То была весьма уморительная сценка, где молодой человек всячески подлизывался к неприступному старикашке: «Даю десять тысяч, только пропустите меня…» — «Нет!» — «Двадцать тысяч!» — «Нет!» — «Тридцать!» — «Тридцать тысяч раз нет! Двести тысяч франков наличными или ничего!»
История прогремела на всю Тулузу, и Эжену не удалось восстановить свою репутацию светского человека. Доверие к нему как к нотариусу также было подорвано. Молодой человек, который не может постоять ни за себя, ни за свою возлюбленную, не заслуживает никакого уважения; и все клиенты, под влиянием своих жен, открыто или же завуалированным образом отказались от его услуг.
Господин Литуа, встревожившись не на шутку, использовал все возможные средства для восстановления репутации своего протеже; но прежде всего он подумал о том, как застраховать себя от материальных потерь, и объявил Эжену, что обещанное ранее знакомство с богатой невестой должно состояться через два месяца. Молодому нотариусу, после злосчастной несостоявшейся дуэли и носа не казавшему в мало-мальски приличные салоны, пришлось теперь самому навещать клиентов победнее; у одного из них он и познакомился однажды с девушкой ослепительной красоты, необыкновенной скромности, с кротким и нежным нравом — одним словом, ангелом во плоти. Девушке пришлась по душе его милая обходительность, элегантность манер, изысканная вежливость и доброе сердце; они полюбили друг друга, и Эжен в порыве страсти, забыв о своих тяжких обязательствах, торжественно обещал жениться на ней. Бедняжка Софи, она поверила ему!
Но это совсем другая история, и мне кажется, тебе еще рано ее знать. Так что я вернусь лучше к Эжену Фейналю.
На следующее утро после своей священной клятвы Эжен получил от господина Литуа приглашение к обеду; ничего не подозревая, бедный юноша явился к патрону в назначенный час. Господин Литуа встретил его у порога и с заговорщическим видом провел в рабочий кабинет, где радостно возвестил, что Эжен сейчас увидит невесту.
Молодой нотарий побледнел, словно перед ним ударила молния:
«Но я даже не знал…»
«Как не знали! Я предупредил вас еще два месяца назад!»
«Но…»
«Никаких но! Вы что, забыли, что срок первого стотысячного платежа истекает, и если ваш брак не будет улажен на этой неделе, то вы больше не нотариус!»
«Но, сударь! Это же варварство чистой воды!»
«Варварство? Я, можно сказать, подарил вам триста тысяч франков! Дорогой мой, у вас с головой все в порядке?»
Эжен понял, что если взглянуть с деловой точки зрения, то он и в самом деле совсем свихнулся, и покорно последовал за старым интриганом в гостиную, окинул ее равнодушным взглядом и — какой сюрприз! — увидел юную очаровательную девушку. Забыв о вчерашних клятвах, он затрепетал от тихой надежды.
«А где же ваша тетушка?» — весело спросил старый нотариус.
«Я здесь», — проскрипела некая персона с иссушенным, как у мумии, лицом.
«Мадемуазель Дамбон, знакомьтесь — вот ваш жених».
Эжен почтительно поклонился.
«Барышня, покиньте нас, — бросил господин Литуа миловидной девушке, — нам нужно обговорить кое-какие дела».
Эжен восторженными глазами проводил ее до двери; она обернулась и, ехидно прыснув, упорхнула.
«Итак, Эжен, — торжествующе произнес старый хрыч, — поцелуйте руку невесты!»
Эжен почувствовал, как под ним разверзлась земля, и только машинально удержался на ногах, хотя душа его чуть не провалилась в преисподнюю. Обветшалая невеста поняла, какой произвела эффект; но жених ей понравился, и она сочла, что когда он будет ей принадлежать, то так или иначе ей удастся заставить его быть поласковее. Она дала Эжену время прийти в себя, а затем так живо и решительно начала расписывать свои владения, виноградники и поля, что начинающий нотариус, местами уже подточенный гангреной профессиональной болезни, вскоре нашел, что она не такая уж раскрашенная кукла, как ему показалось вначале, не так уж худа и почти что привлекательна. Тем не менее в его душе еще долго продолжалась мучительная борьба между вчерашним обещанием и суровой необходимостью; об этих терзаниях он поведал лишь своему другу накануне свадьбы.
Не он первый из братства нотариев женился на престарелой дурнушке из-за денег, но известно, что другим это стоило немалого труда, и их почитают ловкачами. Эжену же вынужденное сватовство поставили в упрек, словно трусость; кроме того, его замучили насмешками, а раны от этого опасного оружия не заживают никогда и, стоит их только слегка разбередить, доставляют смертельные мучения.
Юный стряпчий и его залежалая дева, как ее называли, стали излюбленными персонажами городских анекдотов. В самом деле, госпожа Эжен Фейналь сохранила всю чопорность, щепетильность и неприступность, присущие старым девам. Хихикали и над тем, что вскоре он стал отцом двух крепышей-близнецов; всем известно, что женщины с лихвой умеют наверстывать упущенное, и новоиспеченные пацаны стали еще одним объектом для скабрезностей.
Вскоре супруга Эжена обнаружила, что она стала чем-то вроде достопримечательности, которую приглашают, лишь бы порасспрашивать о близнецах; она взъелась на мужа, обвиняя его в том, что он не может заставить уважать свою жену, и жизнь Эжена превратилась в бесконечную ругань; сварливость жены высыпала рожистым воспалением на лице, и из дурнушки она превратилась в форменную уродину; характер ее не отставал от внешности, и не прошло и полутора лет, как родной дом стал адом для Эжена.
Тогда-то муженек, чтобы отвлечься, с головой ушел в дела; но было уже поздно — контора обезлюдела, клиенты разбежались. Он внимательно подсчитал расходы и увидел, что от приданого, после уплаты двухсот тысяч и процентов за сделку, осталось восемьдесят тысяч, которые быстро таяли — в основном из-за расходов по дому, которые никак не возмещались доходами от нотариальных услуг. Нужно было или существенно ограничить потребности, или же решиться на нечистоплотные аферы.
Эжен не захотел мириться ни с унижением, ни с позором и решил продать должность. Первого марта 1815 года он едва не оформил сделку{111} на триста пятьдесят тысяч, но, запоздав на какую-то неделю с подписанием контракта, год спустя получил за свою практику всего пятьдесят тысяч франков. Сегодня господин Фейналь живет в Сен-Годенсе{112} с сорокавосьмилетней женой и четырьмя детьми на две тысячи двести ливров ренты; он предан до страсти искусству выращивания роз, ходит в башмаках из орлеанской опойки{113} и тиковых{114} гетрах, поигрывает по мелочи в бостон{115} и упражняется на кларнете. Не все чувства и стремления угасли в душе его, хотя он и протер не одни штаны за конторкой нотариуса: он переживает свое несчастье и находит себя смешным. Вот что за удивительное создание, которому всего сорок четыре года от роду, сопит напротив тебя.
— Да что мне за дело до этого создания, — не вытерпел Луицци. — Ради чего ты так долго заливаешься о перипетиях его жизни?
— Как? — подленько ухмыльнулся Дьявол. — Ты еще не понял, каким образом сей субъект вмешался в твою собственную жизнь?
— Если я ничего не продавал, не покупал, не заключал брачный договор — этот кабальный контракт по продаже своего имени без приобретения счастья…
— Плохо, очень плохо… — фыркнул Дьявол.
— Что ты сказал?
— Продолжай, продолжай… Я не собираюсь повторять все сначала.
— Так вот, когда люди не совершают ничего похожего, у них нет большого желания общаться с нотариусом.
— И у тебя не было никакого дела с господином Барне?
— Было, конечно. Но господин Барне являлся моим личным поверенным.
— Но разве ты не пожелал обратиться к нему только потому, что он являлся доверенным лицом кого-то еще?
— Хм; да, в самом деле, он был нотариусом маркиза дю Валя… Ну и что?
— Ты все еще не понял? Мальчишка тупоголовый! И как ты собираешься жить в Париже, где почти все нужно хватать на лету? В этом городе никто не даст тебе ни намека на скрытые интересы, поскольку все знают им цену.
— Уж очень ты хитер, лукавый, где мне понять тебя!
— Так вот, господин барон: как известно, при подписании брачного договора почти всегда присутствуют два нотариуса — со стороны жениха и со стороны невесты.
— Вполне возможно. И что же?
— Кем был господин Барне?
— Поверенным маркиза дю Валя.
— А кто представлял интересы мадемуазель Люси де Кремансе, ставшей маркизой дю Валь?
— Вот этот сударик! — догадался наконец Луицци.
— Очень хорошо! Отлично! — прогундосил бес назидательно, словно невежда-монах{116}, получивший наконец от неразумного дитяти удовлетворительный ответ на вопрос о двуединстве Бога Отца и Бога Сына.
