ничего, лежите, дорогой майор… Вам стоило, я думаю, немалого напряжения свалить этого быка, и в виде поблажки и сам Бог велел немного поваляться.
— А вы почему знаете?.. — воскликнул Ненадович и от удивления не только сам весь приподнялся на локтях, но и концы его черных усов шевельнулись.
— Почему я знаю?!. Мы, люди пера и печати, обязаны все знать… Мы — маги и волшебники… Но не буду вас мистифицировать. А то и в самом деле я буду, чего доброго, в ваших глазах каким-то странствующим фокусником Дело, как и всякий фокус, объясняется очень просто… Вчера ночью ваш покорный слуга выпускал номер… Откуда ни возьмись, как снег на голову, один из моих репортёров. С порога кричит, каналья: «Сенсация!.. Сколько дадите за строчку?» Оказывается, он успел подсмотреть у городового карточку вашу, помчался за Вебером и проинтервьюировал его… Материал, что и говорить, сенсационный… Военный агент дружественной нам державы избил профессионального борца, к тому же еще австрияка… И вот наш покорный слуга боролся между соблазном выпустить наутро такую ударную сенсацию и личными симпатиями к вам, дорогой майор… Последнее одержало верх, и я решил сперва узнать от вас, желательно ли вам появление в печати этого маленького приключения?
— Если только можно, я очень попросил бы не печатать!.. Очень!..
— Довольно, этим сказано все… И я попрошу еще кой-кого из коллег из других газет, чтоб не печатали… И ловко же вы его обработали, этого грязного мерзавца! Этого хама! Впрочем, одно пожатие вашей руки чего стоит… Мне уже третий день неудобно писать — пальцы болят… Диктую!.. А знаете, мне мой пинкер-тоновский нюх подсказывает, что это не был просто уличный эпизод… Почему именно борец? Почему именно австриец? Почему непременно на Литейном и почему именно должен был он задраться с сербским военным агентом? По-моему, это — брави… Наемный убийца… Как вы полагаете?
— Очень может быть… Хотя… Нет, впрочем, весьма возможно… Все последние события складываются вокруг меня более чем странно…
